В тот день, когда я взял у Вани телефон, переписка с Мишей получилась короткой: «Я наказан, пожалуйста, принеси мне хоть что-нибудь, только не диски. Желательно легкое. Оставь в карнизе окна, сбоку. Когда меня выпустят – сочтемся». Таким было первое сообщение, но для убедительности я дописал еще второе: «Пожалуйста, а то я сдохну». Конечно, я не уточнял, что единственное место, куда меня выпустят в ближайшее время, – это Россия, и вряд ли у меня получится с ним когда-либо расплатиться. От Миши тут же посыпались вопросы: а за что наказан, а на сколько, а как сочтемся и, конечно, «А ничего, что ты сбежал в нашу последнюю встречу и игнорировал меня три месяца?». «Миша, я пишу с телефона брата, у меня совсем нет времени, но, если ты сделаешь то, о чем я прошу, я сделаю для тебя что угодно». Я помнил, что он таял, когда я называл его Мишей, и в этот раз тоже сработало. Дождавшись в ответ «Oh okay…», я быстро вышел из своего аккаунта и положил телефон обратно на тумбочку. Миша принес заказ через два дня. Выглядел он еще хуже, чем несколько месяцев назад: в обтянутых джинсах его ноги-спички особенно бросались в глаза, будто вот-вот переломятся. Как я успел заметить, мельком наблюдая через стекло, он запихивал в щели небольшие пакетики с грязно-зелеными шишками. Меня несколько огорчило, что он решил принести именно траву, поскольку я помнил, какое дерьмо он курит, но на безрыбье сойдет и солома. Взяв лист бумаги, я написал на нем большими буквами THANK YOU и пририсовал ниже сердечко. Показал Мише через стекло. Он вытащил телефон из кармана и что-то набрал на экране. Поднес к окну открытую вкладку с нашим диалогом и сообщение: «Когда тебя выпустят?» Я пожал плечами. Чтобы он не вздумал задерживаться, я помахал ему рукой – мол, потом свяжемся, но он все равно продолжил стоять под окнами, вопросительно глядя на меня. Я написал на обратной стороне листка: «Уходи, папа может тебя заметить. Пока!» – и опустил жалюзи. Исписанный лист разорвал на мелкие кусочки и выбросил. Теперь передо мной стояла другая проблема: как открыть окно? Слава снял ручку и черт знает где ее спрятал (а если бы я и знал где, достать ее было бы невозможно). Ни одно мое действие за пределами комнаты не выходило из-под чуткого контроля папы, так что варианты типа обхитрить его и обшарить родительскую спальню я сразу отбросил. Я сложил на столе все предметы, которые предположительно могли влезть в отверстие от ручки: карандаш, старый ключ от российской квартиры, чайная ложка, зубная щетка. Каждый из них по очереди вставлял в квадратное отверстие и проворачивал, но ничего не получалось. Тогда я взял тонкую металлическую линейку и просунул ее в щель между рамой и стеклом. Подвинул ее по направлению к защелке, надеясь зацепить и сдернуть ту вниз. Я уверен, что этот способ сработал бы на сто процентов, потому что уже чувствовал, как задвижка поддается моему нажатию, но в коридоре послышались приближающиеся шаги, поэтому пришлось быстро вытащить линейку и кинуть ее в шкаф с книгами (я просто перенервничал и бросил куда пришлось, создав много неприятного шума). От этого дверь открылась гораздо быстрее, чем я ожидал. – Просто линейка упала, – тут же оправдался я, отходя от окна. К счастью, Слава не стал уточнять, почему линейка падала с книжного шкафа. – Давай погуляем, – снова предложил папа. – Ты уже больше двух недель никуда не выходишь. Оказаться на улице, с внешней стороны окна, было бы очень кстати, поэтому я сразу согласился. – Конечно, пойдем. Слава, слышавший ежедневные отказы, почему-то напрягся. – Все же нормально? – уточнил он. – Конечно. «Слишком много “конечно”, – мысленно отругал я сам себя. – Слишком много энтузиазма и радости, придурок». За время моего заточения вылезла совсем не по-январски зеленая трава – от этого, оказавшись на улице, я