– В случае с Ваней так и было, – справедливо заметил я. Слава кивнул. – Может быть. Но в этой вселенной нашлись силы зла, против которых Лев не мог не восстать, и одна из таких – хлопья. Однажды он увидел, как ты ужинаешь «Несквиком», и это перевернуло все. – Это ужин? – уточнил он. – Да. – А что было на обед? – То же самое. – И на завтрак… – догадался он. – Нет. На завтрак – печенье. Конечно, он прочитал мне целую лекцию о том, как ребенку важно получать питательные элементы, белок и витамины и что гастрит, ожирение и аллергия – это меньшее, к чему приведет такое питание, но… Говоря откровенно, меня это тогда не волновало. Прошел почти год со смерти твоей мамы, а первое, о чем я думал, открывая глаза с утра: «Юля умерла». И последнее, прежде чем уснуть. Я не мог это пережить, а он мне… Что-то там про «Несквик». Он подошел к холодильнику. – Что у тебя есть? – Ничего. – Схожу в магазин. Он мне это сказал, про магазин, и во мне как что-то щелкнуло. Я попросил: – Не уходи. Он мне: – Я только до магазина. А я опять: – Не уходи. Я чувствовал себя стоящим посреди катастрофы, знаешь, как на том меме с собакой (я невольно фыркнул), где все вокруг горит, а она сидит на стуле и улыбается. Вот, это был я. Улыбался и повторял: «Не уходи», а сам думал: если он сейчас уйдет, я просто умру. Лев это понял, как будто услышал мои мысли. Обнял меня, даже схватил, словно удерживая от падения, прижал к себе. Я снова тихо повторил: – Вообще не уходи. – Я понял, – так же тихо ответил он. – Я не уйду. Тогда я заплакал – впервые с тех пор, как умерла Юля. И сам обрадовался тому, что плачу: так надоело это горе без горя. – И это самое значительное во Льве? – несколько разочарованно спросил я. – Что он просто… не ушел? – «Просто не ушел», – передразнил меня Слава. – Думаешь, это легко – быть рядом с человеком в тяжелой депрессии? – Ну, по-моему, если он тебя любит, он был должен… Не надо так говорить: он должен был. Никто никому не должен, человеческие ресурсы исчерпаемы. Он имел полное право не вывезти это, и я благодарен, что он решил остаться со мной. Потому что на самом деле он не был должен. «Несквик», «Южный парк», «Симпсоны» – думаешь, все это было из-за моей забавной непосредственности? Да нет, я вовсе не считаю такую еду или такой контент подходящими для ребенка, просто тогда мне было все равно. Я был равнодушен к твоему воспитанию, к твоему благополучию: поешь ты сегодня или не поешь, уснешь или не уснешь. И это только в так называемые хорошие дни. Были еще плохие дни, когда казалось, что лучший выход из ситуации – подняться на крышу с тобой на руках и спрыгнуть вместе. Если бы о моих мыслях узнали соцработники, они бы аннулировали опеку в тот же момент и были бы правы. Я каждый день думал: вот, если я сегодня вздернусь, куда отдадут тебя завтра? Кому? И еще, это смешно, наверное, мне было жалко всех тех бумажек, которые я собирал для опеки. Мне кажется, только они меня и держали на этом свете: мол, зря, что ли, собирал? Такая вот сила бюрократии. Пока я с ними носился, как будто отвлекался, меньше думал о случившемся. А потом, когда вопрос признали решенным, я остался с горем один на один. – Но Лев же был рядом. – Был. И это здорово. Только мне кажется, со смертью мы всегда один на один – и со своей, и с чужой. – Слава вздохнул. – Хорошо, что он заставил меня пойти к врачу. Я долго упирался. – В тебя он таблетки силой не засовывал? – хмыкнул я. Слава бросил на меня такой взгляд, словно я сказал что-то очень неуместное. Я пожал плечами. – Ну извини. Вьетнамские флешбэки. И все-таки я не усматриваю в этом особого благородства. – Потому что ты не понимаешь, что это такое – постоянно находиться с человеком, который ничего не хочет, с трудом поддерживает разговоры, не выходит из дома, ничем не интересуется. И это длится не неделю или месяц, а больше года. Ты что-то делаешь, придумываешь, стараешься помочь, но не получаешь никакой отдачи. На это никакой любви может не хватить. – Но у него хватило, – понял я. – Может, в том числе и это его ожесточило. Нам обоим пришлось резко повзрослеть, жизнь начала складываться совсем не так, как мы планировали. Я развел руками. – Ну извините. – Я тебя ни в чем не виню. И он не винит. Он тебя очень любит. Я усмехнулся, давая понять, что иногда сомневаюсь в этом «очень», но спорить не стал. Слава, повернувшись ко мне всем телом, очень серьезно спросил: – Как ты думаешь, если поставить на одну чашу весов почти пятнадцать лет отношений, в которых я был счастлив, а на другую – тот удар перед свадьбой, какая перевесит? Я, прищурившись от солнца, глянул на него. – Вопрос с подвохом? – Мне правда интересно, что ты думаешь. В такой формулировке тот удар, так шокировавший меня, вдруг начал выглядеть незначительным. Я осторожно спросил: – Ты правда был счастлив все пятнадцать лет? – Ну… – Он снова откинулся на скамейку, задумчиво посмотрел наверх. – Всякое бывало. Но ничего такого, из-за чего бы я всерьез решил, что надо уходить. – Но сейчас решил, – заметил я. – Из-за удара? – Нет, – неожиданно ответил Слава. Я был уверен, что все дело в нем, и теперь сам с нескрываемым любопытством повернулся к Славе всем корпусом. – Так… А из-за чего? – Тебе покажется это забавным. – Отлично. Люблю смеяться. – Когда он сказал, что хочет вернуться и просто высылать деньги, меня будто откинуло на десять лет назад, когда он точно так же не хотел становиться частью семьи, взамен предлагая деньги. Будто круг замкнулся. – Звучит не смешно. – Я разозлился тогда. И начал уже думать про все остальное: про тот удар, про его ревность, про пример отношений, который мы показываем вам. И тогда он вдруг перестал казаться мне таким уж хорошим. – А сейчас снова кажется? – догадался я. Слава вздохнул. – Правда в том, что в реальной жизни не бывает положительных и отрицательных персонажей. Мы же не в детской сказке. – Да, Лев неоднозначный, – согласился я.