– Ты пришел к бывшей девушке, которую, к слову, ударил, клянчить денег и даже не считаешь это унизительным, – заметила Лорди. – А это унизительно? – искренне удивился я. – Мне было бы неловко. – Да ладно, у тебя же куча денег, можно подумать, тебе сложно, – усмехнулся я. – Ты так упираешься, только потому что обижена. – Я так упираюсь, потому что ты наркоман. Я обиженно возразил: – Я не наркоман! У меня просто панические атаки и бессонница. Лорди посмотрела на меня с сомнением. – Выглядишь так, будто стало хуже. Я фыркнул. – Ну прости, лечусь как умею. – Тебе нужен психотерапевт. Я насмешливо глянул на нее. – Дашь денег на психотерапевта? Лорди, вздохнув, растерянно проговорила: – Ладно, если у тебя нет денег на терапию, то почему бы не сходить разово, чтобы тебе выписали разрешенные для твоего возраста лекарства? – слово «разрешенные» она чуть ли не выкрикнула мне в лицо. – Транквилизаторы, антидепрессанты, что там еще выписывают… Она, конечно, была права: пару лет назад мне выписывали и то и другое при точно таких же симптомах. Тогда схема приема лекарств была проста: антидепрессанты нужно было пить, начиная с маленькой дозировки, постепенно переходя на полную. Я послушно выполнил инструкцию от врача, но сразу после приема мне стало хуже: паническая атака – будто кто-то надавил на горло. Я дышал и не мог надышаться. Бессонница, от которой я раньше только бестолково ворочался в кровати, превратилась в кошмар наяву: мне казалось, что по квартире бродят призраки, а под кроватью поселились монстры – меня навещали непонятные потусторонние страхи, несвойственные даже в детстве. Через несколько дней после приема я пошел в отказ: заявил родителям, что не могу принимать лекарства, потому что мне становится хуже. Лев, давя медицинским авторитетом, ответил: «На таких мизерных дозировках тебе не может становиться хуже». Я упорствовал: «Но ведь становится!» А он говорил: «Ты себя накручиваешь, ты сам себе это придумал». Я сидел на кухне за столом, а Лев нависал надо мной, упершись кулаками в столешницу. Он подвинул мне стакан воды и положил передо мной блистер с таблетками – как сейчас помню грязно-синюю надпись «Антидепрессанты» и чуть ниже – торговое название. «Пей», – холодно произнес Лев. Я знал, что последует дальше, чувствовал это затылком – по нему бегали холодные мурашки. Но все равно сказал: «Не буду». Лев выдавил из блистера кругляшок таблетки, разломал его пополам и схватил меня за подбородок. Я попытался вырваться, но он ударил меня по лицу – так сильно, что на мгновение у меня потемнело в глазах и я перестал соображать. Через секунду я ощутил во рту горький вкус, увидел под носом стакан воды. «Запей». Я пил, не сводя со Льва ненавидящего взгляда. Совершенно точно его интерпретировав, он сказал мне: «Если ты не хочешь лечиться, я вылечу тебя насильно, даже если ты будешь меня за это ненавидеть. Потому что я-то тебя люблю». Больше я никогда не выражал несогласия с лечением и не отказывался от таблеток. Я погружал их в рот, прятал под языком, шел в ванную и выплевывал в слив раковины. Вспомнив теперь об этом, я вздрогнул, как от лихорадки, и проговорил: – Нет, я не могу пить лекарства. – Почему? – с искренним непониманием спросила Лорди. Я уклончиво ответил: – Побочек много. Лорди долго и пристально смотрела на меня. Вся та агрессивная спесь, раздражение и готовность ругаться куда-то пропали – теперь я видел в ее глазах только унизительную жалость. Так жалеют бездомных, беспризорников, пьяниц и… наркоманов, наверное, тоже именно так жалеют. Этакое брезгливое сочувствие. – Ладно, я куплю тебе, – вдруг сказала она. – Но только потому, что знаю: если этого не сделаю я, ты пойдешь на Истсайд, купишь там какую-нибудь дрянь за два доллара, отравишься и умрешь, а твоя