Он проигнорировал эту колкость, отложил журнал в сторону. – Что случилось? – Паническая атака. – Настолько сильная? Я пожал плечами. – Случайно напугал медсестру. – Мне казалось, они уже в прошлом. – Мне тоже. В глубине души я гордился тем, как справлялся с Ваниной комой: от момента падения ворот и до сегодняшнего дня я ни разу не позволил себе расклеиться. А теперь… Я не спал две ночи, хотя курил больше, чем обычно. Я выкурил два косяка перед походом в больницу, но это больше не работало. – Может, найдем тебе психотерапевта? – предложил Слава. – Можно подумать, у нас есть на него деньги. – Ну это не твои проблемы, есть у нас деньги или нет. Если тебе это необходимо – давай вернемся к лечению. Я представил себя глазами терапевта: пятнадцатилетний невротик из гей-семьи с зависимостью – настолько сильной, что готов отдаться за косяк практически кому угодно, несмотря на то что ненавидит секс. Звучит клево, если ты терапевт. Я уже представил, как какому-нибудь мозгоправу в белом халате захочется покопаться в моем сознании, сложить меня как пазл. Но, так или иначе, меня лишат травы и снова заставят пить таблетки. Я помотал головой. – Не нужно. Это была разовая акция, больше не повторится. Мы поднялись с дивана – чтобы дойти до выхода, нужно было пройти через весь холл, мимо всех остальных посетителей, дамочки на ресепшене и туда-сюда снующего медперсонала. Я чувствовал, как все провожают нас взглядами, и поэтому старался держаться чуть в стороне. Когда мы оказались на парковке, я, не удержавшись, сказал: – Я понимаю, ты хочешь всем показать, что ты гей, но с чего ты взял, что я не против всем показать, что мой отец – гей? – А почему ты против? Я замешкался с ответом. Причина казалась мне очевидной, но сформулировать ее не получалось. – Потому что, – беспомощно сказал я. Уже в машине, когда мы покинули территорию больницы, Слава снова принялся читать мне свою любимую лекцию про гендерные стереотипы: лак для ногтей, как и косметика, не определяют ничью ориентацию, а мне необходимо выходить за рамки своего зашоренного сознания и меньше оглядываться на остальных. – Знаю-знаю, – я перебил его на полуслове. – Согласен, это просто стереотипы. Но ведь никто так больше не делает, даже здесь. Ты выглядишь эпатажно. – Но кто-то же должен начать делать это первым, чтобы это стало привычным. Я закатил глаза. – Неужели на международном консилиуме крашеных мужиков выбрали именно тебя? – Смешная шутка, – сказал Слава без улыбки. Вздохнув, я взял лямку от ремня безопасности и натянул ее на глаза, как маску для сна. Сообщил как бы между прочим: – Я утром звонил отцу. У него все в порядке, если тебе интересно. – Неинтересно, – флегматично ответил Слава. Я отпустил лямку, и она послушно съехала обратно, на мою грудную клетку. Мне не хотелось эмоционально вовлекаться в их разборки, но я не удержался от вопроса: – Это из-за отъезда? – Что «это»? – Ты так себя ведешь с ним. Слава молчал, сжав руки на руле. – Из-за того удара? Это было больше одного раза? Глядя на его побелевшие костяшки, я только убедился: – Да, больше одного. – Микита, – я вздрогнул, услышав полное имя, это всегда не к добру, – не лезь не в свое дело. – А почему это не мое дело, мы же… Я хотел сказать: «Мы же одна семья», но Слава оборвал меня чужим, металлическим голосом: – Замолчи. Напуганный этой переменой настроения, я действительно замолчал, отвернувшись к окну. Неожиданное открытие: когда злится Слава – это гораздо страшнее, чем когда злится Лев. Интересно почему? * * * Мы два дня не разговаривали со Славой. Он сказал: «Замолчи» – и я замолчал, пожалуйста, как просили. Обычно мне нравилось, что он работает из дома, не привязанный к графикам и выходным, но в те дни я проклинал человека, который придумал фриланс (никто не знает, кто его придумал, гугл не выдал ничего внятного, и от этого проклинать стало скучно). Мы с папой были вынуждены находиться рядом круглые сутки, вдвоем, в тотальной тишине, нарушаемой только редким скрипом половиц или звяканьем посуды. Был бы Лев – все ничего, он бы разговаривал то со мной, то с ним, не давая развалиться последним крупицам семейных отношений. На вторые сутки я, не выдержав такой жизни, свалил из дома на целый день. Слава спросил, куда я собрался, – и это был его первый вопрос за последние двадцать четыре часа. Я ответил: «Гулять». Больше он ничего не спрашивал. На самом же деле я поехал к своему новому-парню-наркоману (в своей голове я называл его только такой связкой) – он снимал квартиру на окраине Ванкувера. Оказавшись у него дома, я был готов изменить свое мнение о нашем социальном положении в Канаде: если считать, что мы жили у черты бедности, то Миша со своего ракурса никакой черты не видел вообще – настолько он был от нее далек. Он ютился в небольшой комнате, где, помимо двуспальной кровати, стоял еще кухонный стол (прямо на нем – электрическая плитка, а под ним – маленький холодильник без морозильной секции), рядом старая раковина с облезшим покрытием, в правом углу от входа – стул, он же вешалка для вещей, в левом – шкаф. Чтобы пройти между кроватью и столом, нужно было вставать боком и двигаться как крабик. Весь этот ужас Миша называл «съемной квартирой» и казался весьма довольным своим выбором. Его пристрастие к травке также угадывалось по окружающему антуражу: возле холодильника, под столом, стояли три жестяные банки – в одной ложки, во второй трубочки для коктейлей, а в третьей то самое, ради чего я пришел, – трава. На холодильнике лежали пустые папиросные гильзы и бумага для самокруток – я тут же выцепил их взглядом, когда проходил мимо кровати как крабик. Заметив мой интерес, Миша с некоторым стеснением спросил: – Хочешь попробовать? – Я пробовал раньше. Мой ответ его обрадовал. Уже без всякого смущения он вытащил банку с травой и папиросную бумагу. Миша, зажав свой косяк в зубах, поднес к нему зажигалку, затем перекинул ее мне, и я повторил его действия. Мы оба опустились на кровать, потому что больше расположиться было негде. Я спросил: – Где ты взял эту траву? – Купил, – ответил Миша, выдыхая дым в потолок. – С рук. Я понял, что промахнулся с выбором героя своего романа: лучшее, что я смогу от него получить, – паленая анаша. Звучало неромантично. Мишу вдруг пробило на болтовню; повернувшись ко мне, он шепотом попросил: – Расскажи что-нибудь о себе. – Что? Меня эта странная смесь из грязи и палок не торкала, так что я был вдвойне раздраженным. – Что-нибудь. Мы же теперь вместе, хочу знать о тебе больше. – Я эмоционально нестабильный невротик с абьюзивными чертами, буду мучить тебя, пока мы не расстанемся, рад знакомству. Миша слабо улыбнулся. – А что-нибудь хорошее? – Ничего хорошего.