Лев удивил меня своим искренним ответом. – Моя работа – мой способ бегать наперегонки со смертью. Вы должны меня понять, потому что делаете то же самое: у вас есть творчество, которое вас переживет. У меня его нет. Я подумал про Шмуля и его утопленных золотых рыбок в унитазе – из раза в раз одних и тех же – и мысленно посмеялся: Лев меня переоценил, вряд ли я смогу поквитаться с вечностью. Слава же, выслушав, отстранился, сел очень прямо и сказал, упершись взглядом в столешницу: – Я услышал тебя. Можешь ехать. Лев, будто удивленный неожиданностью такого решения, растерянно спросил: – То есть… Ты останешься? – Да, – спокойно ответил Слава. – Как и дети. Я не для того их сюда тащил к лучшей жизни, чтобы ты при первых же проблемах увозил их обратно в этот мрак. – Лучшая жизнь… – негромко повторил Лев. – Лучшая медицина, лучшее образование, лучшая возможность быть геем. Ты правда не чувствуешь, что это не совпадает с реальностью? Что нам среди всего этого живется не лучше? Слава, посмотрев Льву в глаза, сказал то, что я меньше всего от него ожидал услышать: – Может быть, без тебя совпадет. Я представил, как где-то на небесах пузатый младенец с крыльями натянул тетиву лука и выстрелил мне в сердце: стрела прошла насквозь, раздирая артерии, и вышла через спину, под левой лопаткой. Заметив, как у Льва сбилось дыхание, я подумал: «В тебя тоже попало». Странно, что на валентинках с ангелами так изображают возникшую любовь, стрела – это же чертовски больно. Зато окончившаяся любовь – это сердце, развалившееся на части. Я бы уничтожил «разбитое сердце» как дурацкое клише, не имеющее ничего общего с реальным ощущением потери, и запатентовал бы вместо него сердце, нанизанное на кровавые стрелы. The Cure Серьезный разговор с родителями закончился лишением меня карманных денег – думаю, это единственное, для чего я вообще на нем присутствовал. Мне вкрадчиво и ласково объяснили, что до разрешения ситуации с Ваней будут неуместны лишние траты, поэтому я временно остаюсь без личных средств, а если мне что-то срочно понадобится – могу обратиться напрямую к родителям. Все это, конечно, хорошо. Но как мне обратиться к родителям с просьбой: «Простите-извините, не могли бы вы купить мне немного травы?» Изобразив ангельский взгляд, я ответил, что все понимаю и принимаю их условия, но в душе метался, как загнанный пес: что делать, что делать, что делать? В комнате я перерыл все ящики в тумбочке, хотя хранил заначку всегда в одном – в верхнем. Но на всякий случай я заглянул везде: мало ли, вдруг что-то найдется? Но нет. Не было ни курева, ни денег – я нашел только пять долларов и рублевые монетки, завалившиеся на дно ящика. Канадский премьер-министр Уилфирд Лорье насмешливо смотрел на меня с голубой купюры: «Ну что, сторчался?» Пошел ты на хер. Я смял купюру и бросил ее обратно в ящик. Опустившись на кровать, я лихорадочно думал над разными вариантами действий, но большинство из них были криминальными и звучали безумно даже для моего состояния: ограбить кофешоп, ограбить наркомана, ограбить банк. В конце концов я отбросил все варианты, кроме одного. Я взял телефон, зашел в телеграм, попытался найти Лорди среди контактов – не получилось. Попробовал написать ей через другие мессенджеры, но сообщения не уходили. Я оказался в черном списке во всех ее соцсетях. Обычно я так не делаю, потому что слишком тревожен для телефонных разговоров, но в этот раз у меня не оставалось выбора – я позвонил. Женский голос автоответчика оповестил меня, что the number is not available now – по всей видимости, мой номер тоже был заблокирован. Я чувствовал себя безумным, нездоровым, в какой-то степени даже извращенным, но все равно сделал это: вылез через окно и пошел к общежитию. Я знал, что меня не пропустят внутрь, поэтому был намерен сидеть неподалеку до тех пор, пока Лорди не выйдет (или, наоборот, не зайдет), – в тот момент мне казалось, что я готов просидеть так сколько угодно времени, лишь бы это имело смысл. Лишь бы это помогло достать травы. Я