Я повернул голову, посмотрел ей в лицо. Мне вспомнилось, как в одном фильме про Аллена Гинзберга говорилось: убей своих любимых, свои увлечения, свою реальность, ничто из этого не принадлежит твоему перу. Я представил: вот бы был у меня пистолет, ну, скажем, вон там на полке или под кроватью в сейфе. Я бы поднялся, вытащил его и прострелил Лорди башку. А потом написал бы книгу о том, как прострелил башку своей подружке. И все читатели бы говорили: «Какой неприятный персонаж, зачем он это сделал?», а я бы написал: я просто больше не мог с ней трахаться, вот и все. А они бы говорили: «Ну это же не причина», а я бы говорил: «Да что вы знаете о мотивации персонажа!» Хорошая была бы книга. – Ты так странно смотришь, – Лорди перебила мои мысли. Я моргнул, отвернулся. Что за бредятина лезет в голову? – Может, прогуляемся? – предложил я. – Давай! – Она оживилась, потянулась, как после пробуждения. – Можно я воспользуюсь вашей уборной? – Чем? – растерялся я. – Туалет, – пояснила Лорди таким тоном, как будто я не знаю, что такое уборная. И что теперь? Сказать: «Да, конечно, в другом конце коридора, по дороге можешь посмотреть на фотки со свадьбы моих родителей. Кстати, они геи, и никто из них не хоккеист, а моя мать вообще умерла, я тебе наврал». Лорди по-мультяшному пощелкала пальцами перед моими глазами. – Эй, ты тут? – Ага, – только и ответил я. Она усмехнулась. – Пустишь меня в ваш туалет или это какое-то священное место? Перегородить ей дорогу было бы настолько комично, что я не решился. Негромко сказал: – В конце коридора. Когда она вышла за дверь, я понял, что это конец. Прижал ладони к глазам с такой силой, как будто хотел их выдавить, и начал тереть – пока пространство не замелькало цветными пятнами. «Ну зачем, зачем я ей соврал!» – вертелось в голове без перерыва. То есть понятно, конечно, зачем. Сначала – для самого себя, для того, чтобы самому на секунду поверить в эту ложь, почувствовать себя частью обычной семьи. А потом уже было странно сознаваться, получалось двойное признание: и в том, что у меня два отца, и в том, что я лжец. А дальше как снежный ком: у меня два отца, я лжец, я выдал одного из них за «знакомого», я заставлял Лорди подниматься в комнату через окно, чтобы не проводить через коридор… Короче, как ни крути, а ситуация с каждым днем становилась хуже. Лорди вернулась через несколько минут – невозмутимая, как и уходила. Спросила: – Куда пойдем? Я даже подумал, что она ничего не заметила: ну мало ли, может, она из тех, кто не привык смотреть по сторонам. – Можно в кино, – машинально предложил я. Она кивнула, сняла со спинки стула свою сумку, повертелась перед зеркалом. И как ни в чем ни бывало спросила: – Теперь, когда я все поняла, можем выйти через дверь? Чувство дурноты вернулось ко мне, собравшись в узел в животе. – Что ты поняла? Она, растеряв все свое самообладание, уронила руки вдоль тела (сумка тоже упала, стукнувшись об ее ноги) и с истеричными нотками в голосе спросила: – Ну и зачем, Мики? Я, по-твоему, кто? Закостенелая дура из провинции? – При чем тут провинция… – буркнул я. Слишком уж издевательски прозвучало у нее это слово. – Я давно все поняла. – Давно? – Я не такая тупая, как ты думаешь. Я тоже начал злиться. – Ну раз ты не тупая, то сама поймешь, почему я не сказал правду. – Нет, этого я понять не могу. – Она отчитывала меня как училка. – Ты в Канаде. В Ванкувере. Однополые семьи легальны. Ты… Ты ходишь по улицам и открыто куришь косяк! И ты не можешь сказать мне прямо такую мелочь? – Что ты вообще об этом знаешь?! – Я сам не заметил, как перешел на крик. – Ты не жила так, как жил я! – О, как ты жил? – Она издевательски собрала брови домиком, пародийно заговорив: – Бедного несчастного мальчика злющие геи вывезли в лучшую страну мира и заставили здесь жить? Какой кошмар! – Закрой рот! – Не смей со мной так разговаривать! Моя рука, взметнувшись, ударила ее по щеке – я и сам не понял, как это случилось. Один звонкий удар, одна секунда, разделившая время на «до» и «после». В наступившей тишине я удивленно смотрел на свою ладонь, как будто она принадлежала не мне. Подняв взгляд, столкнулся с испуганными глазами Лорди – с испуганными, но, кажется, ни капли не удивленными. На мгновение меня охватил ужас от самого себя, мучительное чувство вины, толкающее в сторону Лорди, побуждающее взять ее лицо в свои ладони, начать целовать и