вдруг подумал, что сидел взаперти несколько лет. Я даже на миг поверил в это, как когда-то поверил, что Ваня провел не один год в коме, и опять чуть не схлопотал паническую атаку, но взял себя в руки, вспомнив про главную цель выхода из дома. Спускаясь с крыльца, я несколько раз обернулся на тайник, размышляя, как к нему подобраться, не вызывая у Славы лишних вопросов. Но лишние вопросы вызывало почти любое мое действие. Слава тоже начал оглядываться на окно моей комнаты и опять спросил: – Все нормально? – Да, – буркнул я, зарываясь носом в воротник куртки. Может, на обратном пути получится? Слава пошел рядом, касаясь своим плечом моего (тогда я впервые заметил, что мы стали почти одного роста). Эта близость показалась мне намеренной, словно он хочет поговорить о чем-то глубоко личном. Мы молча шли в сторону набережной; я терпеливо ждал. – Почему я такой дерьмовый отец? Я заметил, как он мгновенно пожалел об этом вопросе: прикусил губу, будто хотел заставить себя замолчать, и отвернулся. Мне тоже стало не по себе от такого начала прогулки. – Почему сразу «дерьмовый»? – Потому что я привез вас сюда, думая, что так будет лучше для вас самих. Но у вас все стало намного хуже. Значит, я не понимаю, что для вас лучше. – Потому что, принимая решение, ты в первую очередь думал, как будет лучше тебе, – довольно жестко ответил я. Заметив у Славы готовность оспорить это заявление, я быстро сказал: – Не обижайся, но так и есть. – Это опять что-то о том, что я гей? – Ну а разве это не так? – начал раздражаться я. – Что тебе нужно от этой страны, кроме права на брак, права не быть избитым за косметику и прайдов? – Чтобы у меня не отобрали детей. – И так бы не отобрали, – буркнул я. – Я был в этом не уверен. Я не знал, как объяснить ему то, что чувствовал, и даже не был уверен, что хочу объяснять. Но все равно решил сказать: – Просто, по-моему, прайды, браки и прочие привилегии – это не вся жизнь и даже не бóльшая ее часть. В России ты выглядел счастливей, хотя у тебя ничего этого не было. Он замолчал, и я обрадовался, что правильно нашел болевую точку, что ему нечего возразить. Я посмотрел на него, пытаясь разглядеть признаки согласия, может быть, даже намек на сожаление, и мне показалось, что я их нашел. Когда Слава тоже повернулся ко мне, он сказал совсем не то, что я ожидал услышать. – Он хочет, чтобы мы вернулись. Мне не требовалось никаких пояснений – Лев давно превратился в наших разговорах в местоимение «он». – Ты так об этом говоришь, будто это имеет какое-то значение, – заметил я. – То есть? – Ну тебе же плевать, что хочет или не хочет папа. Это что, изменилось? Слава ушел от ответа: – Ваня тоже хочет домой. – А чего хочешь ты? – Не знаю. – Он отвел взгляд в сторону. Я опять было хотел как-нибудь съязвить или криво пошутить, но слова застряли в горле. Я чувствовал, как нам обоим хочется отбросить эту фальшивую смешливость и поговорить серьезно. – Ты его еще любишь? – прямо спросил я. Слава начал отвечать будто бы про другое: – Макс на меня злился. Его бесило, что я постоянно говорю о Льве, а я этого даже не замечал. Сейчас вспоминаю: почти все мои истории начинались со слов: «У моего мужа… А вот мой муж… Кстати, мой муж…» – Ты так и говорил – «мой муж»? Даже не «бывший»? – Даже не «бывший», – подтвердил Слава. – Тогда понятно, почему его это бесило, – хмыкнул я. – Мы бы все равно вскоре расстались. Он так это примирительно сказал, словно снимал с меня вину за их расставание, но я и без того не чувствовал себя виноватым. – А почему ты был с ним? – уточнил я. – Тоже, что ли, любил? Слава покачал головой. – Мне просто казалось, что надо жить дальше. И я пытался. – И что теперь? Ты снова хочешь быть с папой? – Я не понимаю, как правильно. – Он распускает руки, – напомнил я. Славу будто бы рассердили мои слова.