знал, где находится ее кампус и куда выходят окна – еще недавно мы занимались там сексом чуть ли не каждый день, пока соседка Лорди сидела в библиотеке (не по собственному желанию, а по просьбе Лорди: «Кэтти, мы сегодня опять придем с Мики…»). Думаю, Кэтти меня ненавидела. Я бы на ее месте ненавидел. Деревянный корпус общежития я заметил еще издалека – это было огромное восемнадцатиэтажное здание из клееного бруса. Пару лет назад, когда его только построили, во всех новостях трубили про самое высокое деревянное здание в мире. Я мысленно называл его спичкой – иногда, лежа в кровати Лорди, пока она стонала подо мной (или надо мной – когда как), я мечтал, как прямо сейчас у какого-нибудь нерадивого студента замкнет розетку и мы все заживо сгорим. Я провел на скамейке возле кампуса полтора часа, прежде чем увидел Лорди на другой стороне улицы – она выглядела точно так же, как в день нашего первого свидания: мешковатый свитер, замызганные джинсы, тоже словно на два размера больше. Она остановилась на переходе в ожидании зеленого света, а я поднялся со скамейки и отошел в сторону, выходя из своего укрытия – со стороны дороги меня прятало от чужих глаз размашистое кленовое дерево. Заметив меня, Лорди застопорилась, как будто испугалась – даже не сразу среагировала на переключившийся светофор. Но потом, нахмурившись, все-таки шагнула на дорогу и пошла вместе с потоком людей. Я вышел к тротуару, чтобы ее перехватить, и мысленно повторял тысячи извинений, оправданий, объяснений – в общем, я был готов сказать что угодно и покаяться в любой провинности, лишь бы она выслушала мою просьбу. Лорди заговорила со мной первой. Подойдя быстрым шагом, она начала с нападения: – Ты что тут забыл?! Дорогу домой? – Мне нужно с тобой поговорить, – выпалил я. – А мне с тобой – не нужно! Она развернулась, собираясь уйти, я лихорадочно начал хватить ее за руки, останавливая, но она, вырываясь, закричала: – Don’t touch me! Окружающие тут же заоглядывались с пристальным вниманием. Я представил, как они пытаются унюхать насильника, эти законопослушные канадцы, всегда готовые вызвать полицию. Подняв руки, будто на меня направили пистолет, я осторожно сказал: – Хорошо. Не трогаю. Просто послушай меня. – Я к тебе не вернусь, – веско ответила Лорди. Я радостно выдохнул: – И не надо! По уязвленному выражению лица Лорди я запоздало подумал, что переборщил с облегчением в интонациях. – Зачем ты тогда шпионишь? – спросила она. – Я не шпионю. Я пришел поговорить. – Нам не о чем разговаривать. Я закатил глаза. – Что, тебе сложно просто послушать? Уже миллион раз могла бы узнать, зачем я пришел, дольше пререкаешься! – Хорошо, – неожиданно согласилась она, поджав губы. – Говори. В другой ситуации я бы, наверное, пересиливал стыд и смущение, давил на горло собственной гордости, но в тот момент почему-то все эти чувства отключились. Довольно буднично я сказал: – Можешь, пожалуйста, купить мне травы? Лорди прыснула. – Что? Опять? – Мне больше некого попросить, – искренне ответил я. – Я задолбалась ходить с тобой по кофешопам еще в период наших отношений, а сейчас и подавно этого делать не буду, – категорично заявила она. Подумав, я согласился: – Хорошо. Можешь не идти со мной в кофешоп. – Тогда что тебе нужно? – Денег. – Чего-о-о? – Весь разговор она стояла ко мне полубоком, вот-вот готовая сбежать, а теперь, удивленная просьбой, повернулась в мою сторону. – Ты просишь у меня денег на наркоту, я правильно поняла? – Да, – сдержанно ответил я. – Это слишком, тебе не кажется? Я пожал плечами и зачем-то сказал: – У меня брат в коме. Лорди усмехнулась. – Давишь на жалость? Ему это как-то поможет? – Мне – поможет. Она, замолчав, отвела взгляд в сторону, словно задумалась. У меня от волнения колотилось сердце, а мысли скакали в одном направлении: что бы еще такого сказать и как додавить, чтобы она согласилась? Когда Лорди снова посмотрела на меня, я обмер в ожидании ответа. Но она сказала: – У тебя зависимость. – Нет никакой зависимости, – возразил я.