Он, скинув бутсы, прошел в гостиную и бухнулся в белое кресло («Это не белый, это алебастровый», – говорил про него Слава). На поверхности тут же остались следы от его грязных пальцев и локтей, разводы с одежды, но никто не решился ему ничего сказать. Почему-то у меня заныло тело, как после драки. – Что случилось? – повторил Слава, но уже больше для Льва. – Его бьют. – Его бьют? – Ага. Ваня, выслушав этот короткий диалог, захохотал не своим смехом – так смеются на грани истерики. Так смеются, когда не смешно. Мне стало жутковато. Я стоял на пороге гостиной, спрятав руки за спиной, как каменная статуя. Через смех Ваня спросил: – Зачем вы меня забрали? – Что за вопрос? – Вы забрали меня из места, где меня бьют, чтобы в другом месте меня били из-за вас? – Тебя бьют не из-за нас, – уверенно ответил Лев. – Из-за вас. Но Лев усмехнулся. – Мики все детство провел в России, и его там ни разу не били из-за нас. А ты в Канаде умудрился нарваться, потому что всем подряд, без разбора, треплешься. Тебя бьют не из-за нас, а из-за тебя самого, твоего длинного языка, наглости и абсолютного неумения просчитывать ситуацию наперед. Пока он это говорил, Слава несколько раз пытался встрять со своим дипломатичным «Пожалуйста, прекрати», но просто терялся на фоне Льва. Пригвоздив Ваню этими словами к месту, тот переключился на Славу: – Разве я не прав? – Не прав. Кто его побил? – Тоже какие-то мигранты. – Дети? – Ну да, кто ж еще, – хмыкнул Лев. – Просто парни в его команде. Черномазые какие-то. Я не сдержался. – Как можно говорить «черномазые», но запрещать при этом говорить «голубые»? Лев кинул на меня недобрый взгляд и наигранно ответил: – Ох, прости, пожалуйста. – Его бьют не из-за него, – сказал Слава. – В здоровом обществе вообще не бьют человека, если он говорит, что его родители – геи. Лев фыркнул. – Что-то и здесь общество не особо здоровое, да? Вообще-то дети в любом обществе бьют друг друга за что угодно, начиная от цвета волос и заканчивая лишним весом. Слушая их, я поймал себя на раздражении: как обычно бывало в подобных ситуациях, они начали спорить про общество, страны, права геев, где лучше, где хуже… Да какая разница! Если Ваню обижают – почему они не говорят о том, что с этим делать? На фоне этой перепалки Ваня негромко сказал: – Я не просил себе такую семью. Лев как будто обрадовался: – Да? Ну иди поищи другую. – Не слушай его, – резко сказал Слава. Он обогнул кресло, сел перед Ваней на корточки. – Можешь сказать имена этих мальчиков? Ваня, зажмурившись, покачал головой. – Почему? Это они сломали тебе руку в прошлый раз? – Нет! – категорично ответил он, не открывая глаз. – Не они! – Точно? С этим надо разобраться. Ваня дрогнувшим голосом неожиданно спросил: – Почему только ваша любовь имеет значение? Я удивился этому вопросу, прозвучавшему так взросло. Лев встал в стороне, облокотившись на корпус пианино, и с неподдельным интересом посмотрел на Ваню. – Вань, ты о чем? – почти ласково уточнил Слава. – Ты знаешь о чем, – просто сказал Ваня. Он поднялся с кресла, сел за инструмент и громко ударил по клавишам. Заиграл похоронный марш Шопена. Дождь дробил по карнизу окна в такт музыке. Невесело все это выглядело. Слава попросил его остановиться, но если бы он остановился, то опять пришлось бы слушать его спокойные вопросы и убеждения, такие разумные, взрослые и правильные, что не оставалось сил им сопротивляться. Я прекрасно его понимал. Я не знал, почему он отказывается назвать имена, но чувствовал, что есть в этом какая-то собственная правота. Я вздрогнул от громкого гулкого звука и не сразу понял, что случилось. Лев резко опустил крышку пианино. Ваня даже в лице не изменился, только пошевелил пальцами. Я поморщился, ощутив эту противную немоту. Мне было жалко Ваню. Но и его переживания были не о России – они были будто бы об этом несчастье, в котором мы погрязли. Слава постоянно что-то говорил про образование, медицину и уровень жизни, но эти слова не имели для нас никакого значения: зачем это внешнее благополучие, когда мы неблагополучны изнутри? И были ли мы благополучны в России? Я уже ничего не понимал. Причины, по которым Слава жаждал этого переезда, больше не имели никакого значения, они не работали. Он не хотел этого замечать, но кто-то должен был ему об этом сказать. Я смотрел на Льва – на его силуэт, ровно очерченный в квадрате оконного проема. Его сильные руки с выпирающими венами были сложены на груди – те руки, которыми он отвешивал нам подзатыльники, бил меня, замахивался на Славу, ловко ударил по крышке пианино, чтобы она прищемила Ванины пальцы. Казалось, ему ничуть не сложно делать больно. Как странен для меня теперь его образ из детства – сильный, героический, мужественный Лев. Однажды я услышал заезженную фразу про отношения: мол, в них всегда кто-то сильный, а кто-то слабый. Применив эту парадигму на своих родителей, я убедился: так оно и есть. Я перевел взгляд на Славу. Заметил, как у него подрагивают длинные влажные ресницы, вспомнил, что такие же были у мамы, а у меня – нет. Я вообще получился внешне холодным, угловатым, даже строгим – почти как Лев. Слава, склонившись над Ваней, пытался с ним поговорить, терпеливо снося выпады и огрызания («Я люблю тебя». – «А я тебя нет». – «Ну и ладно. Главное, что я тебя люблю»). Как глупо: я перепутал сильного и слабого в собственной семье. Мне хотелось обнять Славу, сказать ему: «Мне жаль, но он никогда не возьмет тебя за руку на улице. Ни в какой стране. Потому что он слабак». И это правда. First Time День, когда у Ваниной команды проходил первый футбольный матч, я запомнил на всю жизнь. Многие дни, недели и месяцы после мне будет сниться эта игра, хотя я никогда не любил футбол и теперь уже никогда не полюблю. Это был настоящий организованный матч на стадионе нашей школы – все происходящее курировал тренер, он же судья, он же спортивный комментатор. На трибунах сидели зрители – в основном родители, друзья и одноклассники. Мы тоже там были, втроем. Лев не собирался идти, весь вечер накануне он рассуждал о том, что футбол – бессмысленное катание мяча по траве при помощи ног. «Жуть как интересно», – мрачно заключал он в конце этих размышлений. Слава, выслушав его, негромко, но настойчиво произнес: – Для Вани это очень важно. Иногда что-то случалось между ними – интонации или взгляд, секрет которых был понятен только Славе, и это вдруг срабатывало, смягчало пуленепробиваемую броню Льва. Следующим утром мы пошли на матч вместе. Ваня бежал вприпрыжку впереди нас, взахлеб рассказывая что-то про аут, бетон, мертвый мяч… – Бетон? – переспрашивал я. – Это такая техника защиты ворот. – А ты вообще кто? – вдруг спросил Лев. – Нападающий, защитник, кто там еще бывает… Слава укоризненно посмотрел на него. – Он вратарь. – Да, да, да, – радостно поддакивал Ваня. – Но бетон – это техника не вратаря, а остальной команды, когда они подтягиваются к штрафной линии, чтобы… Я отключился – мне было не очень интересно. Штрафная линия эта, знать бы еще, как она выглядит.