– Ранены, товарищ майор? – спросил будущий темпоральный академик, которого не пробило на стихийную обрыгаловку (стойкий юноша, уважаю!), хотя «Суоми» в его руках заметно подрагивал. Все-таки интересно, что этих двоих больше шокировало – отрезанная вражеская голова или же свежий труп друга-сослуживца? – Да ерунда, – отмахнулся я, стараюсь не закашляться от боли в груди. – Лучше посмотрите, что там с нашим товарищем. Подойдя поближе, тот наклонился над Шепиловым, потом перевернул его на бок. Переставшая блевать летчица, сдвинув на затылок свой летный шлем и капюшон трофейного маскхалата, вытирала перепачканный рот меховой рукавицей. Я надавил на пластырь «СНА» и осмотрелся. Нигде никакого движения. Не обратили внимания на два выстрела, не услышали или еще не успели среагировать? Черт его знает… Именно в этот момент дверь дома приоткрылась и появился Смирнов, как обычно, деловой и бесстрастный. – Все тихо? – спросил он первым делом, как будто сам этого не знал. Уж его-то «встроенная аппаратура» явно засекала любые передвижения живых объектов вокруг нас куда лучше, чем та примитивная фигня, которой он, было дело, снабдил меня. – Вроде да, – ответил я. – А там у вас что, как прошло? – Того, кто нас интересовал больше всего, взяли живьем. Судя по всему, он имел в виду предполагаемого игнатовского родственничка. – А что с остальными? – уточнил я. – Да их и было всего четверо, считая того, что столь неосторожно вылез наружу, – и Смирнов кивнул на безголовое тело, давая понять, что с ними все кончено. – Что там с товарищем Шепиловым? – спросил я у все еще согбенного над его телом Игнатова. – Убит… – Точно? – Точнее некуда, товарищ майор, прямо в сердце… – Так, – сказал я, глядя на вроде бы приходящую в себя Заровнятых. – Вы, двое! Приведите себя в порядок! Не паниковать и не нервничать! Нашего убитого положите в волокушу, а потом наблюдайте за местностью и будьте начеку! Если появится кто-то или что-то подозрительное – зовите нас, но без команды ни в коем случае не стреляйте! Мотор трактора не глушить! Мне надо срочно допросить пленного! За старшего – товарищ лейтенант! Вам все ясно? – Так точно, товарищ майор! – ответили они чуть ли не один голос. – Вот и славно. Пока я разговаривал с ними, Смирнов деловито взял убитого вражину за ноги и затащил в дом. Потом унес туда же голову, видимо, чтобы лучше тухла, в тепле. Странно, но крови на крыльце было действительно немного – так, небольшая, уже почти застывшая лужица. Внутри дома было тепло. Из почти полностью занятых обширной поленницей дров, несколькими парами лыж и деревянной бочкой с водой (посреди дров Смирнов и примостил свежего жмура, в комплекте с его башкой, а вот остальные «блага цивилизации» у них, надо полагать, снаружи – «ах как морозно в январе, когда удобства во дворе») сеней я попал в обширную, на пол-избы, комнату. В ее дальней стене наличествовала приоткрытая дверь, ведущая на вторую, судя по всему, в данный момент нежилую, половину дома. Там было полутемно, но были видны какие-то составленные друг на друга тарные ящики и коробки из плотного картона. Судя по расположению дымовой трубы на крыше, печь (возможно, совмещенная с плитой для готовки) тоже находились на той половине дома. Судя по всему, эвакуированные хуторские жлобы-пейзане действительно забрали с собой все, что могли. Вытертые, явно домотканые, серо-коричневые половики на полу, допустим, остались (хотя кому они на фиг нужны?), а вот стоявший у одной из стен обширный шкаф или буфет увезли (на его недавнее присутствие указывало прямоугольное пятно более светлого оттенка на беленой стене, такие же пятна были на местах, где раньше висели, судя по всему, семейные фотографии и прочие часы с