Еще недавно я и мечтать не мог о подобном разговоре с папой, но теперь вся ситуация показалась до боли несправедливой к нему, я не ощутил той радости, какая представлялась мне раньше от таких новостей. – Это все равно будто бы про нас, а не про тебя, – мягко заметил я. Я на секунду зажмурил глаза, в голове кадрами замелькали Славины образы: блестки на щеках, лак для ногтей, цветные тени для век. Выдохнув, я распахнул глаза и помотал головой. – Тебе туда нельзя. Его это насмешило. – Почему? – Тебя там убьют за эту косметику. – Значит, я просто не буду краситься. – Но… Тебе же нравится, – жалобно возразил я. – У человека есть много идентичностей. Ну, например, отец, художник, любитель косметики, гей. И если какие-то из них начинают между собой конфликтовать, получается, нужно выбирать ту, что важнее. Ты всерьез считаешь, что между «отцом» и «любителем косметики» я выберу второе? – А как же компромисс? – неуверенно спросил я. – Буду краситься дома. – Звучит некомпромиссно. Слава посмотрел на меня с непонятной улыбкой. – Мики, ты не хочешь, чтобы я вернулся домой? Я честно ответил: – Я хочу, чтобы ты был счастлив. – Я буду счастлив, если ты будешь счастлив. Веришь? – Не знаю, – вздохнул я. – Ты какой-то… слишком альтруистичный. – Обычный я, – пожал плечами Слава. – Невозможно быть счастливым, когда плохо всем, кого ты любишь. И вообще… Он замолчал, потому что мы дошли до дома, – остановился, чтобы вытащить ключи из кармана. Позвякивая ими в руке, Слава наклонился ко мне и закончил мысль: – Дурацкая страна. Я с тобой согласен. Произнеся это, он улыбнулся и ушел вперед. Я растерялся, застыв перед ступеньками, и неуверенно посмотрел Славе вслед: казалось, что он сказал это просто так, для меня. Когда Слава скрылся за подъездной дверью, я быстро взбежал по ступенькам, чтобы удержать ее, пока та не захлопнулась, и только тогда снова вспомнил про траву. Быстро глянул в подъезд: Слава уже стоял возле нашей квартиры. Потом перевел взгляд на окно. Мне нужны были секунды: спуститься, выдернуть чертову заначку из-под карниза и взбежать обратно. Можно будет что-то придумать, соврать. В голове, будто по радио, прозвучал Славин голос: у человека есть много идентичностей… И какую выберу я? Глянув на окна в последний раз, я потянул дверь и зашел в подъезд. У меня определенно был шанс. И я им не воспользовался. Way Home Мы с Ваней на спор прыгали через сумки, стоящие в проходе между гостиной и коридором: соревновались, у кого получится дальше. Это уже было однажды: прошел почти год, как мы с братом прыгали между сумками в российской квартире, как говорили со Львом, сидя у кладовки, как в шесть утра я слушал перестукивания первых трамваев, думая, что это больше никогда не повторится. Накануне мы со Славой растерянно разглядывали пианино, и, хотя никто из нас не спрашивал об этом явно, немой вопрос читался в глазах: оставить или забрать? Если забрать, значит, опять транспортировать по воде, вместе с автомобилем, но… – Ваня сказал разрубить на щепки и выкинуть, – произнес я. Слава хмуро ответил: – Если выкинуть, значит, поверить, что слух не восстановится. Я в это не верю. – Я тоже, – сказал я просто так. На самом деле я не знал, что думать и во что верить. Мы обернули картоном ножки, колеса, углы и педали, накрыли струны плотной бумагой, а между клавишами и крышкой проложили поролон. Затем накрыли инструмент большой вытянутой коробкой и закрепили ее скотчем. Вечером на коробке появилась надпись: «Говно». Я зачеркнул ее жирным маркером, чтобы не смущать грузчиков, которые встретят пианино на российской стороне. К моменту нашего отъезда, в феврале, новый вирус был зафиксирован в Корее, США, Таиланде, Франции, Австралии, Канаде, Германии, Италии, Испании и России. Число умерших по всему миру шло на сотни. ВОЗ признала вспышку инфекции ситуацией чрезвычайного масштаба. Люди на улицах города, в магазинах и кафе все еще чувствовали себя спокойно, но