– А кто однозначный? Ты? Или я? – Ты хотя бы не бьешь людей. Слава рассмеялся, но не очень весело. Скорее устало. – Я хотел сброситься вместе с тобой с крыши, – напомнил он. – Это не то. Тебе нужна была помощь. – Ему тоже нужна, – серьезно ответил Слава. На этой невеселой ноте он неожиданно поднялся со скамейки, обрывая этим движением наш разговор. Потирая ладони, сказал: – Я замерз. Пойдем. Я тоже встал, только тогда заметив, как окоченели пальцы на руках, хотя я держал их в карманах. Попрыгав, чтобы согреться, я пошел вслед за Славой. Всю прогулку мысленно репетировал варианты вопроса: «Ты вернешься со мной в Россию?», или: «Может, нам всем вернуться в Россию?», или: «Ты хочешь вернуться в Россию?» Но ни один из них так и не решился задать. По пути домой мы зашли в супермаркет, где я снова вспомнил про траву – поспособствовал этому отдел с чайной продукцией. Я забеспокоился, не испортятся ли косяки от длительного пребывания под карнизом – в то время активно таял снег, превращая дворы и переулки в каналы Венеции. Чтобы побыстрее вернуться домой и спасти заначку, я решил помочь Славе: взял тележку, направился к холодильникам. В отделе с молочной продукцией я завис, уставившись на красно-белые тетрапаки с надписью Organic Milk. Мне отчего-то представилось, как я изо дня в день хожу в этот супермаркет и покупаю продукты. Как приду сюда завтра, послезавтра, через десять лет, буду покупать органическое молоко, органический хлеб, органический тростниковый сахар, научусь изображать органическую улыбку в декорациях органического города, стану настоящим канадцем, состарюсь здесь и умру, и все эти годы Ванкувер будет сжиматься вокруг меня, как дьявольское кольцо, а я никогда из него не выберусь. Я почувствовал подступающую тревогу и, тряхнув головой, несколько раз мысленно повторил: «Скоро домой, скоро домой, скоро домой». – Тебя довело до паники молоко, – пробубнил я под нос, как бы упрекая самого себя. – Это никуда не годится. Взяв с полки тетрапак, я бросил его в тележку и вырулил в кофейный отдел, к Славе. В каждой руке у него было по банке кофе. При виде меня он спросил: – Гранулированный. – Поднял банку в правой руке. – Или сублимированный? – Банка в левой руке. Я скептически посмотрел и на одну, и на вторую. – В зернах. Слава закатил глаза. – Я не умею его варить. – А папа умеет… – почему-то сказал я. Строгость Льва проявлялась даже в вопросах приготовления напитков: он признавал только тот кофе, что был сварен в турке. Проигнорировав реплику про Льва, Слава повторил свой вопрос. – Сублимированный, – вздохнул я. – Сублимация – это хорошо. Когда мы подошли к кассам, Слава, взглянув на стеллаж со жвачками, сказал как о чем-то будничном: – Некоторые страны начали прерывать авиасообщение с Китаем. – Из-за вируса? – Ага. Слава выбрал мятную и кинул ее на кассовую ленту. Мне казалось, что начатый разговор беспокоит его куда сильнее, чем он пытается показать. – И что? – уточнил я, пытаясь понять, к чему он клонит. Слава пожал плечами. – Это не помогло. Вирус уже нашли в Южной Корее и… еще в нескольких странах. Я снова вопросительно глянул на него, призывая развить мысль, но наши продукты доехали до кассира, и Слава отвлекся. В ожидании, пока папа расплатится, я изучал взглядом стеллаж с бесплатными газетами и журналами – он стоял у выхода из магазина. Там, на главных страницах, тоже угадывались новости из Китая: «Власти КНР подтвердили: вирус передается от человека к человеку». На выходе из магазина Слава наконец закончил свою мысль: – Лев опасается закрытия границ. – От Китая? – Я удивился, что Льву есть до этого дело. – Нет, не только. – Почему так? – Очевидно, его боятся, – вздохнул Слава, имея в виду вирус. – И очевидно, не контролируют. Вспомнив, что вирус обнаружили и в Сеуле, я уточнил: – Это из-за моей пересадки? Он думает, что от Кореи тоже закроются? Южная Корея была самой удобной страной для транзитного перелета, и, конечно, из-за прерванного авиасообщения дорога домой могла стать дольше и дороже. Слава так вздохнул, словно ему очень не хочется об этом говорить, хотя он сам начал. Выдержав задумчивую паузу, он наконец объяснил: – Лев считает, что границы будут закрыты вообще. Все от всех. – Оу… – Больше я не нашел, что сказать. – Он боится, что мы с тобой окажемся разделены, если ты улетишь, а я нет. Я хмыкнул. – Скорее, он боится, что вы с ним окажетесь разделены. Слава пожал плечами. Чем дольше мы говорили об этом, тем сильнее в меня заползала неясная досада, а теперь, когда Слава наконец озвучил эти догадки о границах, это чувство окончательно оформилось и обрело понятную мне причину: похоже, я никуда не полечу. Может, Слава и пытался мне об этом сообщить, что отменяет свое наказание? Только теперь это меня ничуть не радовало: здорово, конечно, что Лев меня не убьет, но, если он окажется прав, если все выйдет из-под контроля настолько, что страны изолируются друг от друга, когда я теперь попаду домой? В таком случае лучше смерть, чем остаться запертым здесь, наедине с пакетом органического молока. – Ты расстроился? – заметил Слава. Быстро смахнув рукавом куртки подступившие слезы, я ответил: – Получается, я не еду домой. Слава искренне не понял меня. – С чего ты взял? – Ну если вы считаете, что мы окажемся разделены, как я полечу? – Я злился на дурацкую, детскую дрожь в голосе. – Полетишь, – спокойно ответил Слава. – И Ваня полетит. И я полечу. Папа определенно катал меня на эмоциональных качелях: то вниз, то вверх. Сейчас они набирали высоту. – Ты решил вернуться? – Да. – Но… Почему? Из-за него? Вы… типа помирились? Снова вместе? В голове крутилось сто вопросов одновременно, но папа отвечал размыто: – Я возвращаюсь не из-за Льва. – А из-за чего? – Из-за себя. – В смысле? – Я даже на секунду остановился от замешательства. – Ты же мечтал здесь жить. – Слушай, ну… – Он задумался, явно подбирая слова. – Вот если бы я жил в какой-то другой вселенной, без мужа, без детей и без обязательств, сам по себе, думаю, этот переезд прошел бы успешней. Но я живу во вселенной, где у меня есть вы… Я не дождался, пока он закончит. Быстро перебил: – Значит, все из-за нас. – Нет, – твердо возразил Слава. – Просто я не могу быть счастлив, если вы несчастны. Я ведь не в вакууме живу, а рядом с людьми, которых люблю. Все, что происходит с вами, влияет на меня. Я думал, что смогу убедить вас быть счастливыми здесь, смогу вам это навязать, но это же бред. Это какое-то насилие, а какое оно имеет отношение к счастью?