кукушкой), прибитые к стенам полки и вешалки остались (видимо, их просто сложно было оторвать), но вот посуды на них не было, а всю одежду составляли несколько курток от маскхалатов и пара шинелей цвета хаки. Лампочка в свернутом из плотной бумаги абажуре под потолком была электрической, но проводка к ней была свежей и тянулась по стене и потолку вкривь и вкось – видимо, прибивали ее второпях, уже после эвакуации гражданского населения. Питалась лампочка, судя по всему, от того же генератора. Спальных мест оказалось на восемь человек – панцирные койки типично казарменного вида, притащенные сюда непонятно откуда (почти наверняка из ближайшей финской воинской части, тюрьмы или больницы) и попарно сдвинутые к стенам. Тощие матрасы на половине коек были свернуты в рулоны и лежали в изголовье. Зато на остальных имелось даже вполне себе свежее постельное бельишко. Прямо санаторий… В дальнем левом углу помещения стоял словно только что покинувший берлогу типичного юного техника из старого «Ералаша» стол, заполненный разнообразным инструментом, радиооборудованием и всяким сопутствующим хламом. Там я рассмотрел, в частности, нечто, похожее на типично армейский радиопередатчик (из тех многоблочных раций, которые в те времена обычно ставили на разную самодвижущуюся технику, а не таскали на лямках за спиной), а также радиоприемник, из которого неслись какие-то смутно знакомые мне вариации на тему тогдашнего моднявого джаза (ну или свинга, уж не знаю, как это правильнее называть). Прислушавшись, я понял, что это, похоже, было не хухры-мухры, а практически «золотая классика» – явный кусок из «Moonlight Serenade», в исполнении биг-бэнда Гленна Миллера (кстати, более чем свежее на тот момент музло, вышедшее в свет в 1939 году), и передавала ее явно какая-то заокеанская радиостанция. Похоже, наслаждаясь этими синкопами, облюбовавшие данный дом пижоны тупо не услышали прозвучавших снаружи пистолетных выстрелов. В центре композиции торчал широкий, основательный стол, не убранный то ли после очередного приема пищи, то ли перманентной пьянки. Стало быть, выстрелов они могли не услышать и без «музыкального сопровождения» – тут уж все зависело от степени окосения. Во главе стола господствовал початый примерно наполовину бокастый пузырь калибром этак на 0,8—0,75 литра, с жидкостью коричневато-желтого, слегка поносного оттенка. На черной этикетке бутыля читались белые буквы «HIGLAND PARK». Ну да, чего же пить истинным джентльменам, как не вискарь, старинной существующей с 1826 года марки, да еще и слушая при этом джаз? Конечно, на мой российский, водочно-огурцовый взгляд, такой ничтожной дозы спиртного было ну явно маловато для более-менее основательных «посиделок с возлияниями», особенно если рассчитывать на четырех алкоголиков, но ведь у них, дефективных детей вечно Туманного Альбиона, на эту тему, похоже, свои понятия и стандарты. И, по идее, для полного счастья им тут не хватало разве что секса и бокса. Допустим, первое в импортных, однородно-мужских коллективах тех времен еще не поощрялось (хотя уже и допускалось), да и с бл…, то есть, пардон, женщинами с сильно пониженной социальной ответственностью в этой таежной и северной глуши явно ощущалась напряженка. А вот для второго препятствий точно не было никаких, но, как видно, ребятишки спортсменами не были… Закусон на столе был тоже в непередаваемом британском стиле. То есть несколько открытых консервных банок с яркими этикетками (в двух из них точно был фруктовый джем или повидло) имели место, но на четырех, затрапезно-казенного вида (словно из сиротского приюта) тарелках лежали крупные ломти коричневатого хлеба, посыпанные поверх масла крошевом из овощей и вареных