В российской школе ребята говорили, что мой папа «странный» или «похож на гея». Сейчас мне было вдвойне любопытно, какое объяснение придумает канадский школьник, выросший, как любил говорить сам Слава, в «свободном обществе». Я ожидал, что он аккуратно намекнет мне на крашеные ногти или косметику, но Майло неожиданно сказал другое: – Я видел его с мужчиной. Я почувствовал, как мое сердце пропустило удар. – Где? Когда? – На днях, когда ждал тебя возле подъезда. Мы тогда договаривались поехать в Гренвилл Айленд, ну, помнишь, где я хотел купить темное пиво? Они, правда, в тот день сварили его на… – Давай ближе к делу, – мрачно перебил я. – Извини, – закивал Майло. – Короче, я тебя ждал, а он в этот момент возвращался домой, и с ним был мужчина, которого он поцеловал типа на прощание. – Куда? – с дотошностью спросил я. Майло опешил от моего вопроса. – В смысле «куда»? – Поцеловал куда? В губы? Или в щеку? – В губы, наверное. – Наверное или точно? Он растерялся. – Я не знаю, я не приглядывался! Может, и в щеку. Но выглядело по-гейски. Я, отвернувшись от него, поднял с пола рюкзак и начал выгружать на стол учебники, будто всерьез собирался сесть за уроки. На самом деле просто пытался не разреветься, ну и на всякий случай, если не получится, хотел заранее спрятать слезы. Давя тяжесть в груди, я произнес, стараясь казаться спокойным: – Это могло ничего и не значить. – Ну не знаю… В голосе Майло чувствовалась готовность спорить, а я не хотел, чтобы меня переубеждали, поэтому затараторил вперед него: – Поцеловать и друга можно, тем более в щеку, ты же не видел, что он целовал в губы, значит, что угодно это могло быть, я тебя тоже могу поцеловать, ну так, в шутку, например, что в этом такого? – Мики, ты… Майло мягко коснулся моего плеча, стараясь повернуть лицом к себе, но я упорно отворачивался. По моим щекам текли слезы, нос заложило, и, чтобы не шмыгать, я начал дышать ртом. – Черт, зря я рассказал! – Майло с досадой всплеснул руками. – Я долго думал, говорить или нет, но потом решил, что, если бы мой отец был геем, я бы предпочел это знать. А оказалось, что ты в курсе, но все равно почему-то расстроился, и теперь я вообще ничего не понимаю… Быстро смахнув слезы, я все-таки повернулся к Майло и гнусаво спросил: – Он видел, что ты его видел? – Да. И мне показалось, что ему это не понравилось. – Он виновато глянул на меня. – Ясно, – только и сказал я. Отодвинув учебники в сторону, я сел прямо на письменный стол. Майло облокотился на него бедром, рядом со мной, и участливо спросил: – Почему ты так расстроился? – Потому что у меня есть второй отец. – Я пытался говорить спокойно, но все равно срывался на надрывные интонации. – То есть он ему изменяет? – Вообще-то они уже месяц как не вместе. – То есть не изменяет? Я покачал головой. – Но ты все равно расстроился? Я кивнул. – Потому что хочешь, чтобы твои папы были вместе? Я неопределенно повел плечами, правда не понимая, хочу этого или нет. Вместо ответа я спросил: – Как считаешь, могло ли это быть чем-то другим? Дружеским жестом или типа того, как там у геев принято? Майло пожал плечами. – Не знаю, как у геев принято, ты же гей. – Я не гей. – Правда? А я думал, что раз ты тогда предлагал мне секс, то… Я вяло поднял ладонь, прерывая его поток слов, и повторил вопрос: – Могло ли это быть чем-то другим? Я видел, как он мнется, как ему хочется сказать что-то утешительное для меня, но любой такой ответ окажется ложью и он не решается мне соврать. Я не стал его мучить. Тихо сказал: – Ладно. Я понял. В неловкой тишине Майло зашуршал сигаретной пачкой – вытащив ее из кармана, он высыпал на ладонь две самокрутки. Одну из них протянул мне, вновь произнеся свою любимую фразочку: – По-моему, тебе нужно расслабиться. Мы распахнули окно и, расположившись на широком подоконнике, закурили. Всякий раз, когда я делал затяжку, мерзкий голос в моей голове повторял: за эти несколько часов беспамятства я буду расплачиваться тяжелой зависимостью. Но я затыкал его, убеждал себя, что это неважно. * * * Теперь участниками бесконечной цепочки сокрытий и недомолвок стали все члены семьи: Слава скрывал свои новые отношения, я скрывал, что знаю об этих новых отношениях, все втроем мы скрывали от Вани травмирующую информацию о расставании родителей и последствиях комы, а Ваня скрывал от нас, что давно все понял. Последнее, кстати, выяснилось случайно: я забыл поставить телефон на беззвучный – а рано или поздно это должно было случиться, верно? Мне позвонил Майло, и на всю палату заиграла «Killer Queen», одна из лучших песен всех времен и народов, а Ваня поморщился. Слава бросил убийственный взгляд на меня, потом с сочувствием глянул на Ваню – было видно, что он ждет какого-то вопроса или хотя бы негодования со стороны брата, но тот молчал. Тогда Слава спросил сам: – Все в порядке? – Да, – невозмутимо ответил Ваня. Мы с папой переглянулись: это было странно. В моей душе теплилась надежда, что все не так плохо, я много читал про эту так называемую амузию и понял, что степень неразличимости невербальных звуков может сильно разниться от случая к случаю. Но когда мы спросили врача, его вердикт звучал неутешительно: – Так или иначе, он слышит музыку искаженно и, как музыкант, не может этого не понимать. – Тогда почему он молчит? – спрашивал Слава. – Разве он не должен пожаловаться на это? – Видимо, по той же причине, почему взрослые оттягивают походы к врачу и вовремя не вызывают скорую. – Хмыкнув, он передразнил: – «Может, пройдет!» Доктор скрылся в кабинете, оставляя нас со Славой в пустом коридоре. Папа несколько вопросительно посмотрел на меня, и я подумал, что он ждет моего мнения. – По-моему, лучше поговорить об этом с Ваней, – сказал я. – А по-моему, пока не стоит, – возразил он. Я посмотрел ему в глаза. – Почему мы все время врём друг другу? Это был вопрос не только о Ване, а вообще… Обо всем. И мне хотелось, чтобы Слава понял меня.