в аэропортах росло нервное напряжение – рейсы с пересадками в Китае отменяли. – Нам повезло, – говорил Слава, наблюдая за новостями по телевизору. – Мы вовремя решили вернуться. Еще две недели назад опасения Льва казались мне надуманными, но за считанные дни вирус распространился по всем континентам, кроме Африки и Антарктиды, и угроза изоляции стран друг от друга стала выглядеть реальней. «Это новая чума», – пестрили громкие заголовки газет, которыми забивали почтовые ящики. Я, сминая, выбрасывал всю корреспонденцию. Наконец наступил день прощания с квартирой, с городом и со страной. Утром, пока чистил зубы, разглядывал зеркало в ванной комнате. От стекла был едва отколот уголок – это мы с Ваней в прошлом году кидались друг в друга грязными носками, и я случайно задел край зеркала рукой, когда уворачивался. За завтраком, потянувшись к пакету с соком, я почувствовал, как стол качнулся в сторону – у него отошли болты, – и это мы с Ваней однажды перевернули столешницу, используя ее как щит в битве подушками. Складывая остатки вещей в чемодан, я задержался взглядом на белой футболке с логотипом NASA. Слава сказал выкинуть ее – из-за дырки на рукаве. Однажды, когда мы с Майло курили за школой, он случайно задел меня окурком и прожег краешек рукава. Я кинул футболку вместе со всеми вещами – заберу с собой. Выкатив чемодан в коридор, я в последний раз окинул взглядом нашу с Ваней комнату. Когда мы ссорились, то один запрещал пересекать свою территорию другому: я был в выигрыше, а вот Ваня – нет, потому что на моей половине оставалась дверь. Тогда Ваня переходил из своего «чулана» в коридор по стеночке и говорил, что это не считается за нарушение. Чтобы освободить пространство от вещей, я вынес свой чемодан на крыльцо и решил дождаться папу и Ваню на улице. Оглядевшись по сторонам, поймал себя на мысли, что впервые за месяц нахожусь без всякого надзора. При мыслях о надзоре мне тут же вспомнилась трава, а при мыслях о ней – карниз. Она все еще там. «Я просто посмотрю», – сказал я сам себе и, непринужденно спустившись с крыльца, подошел к окну. Раньше, чем успею что-то подумать, вороватыми движениями я вытянул из-под карниза пакетик и, скинув рюкзак с плеч, быстро засунул его в боковой карман. Подняв взгляд, я с ужасом понял, что за моими действиями проследил наш сосед. Он потянулся к ручке, чтобы открыть окно, и я начал лихорадочно соображать оправдательную речь: что сказать-то?! Говорить ничего не пришлось. Открыв окно, сосед махнул рукой и сказал по-русски с очень сильным акцентом: – Дасвиданья! Его девушка выглянула из-за плеча, присоединяясь: – Дасвиданья! Я не успел удивиться, что они подготовились к прощанию с нами – было совершенно не до них, – поэтому только глупо кивнул. – До свидания. В быстром темпе я запрыгнул обратно на крыльцо, снова встав у чемодана как ни в чем ни бывало. Настроение стало еще лучше: соседи ничего не поняли, заначка у меня, и она не промокла. Через несколько минут подъехал Майло – он был на велике с массивными шипованными шинами. Мы коротко попрощались накануне, и я не ожидал, что он найдет время приехать ко мне с утра. – А как же школа? – крикнул я, спускаясь с крыльца. Майло, оставив велосипед на парковке, подбежал к нашему подъезду. – Плевать на школу, – просто ответил он. Я хмыкнул. – Неудивительно, что ты второгодник. Дверь за моей спиной открылась, Слава выкатил на крыльцо еще один чемодан, потом – третий. Ваня вышел следом за чемоданами, разнывшись, что хочет колу («Хочу колу, хочу прямо сейчас, ну купи, ну я хочу»). После удара по голове он стал до раздражительного плаксив и капризен. Слава, стараясь абстрагироваться от плача, начал вызывать такси, а мы с Майло растерянно посмотрели друг на друга – пора было прощаться. – Слушай, – первым заговорил он. – Я хотел сказать, что был не прав, когда обиделся на тебя из-за тех слов… про дружбу. – Про то, что я буду грустить пять минут, если ты…