яиц, дополнительно украшенные сверху еще и кусками какой-то рыбы. Ну да, а вискарь джентльмены предпочитают закусывать непременно сандвичами. Небось, еще и с традиционным тунцом. Пошлятина какая, прости господи… А еще на столе лежала открытая коробка сигар (там не хватало пары штук – и вполне возможно, что столь неосторожно лишившийся головы субъект как раз выходил на свежий воздух покурить, надо было проверить его карманы), с красно-бело-золотистыми этикетками и логотипом «Por Larranga». Если мне не изменяет память, до устроенной «барбудос» товарища Фиделя Кастро революции 1959 года эта марка кубинских сигар входила в мировую десятку самых лучших и дорогих, как тогда писали в импортных рекламах, «скатанных вручную на бедре мулатки». Теперь понятно, чего же еще реально недоставало для полноты картины! Правь, Британия, едрит твою мать, морями. Стаканов или чашек скаредные дети Суоми своим незваным гостям, похоже, тоже не оставили, хотя чай или кофе они тут распивать явно не собирались. В результате количество позолоченных стопок самого пижонского и явно контрастирующего с остальной посудой и столовыми приборами облика, расставленных по столу, совпадало с количеством тарелок, вилок и табуреток, и, таким образом, все сходилось и выходило, что их тут действительно было всего четверо, а значит, за печкой, или в каком-нибудь темном углу точно не прячется кто-нибудь пятый, способный доставить дополнительные неприятности. Хотя, раз войдя сюда, Кюнсты не могли не проверить помещений. В момент, когда я оценивал сервировку стола, Кузнецов как раз появился из соседней комнаты. Ну да ладно, постебались – и будет. Пора, как говорится, и о печальном. А ходить за печальками куда-то сильно далеко не требовалось. Поскольку на полу у заставленного недоеденным и недопитым стола лежали два свежих трупа, очередные «верстовые вешки» на длинном здешнем пути Кюнстов. Оба убитых были в свитерах британского военного образца, цвета табачного хаки, с кожаными усилениями (этакие заплатки-накладки) на локтях и пустыми клапанами под погоны на плечах (будущий фельдмаршал, а по состоянию на 1940 год – занюханный генералишка, без малейших перспектив карьерного роста, Бернар Мотгомери, помнится, по жизни, в таких же щеголял, в силу то ли традиций, то ли хронической церковно-крысиной бедности), армейских штанах и грубых коричневых шнурованных ботинках с высокими берцами, надетых поверх шерстяных то ли носков, то ли гамаш, длиной до лодыжек. Первый, белобрысый, жмур лежал лицом вниз, намертво зажав в вытянутой правой руке револьвер, размерами чуть побольше нашего «нагана» (по-моему, это было что-то из линейки «Смит-Вессонов») – то есть обнажить пукалку он все-таки успел, а вот все остальное – увы, шустрая женщина с косой явилась раньше. Второй покойник, брюнет с усами, на мертвом лице которого зафиксировалась гримаса боли пополам с безмерным удивлением, похоже, рухнул строго назад, вместе с табуретом, на котором сидел, и теперь смотрел широко раскрытыми, стеклянными глазами на лампочку под потолком – в неподвижных зрачках отражалась нить накаливания. Слева на его груди набухло небольшое темное пятно, образовавшееся вокруг совсем уж несерьезной, но явно смертельной дырочки в форменном свитере. На полу под покойником, со стороны спины, тоже было несколько темных пятен крови. Выходит, Кюнсты его насквозь проткнули?!? Во дают! При этом крови, в соответствии с «фирменным почерком» этих ребятишек, было по минимуму. Еще один участник попойки, захваченный живьем, сидел на полу, связанный по рукам и ногам и с кляпом во рту. Я честно постарался уловить в нем хоть какие-то общие с младшим командиром Игнатовым (как-никак предполагаемый родственник, аж сводный