– Я пока… Посмотрю, – ответил я так, словно прохаживался по обувному магазину. Они беззлобно похихикали надо мной и пригласили сыграть с ними в карты. Я согласился, но толком не включился в игру, потому что исподтишка следил за рыжим – тот выглядел обыкновенно, не проявлял странностей (кроме тех, которые у него уже имелись, типа ковыряния в носу) и не ловил бэд-трипов. Этот порошок в чужом кармане манил и отпугивал меня одновременно… Когда я думал, что готов его попробовать, перед глазами начинали мелькать кадры из документальных фильмов, которые показывали в российской школе – как правило, на классном часе с недвусмысленным названием: «Наркотики – зло» или «Героин убивает». Там, в этих фильмах, на дрожащую камеру с плохим разрешением снимали исхудавших подростков с впалыми щеками, стеклянными глазами и гнилыми зубами. Они лежали на теплотрассах, корчились под заборами, ошивались на вокзалах. Но здесь, в этом огромном особняке, где под ногами блестела каменная мозаика, а над головой висела позолоченная люстра, мне трудно было представить, что я могу оказаться на теплотрассе, у вокзала, под забором, в машине скорой помощи с передозом. Все это казалось какой-то чужой, не моей историей – ну разве все эти ребята из документальных фильмов снюхались до такой жизни в Канаде? В лучшей стране мира? Конечно, нет. – Ладно, я хочу попробовать. Казалось, прозвучал чужой, неподконтрольный мне голос. Но нет – это действительно сказал я. Я понятия не имел, что мне дали. В первые тридцать минут я не ощутил ничего особенного и даже начал разочаровываться. С невозмутимым видом сыграл с парнями еще несколько партий в покер (и даже выиграл). Почувствовав противные приливы жара, словно кто-то усилил отопление в доме, я отложил карты. Поднявшись с дивана, вежливо сообщил остальным: – Отойду в уборную. Мне стало плохо, время показалось не то чтобы замедленным, а смазанным: люди сновали туда-сюда в обычном темпе, но после них оставалось неясное пятно в пространстве, будто их размазывали по окружающей действительности, как масло по хлебу. Мне не хватало воздуха, тело сковывало невидимыми щупальцами, я словно брел в плотной воде, давящей на горло. Это чувство вызывало неясный страх – не просто тревогу, а что-то более глубинное, идущее из самого ядра моей личности. Подойдя к лестнице, я схватился обеими руками за перила и начал медленно, как старик, подниматься: ставил одну ногу на ступеньку, выжидал, потом ставил вторую. Я слышал, как некоторые смеялись надо мной, проходя мимо, но меня это мало волновало: я был уверен, что вот-вот умру. На преодоление пяти ступеней ушло несколько минут. Я задрал голову вверх – лестница, закручиваясь, казалась бесконечной. Перехватив незнакомую девушку, спускающуюся со второго этажа, я, стараясь оставаться спокойным, сказал: – Извините, я сейчас умру. Не могли бы вы помочь мне дойти до уборной? Ее брови мигом приняли жалостливое положение. – Боже, малыш, тебе плохо? Пойдем! Она взяла меня за руку и повела наверх. Теперь, когда я держался и за нее, и за перила, двигаться получалось быстрее. В коридоре второго этажа она громко призывала всех расступиться, потому что «тут ребенку стало плохо». – Да он под наркотой, – гоготнул кто-то в ответ. – Ты дурак?! – возмутилась она. – Он еще маленький! У меня все плыло перед глазами, люди сливались в одну большую мешанину из неразличимых силуэтов. И тут среди этой мешанины прорвалось лицо Майло. Он с тревогой налетел на девушку возле меня. – Что случилось? – Кажется, ему плохо. Майло, взяв меня за плечи, увел в сторону от девушки. Она что-то возмущенно затараторила про «бедного ребенка» (это, значит, про меня), но Майло, обернувшись, быстро сказал: – Я его знаю! В следующий миг я осознал себя уже в уборной: как сидел на бортике ванной и постоянно заваливался назад, а Майло, ругаясь, поднимал меня обратно. Передо мной была раковина с включенной водой, и он умывал меня, как маленького. – Что ты принял? – спрашивал он при этом – таким строгим тоном, как будто где-то учился на родителя. – Порошок, – послушно отвечал я. От холодной воды сознание прояснялось, мыслить стало легче. – Какой порошок? – Молли. – Черт, ну и зачем? – Говорили, будет весело. – Навеселился? – Я как будто сейчас вытошню сердце, – ответил я, потому что чувствовал свое сердцебиение на уровне горла. Перестав брызгать в меня водой, Майло уточнил: – Тебя тошнит? – Нет. Это метафора. – Ясно, – буркнул он и снова подставил мое лицо под струю воды. Я фыркнул. – Хватит меня поливать! Майло выключил кран и, вытерев руки о полотенце, наклонился надо мной. Он очень долго смотрел мне в глаза, и я, не зная, как верно истолковать его взгляд, потянулся вперед, за поцелуем. Не знаю, почему мне захотелось это сделать. Майло попятился назад, от меня. – Что ты делаешь? – уточнил он. – Ты так смотрел… Я подумал, ты хочешь поцеловаться, как в фильмах. Было бы смешно. – Ага, очень смешно, – вяло ответил он. – Я смотрел на зрачки. У тебя одни сплошные зрачки, даже радужки не видно. – Это навсегда? – На пару часов. – Он выпрямился, протянул мне руку. – Пойдем. Я отведу тебя домой. Я, поднявшись, взял его за руку, и он вывел меня в коридор. Отставая, я плелся за ним, как ребенок, то и дело отвлекаясь на картины, лепнину на потолке и узорчатые ковры под ногами. В передней он помог мне одеться: прищемил подбородок замком от куртки, повязал вокруг шеи шарф, нахлобучил шапку. – У меня развязался шнурок, – сообщил я, растерянно помотав правой ногой в воздухе. Майло, терпеливо опустившись передо мной на колено, завязал его. Когда мы оказались за порогом, к дверям выбежала взволнованная блондинка и возмущенно закричала вслед: – Майло, ты что, уходишь? – Да, – ответил тот. – Мы собирались играть в бутылочку. И Джанди тоже. – Моему другу плохо. Блондинка смерила меня недовольным взглядом, процедила сквозь зубы: «Ясно» – и захлопнула дверь. Я растерянно глянул на Майло. – Надо было остаться. Тебе же нравится Джанди. Тот пожал плечами. – Нравится. Но Джанди не нужна помощь, а тебе нужна. Мы пошли рядом. Шел дождь со снегом, я пьяно лавировал между лужами, но то и дело наступал в сторону и звонко шлепал ботинками по воде. Майло тянул меня за руки, отводя в сторону – до следующего раза, пока я снова не оказывался в луже. – Извини, я почему-то промахиваюсь ногами мимо земли, – виновато говорил я. Он взял мою ладонь в свою и сунул наши руки в карман куртки. Я пошел рядом как на привязи и больше не спотыкался. Расчувствовавшись от его заботы, я признался: – Майло, ты самый нормальный из всех, кого я знаю. Если ты умрешь, я буду грустить дольше пяти минут. – Десять? – хмыкнул он. – Может быть, даже пятнадцать, – задумчиво ответил я. – Я тоже расстроюсь, если ты умрешь, – сказал Майло. – И если ты не проветришься сейчас, случиться это может очень скоро. – Почему? – Если бы я в твоем возрасте пришел домой под наркотой, меня бы убили. Я фыркнул. – Пф-ф, меня не убьют. Там некому убивать. Слава – пацифист.