повторять: «Прости, прости, прости, я не хотел», – пускай я ни капли ее не любил, мне было нужно это больше всего. И в этом повторяющемся, жарком и бессмысленном «прости» я явственно увидел тот день перед свадьбой, тот удар Льва, ту захлопывающуюся дверь перед моим носом. Не знаю почему, но я почувствовал горький вкус во рту – наверное, это горечь разочарования. – Я ухожу, – просто сказала Лорди, подняв свою сумку с пола. – Больше мне не пиши и не звони. Она гордо пошла к окну, даже успела поставить одну ногу на подоконник, как я подлетел к ней и затараторил: – Пожалуйста, не уходи, ты нужна мне, очень нужна, не уходи!.. Она вдруг рассмеялась. – Знаешь, почему ты об этом просишь? Я молчал, спросить сейчас «Почему?» было бы еще унизительней. Она ответила, не дожидаясь вопроса: – Потому что тебе нужна трава. Потому что сам ты ее не купишь. Потому что у тебя зависимость. Тебе не я нужна, а возможность уходить от реальности – и это я тоже поняла давно. – Она наступила второй ногой на подоконник и спрыгнула вниз. Я следил за ней взглядом: она, поправив сумку на плече, выпрямилась, огляделась по сторонам, словно в поисках нужной дороги. Напоследок она еще раз глянула на меня, скорбно заключив: – Наркоман, невротик, лжец и абьюзер. Настоящий писатель. Жаль, писать не умеешь. Из всего, что она мне сказала, это было самым болезненным. – Сука! – закричал я ей вслед. – Ты сказала, что у меня талант! Тупая лживая сука! Она, не оборачиваясь, показала мне средний палец. Из соседнего окна высунулся китайский сосед, наблюдающий за нашей драмой как моя бабушка за турецким сериалом. Разозлившись еще сильнее, я с силой захлопнул рамы – так, что с нового потолка посыпалась известка. Сначала я подумал: ладно, надо придумать, где взять траву. Потом я подумал: ладно, надо научиться писать нормальные книги. Потом я расплакался. * * * Мне пришлось вернуться к режиму попрошайки: снова ошиваться на улицах Ванкувера в надежде, что кто-нибудь согласится купить травы. После бессмысленной толкотни у кофешопа, когда весь день на меня сыпались отказы, я настолько отчаялся, что задумался над регистрацией в «Тиндере», чтобы снова найти девушку или парня постарше. Даже успел скачать приложение и выставить левые данные о себе, но, как только перед глазами замелькали чужие полуголые тела, сфотканные в запотевшем зеркале душевой, я вдруг представил себя рядом с ними – в ванной, в постели, на кухонном столе, уже знакомая судорога тошноты прошла по горлу, и я выключил экран. Надежда, что больше не понадобится тратиться на сативу, меркла с каждым днем. Чем дольше я жил в Канаде, не затуманенной эйфорической пеленой в глазах, не смягченной моим смешливым состоянием, тем тяжелее давалась мне ее реальность. Я снова начал остро замечать ссоры родителей из-за денег и споры о целесообразности нашего переезда, хотя был уверен, что наступило затишье. Но, похоже, это я ничего не замечал, днем под кайфом шатаясь по городу с Лорди, а ночью – погружаясь в глубокий сон. Слава однажды сказал: «Ты спишь как мертвый. Даже пианино тебя не будит». Старое Ванино пианино, купленное еще в России, добиралось в Канаду без нас – оно плыло в контейнере по океану и было чуть ли не единственной вещью, напоминавшей мне о доме. Я представлял, как оно через трещинки деревянного корпуса впитало в себя Россию: серую, неуютную и злую, настоящую, искреннюю и вдохновляющую, и теперь оно привезло ее сюда, с собой. Иногда я опускал ладонь на шершавую крышку и думал: «Только ты и я помним дом. Только ты и я». Так мне, по крайней мере, казалось. Ваня и Слава выглядели прижитыми, адаптированными, даже довольными. Лев же не думал о России так, как думал о ней я, – ему не хватало работы, а не страны. Казалось, будь у него возможность работать, он был бы счастлив даже среди африканских племен. Каково же было мое удивление, когда в разгар жаркого июля (самое время для детских дружеских матчей по футболу) Ваня вернулся с тренировки злой, заплаканный, в разводах грязи на лице и одежде. В таком виде его привел домой Лев – он был тоже, как и Ваня, не в духе. Мы со Славой тревожно переглянулись, встречая их в коридоре. – Изложи, пожалуйста, события, – с холодной вежливостью попросил Лев. Ваня, всхлипнув, наклонился к шнуркам. – Какие события? – Что случилось? – спросил Слава. – Меня усыновили голубые, – вяло огрызнулся Ваня. – Думал, вы в курсе.