– Вчера вечером ты говорил другое. – Что я говорил? Слава, вздохнув, процитировал через силу: – «Трахнул и накурил». – Я не знаю, почему так сказал. Я был накуренный. Я забегал глазами по кухне, не зная, куда себя деть. Мне было стыдно, что Слава догадается, какой я тупой, хуже маленького ребенка, хуже Вани, ведь с Ваней-то все в порядке, это я, взрослый парень, пошел ночью за незнакомцем и вляпался в идиотскую ситуацию. Я же сам пошел! Даже пятилетние дети не пошли бы, а я… – Посмотри на меня, – попросил Слава. Я остановил взгляд: вроде и на его лице, а вроде и мимо. Слава вкрадчиво проговорил: – Слушай, иногда насилие бывает неявным. Может казаться, что ты сам на это пошел, но на самом деле тебя могли убедить, уговорить, запугать… И все это считается насилием. Я почувствовал, что вот-вот расплачусь. – Не хочу об этом! – отрезал я, отворачиваясь. – Ладно, – согласился он. – Но, если что… – Я знаю, – перебил я. – Знаю! Но я соврал. Честное слово, я соврал вчера. «Если что, я рядом» – вот что бы он сказал. Добрый, принимающий, всепрощающий Слава… Я жалел его. Я жалел, что из всех детей на свете, которые могли ему достаться, достался ему именно я. Я желал ему лучшего, поэтому я молчал. Lordie Вот уже несколько месяцев я никак не мог закончить свою первую книгу: наивную историю про двенадцатилетнего мальчика из спецкласса, которого все считали дураком, а он на самом деле имел исключительный художественный талант. Я назвал этого мальчика Шмуль. Лев, узнав об этом, спросил: «Он еврей?», я не понял: «Почему еврей?», а он ответил, что это еврейское имя. Я особо и не думал, что это за имя, мне даже казалось, я выдумал его сам, такое несуществующее слово, как когда произносишь всякую ерунду: жмуль-гнуль-шмуль. Я видел себя в Шмуле, хотя у меня не было ни таланта в рисовании, ни ужасных оценок в школе. Но что-то в его истории было похоже на мою. Кроме мрачной покинутости и одиночества, у Шмуля были отвратительные мама и папа – они вечно ругались и никогда его не слушали. – Это детская книга? – интересовались родители в те моменты, когда мне хотелось рассказать кому-нибудь о том, чем я занимаюсь. – Типа того. – Ты хочешь быть детским писателем? – Наверное, да. Лев хмыкал. – Я думал, ты ненавидишь детей. – Я всех ненавижу. Сказав это, я улыбнулся, переводя свою внезапную откровенность в шутку. Эта недописанная повесть тянулась за мной еще из России, и здесь, в Канаде, писалось хуже всего. Я пытался создать добрую поучительную историю «для самых маленьких», но весь был переполнен злостью и раздражением. Бедного Шмуля швыряло из стороны в сторону, иногда он посылал своих маму и папу в выражениях, недопустимых для юных читателей. Хуже всего было ощущение, что я перестаю чувствовать русский язык так, как чувствовал его дома, хотя мы по-прежнему говорили на нем в семье и я старался читать книги. Однажды мы со Славой шли по городу и, остановившись на пешеходном переходе, заметили на столбе яркое объявление о наборе литературного клуба при поддержке университета Британской Колумбии. Набор был для молодых людей 14–25 лет, и Слава, кивнув, спросил, не хочу ли я сходить. – Может, хоть найдешь друзей. – Я ведь не пишу на английском. – А ты попробуй. Мне кажется, это интересно. Я глянул на него искоса, зажмурив от солнца один глаз. – Писать на этом языке – все равно что мыть посуду, иногда помогает. – Это кто сказал? – Бродский. – Если помогает, почему бы не попробовать? – Я ненавижу мыть посуду. Загорелся зеленый сигнал светофора, я шагнул на дорогу, Слава, чуть помедлив, пошел за мной. Когда мы оказались на другой стороне улицы, он снова заговорил: – Тебя тянет домой? – Да, – честно сказал я. – Там ведь было плохо. – А тут, что ли, хорошо? – Канада – одна из самых благополучных стран мира. Я поморщился. – Что ты со мной фразами из туристических буклетов разговариваешь? Я живу в реальности, а не в буклете. – И эта реальность настолько плоха? Я сунул руку в карман брюк, нащупал спичечный коробок. Хватит примерно на неделю, а потом опять придется стоять у кофешопа как попрошайке, уговаривая купить то одного, то другого прохожего. Посмотрев на Славу, я сделал вид, что согласился с ним. – Хорошо, я здесь действительно очень благополучен. Слава и Лев не знали, что я курю, и, как я был уверен, никогда об этом не узнают. Я курил только перед сном, а ночью родители никогда не заходили в нашу спальню, так что к утру запах выветривался и сам я просыпался прежним – таким же тревожным и озлобленным. Только Ваня, иногда высовываясь из своего «чулана», по дороге на кухню или в туалет замечал, что «чем-то странно пахнет», но понять чем он, конечно, не мог. В литературный клуб при университете я все-таки попал – правда один раз. Чтобы там оказаться, не обязательно было что-то писать – ребята собирались в основном ради обсуждения совместно прочитанных книг и только иногда зачитывали собственные произведения. Встреча длилась больше двух часов, совмещенная с чаепитием, и я чуть не умер от скуки, потому что они обсуждали «Евангелие от Иисуса» Жозе Сарамаго (что? кого?), и первый час я вообще не был уверен, что не ошибся дверью; может, это какой-то кружок для католиков? Участвовать в обсуждении я не мог, как и читать книги на английском – эти чужие разрозненные слова, вроде бы понятные и простые, никак не хотели складываться в моей голове в цельный осмысленный рассказ. Наверное, этот день бы прошел мимо меня, навсегда исчезнув из памяти, если бы на этой встрече я не познакомился с Лорди. Лорди – это тяжелый случай. Рыжая девчонка, сидевшая на полу, когда все остальные – составив стулья в кружок. Ее лицо покрывали веснушки, придававшие ей детское, совсем несерьезное выражение, от чего я сначала и подумал, что она самая младшая на этом сборище. На самом же деле, как я узнал потом, она была старше меня на четыре года. Казалось, ее смешило все, что происходило вокруг, – едва кто-то начинал делиться мнением, как она гаденько хихикала, уткнувшись в коленки. Когда собрание закончилось, я первым рванул к дверям, и уже у выхода на улицу она меня окликнула: – Подожди. У нее это получилось лениво и требовательно одновременно. Я остановился и дождался, пока она не торопясь дойдет до меня. Мы вместе покинули университет и пошли рядом, как будто так и надо. Мне было неловко, и я начинал подумывать, как отделаться от нее, но тут на хорошем русском она сказала: – Пипец скучно было, да? От неожиданности я не нашелся что ответить и просто кивнул. – Как тебя зовут? – спросила она. – Мики. – А меня Лорди. Мне понравилось, что она не стала переспрашивать, как это обычно бывает: «Что? Ники? Никита?» – поэтому я тоже не стал ничего уточнять про ее имя. – Откуда ты? – спросил я. – Из Екатеринбурга. Я тут учусь, как раз в этом универе. – В универе? – удивился я. – Я думал, ты младше. Лорди отмахнулась. – Да, все так думают.