смерть будет на моей совести. Подобного плана мне в голову не приходило, но я охотно согласился: – Именно так и сделаю. Пока мы неторопливым шагом шли до кофешопа, Лорди обеспокоенно повторяла: – Я куплю тебе сейчас, но больше с такими просьбами не приходи, понятно? Ищи кого-то еще. А лучше ищи себе психотерапевта. Лучше переспи с кем-нибудь за сеанс психотерапии, а не за косяк. – Это не способствует терапии, – заметил я. – В твоем состоянии выбирать не приходится. Я грустно усмехнулся, задумавшись: когда я успел докатиться до состояния, в котором не приходится выбирать? Misha В следующий раз я пришел к Ване предварительно накурившись. Это был уже четвертый день комы, но на тот момент казалось, что все не так уж плохо. Медсестра протянула мне халат, я попал в рукав только с пятого раза, при этом странно посмеивался над собой – совсем неуместно для того, кто стоит на пороге реанимации. Поймав на себе взгляд девушки, я оправдался: – Извините, это от нервов. Она кивнула. – Все в порядке. Затем вновь продекламировала инструкцию: можно брать за руку, обнимать, разговаривать, нельзя нагнетать и плакать. – Сегодня без слез, – заверил я. – Специально подготовился, чтобы… без слез. Ваня лежал на спине, наклонив голову к левому плечу. Иногда, еще в хорошие времена, я будил его по утрам в школу – он часто спал в такой же позе. От этой схожести у меня возникло ощущение, что и теперь, если я коснусь его плеча, он откроет глаза. Я так и сделал: протянул руку, дотронулся до Вани, сжал его пальцы. Понимание бесполезности моих действий пробилось даже через укуренное сознание – заставило вздрогнуть, поежиться, в горле возник неприятный комок. Я убрал руку, вытащил распечатки из кармана халата – на этот раз я предусмотрительно закрепил на них ручку. Излишне бодро сказал: – Что ж, читаем дальше! А дальше было про Джонси – мальчика-заику, который, проведя шесть лет в спецклассе, так и не научился читать. Жизнь у Джонси была нелегкая: отца не было вообще, мама пропадала целыми днями, старшая сестра каждый вечер куда-то уходила, так что жил мальчик сам по себе. Бесцельно таскался по улицам, иногда целый день проводил со Шмулем, иногда пропадал на неделю и даже в школе не появлялся. – Джонси считал себя отчаянным и храбрым, но Шмулю было его жалко, – читал я, иногда поглядывая на Ваню. – Наверное, потому что жил Джонси безалаберно и у него нигде не было своего места. Своего дома, если угодно. Жилплощадь была, а дома не было. И семьи не было. Была мать, была сестра, а семьи – не было. Замерев взглядом на последних строчках, я завис над текстом: почему я вообще сказал Ване, что Джонси – это он? Откуда что взялось в моей голове? Взяв верхние листы, я убрал их в конец и непринужденно сказал: – Слушай, давай лучше не будем это читать. Давай какую-нибудь другую главу. Я пробежался глазами по тексту в поисках страниц, содержание которых не будет связано с несчастными брошенными детьми (и это было непросто). Наконец, выцепив лист из середины, я сказал: – Вот! Любовная линия! Между той страшной краснощекой девчонкой, Мартой, и Шмулем. Как считаешь, если в книге есть мальчик и девочка – они обязательно должны начать встречаться? Я выжидательно смотрел на Ваню. Он молчал. – Пошевели пальцами, если считаешь, что обязательно, – попросил я. Не пошевелил. – Вот и я так думаю. Дурацкое клише. – Я взял ручку, перечеркнул два абзаца. – Марта как третья нога в этой истории. Зачем она вообще тут нужна? Может, ее убрать? Ваня молчал. – Или давай сделаем ее покорительницей Марса, пусть летит на другую планету и занимается реально важными делами. Нафига ей эти пацанские разборки с рисованием и балетом, да? – Я придвинулся поближе к Ване. – Не шевели пальцами, если согласен. Ваня не шевелил. Я улыбнулся.