брат!) черты, но таковых, как ни старался, не обнаружил – вот что значит разные мамки! Неизвестный был чуть выше ростом и явно вдвое старше будущего академика, а его довольно противная физиономия хорошо соответствовала старой ментовской формулировке «особых примет нет». Жидкие волосы на его голове сохранились в основном на затылке и за ушами. Единственное, что отличало одежду пленного от покойных собутыльников, был толстый темно-серый свитер грубой домашней вязки с воротом под самое горло, а вот штаны и обувь были столь же полувоенными. – А остальные где? – спросил я у Смирнова. – Наверное, уехали. Постели убраны довольно давно. Кстати, в соседней комнате есть еще пять коек, но на них нет даже свернутых матрацев. Видимо, резервные, на всякий случай. Но работающий НИК и еще несколько человек точно находятся в соседнем доме. Похоже, прибор был включен на минимальный радиус, и им всем крупно повезло. Ну а нашего Соколова, судя по всему, держат в подвале соседнего дома. – Ладно, это я понял. Как говорит товарищ Сталин: проблемы надо решать по мере их поступления. Соколовым займетесь чуть позже, все равно он уже никуда не денется. Сначала давайте допросим этот «божий дар». Подними его и вынь кляп. Взяв пленного за связанные за спиной руки, Кузнецов приподнял этот наш пока еще живой (но это было явно ненадолго) трофей и посадил на ближний ко мне табурет. Пока я клал на край стола автомат и шапку, Кузнецов освободил рот пленного от кляпа. – You will answer for it! I am the Kings subjekt! – просипел, дыша на меня не перегоревшим алкоголем, этот олух царя небесного, намекая на то, что, поскольку он подданный его величества, мы непременно за это ответим. – Не звизди, ты, galis или, как говорят ваши белофинские подстилки, kurpa моржовый! Что ты тот еще «субъект», я понял, но не надо здесь передо мной изображать из себя природного бритта, шпротолов ты штопаный, – сказал я, и, присаживаясь на заботливо придвинутый Смирновым табурет, продолжил: – И давай не будем зря тратить время друг друга и пороть разную чушь! Я прекрасно знаю, кто ты такой. Ты – Владимир, Вольдемар или, если угодно, Вольдемарас Карлис Ийскюль. И только не вздумай врать мне, что ты по-русски вообще ни бельмеса не понимаешь, поскольку, лет этак двадцать назад ты еще был не кем иным, как императорским или, если тебе так больше нравится, керенским гардемарином Российского флота! Или будешь это отрицать? Как и то, что твоего настоящего отца зовут Парамон Петрович Игнатов, и он кавалер ордена боевого Красного Знамени, красвоенмор, большевик и преподаватель Ленинградского Высшего военно-морского инженерного, ордена Ленина училища имени Феликса Эдмундовича Дзержинского? Далее произошло примерно то, что в «Ревизоре» Н. В. Гоголя деликатно названо «немой сценой». Честное слово, я никогда не видел, чтобы человек столь быстро покраснел, потом побелел, а потом обильно вспотел, одновременно стремительно трезвея. При этом из его мгновенно выпучившихся глаз вместе с опьянением улетучилась и вся прежняя уверенность. Было такое чувство, что мы с ним не беседуем задушевно, сидя словно попугаи на табуретах в этом кулацком гнездышке посреди засыпанных снегом черных лесов и неизвестных озер, а я держу его за грудки, стоя на самом краю крыши какой-нибудь, скажем, девятиэтажки. Причем «пациент» искренне верит, что я в любой момент могу отпустить его полетать. А еще в его глазах на миг мелькнуло что-то такое, профессионально-самооценивающее: похоже, клиент тщетно пытался сообразить, где же это он столь кардинально накосячил по жизни и когда именно… – Какого… Это невозможно… Этого обо мне не знает, да и не может знать вообще никто… – промямлил пленный. По-русски он, кстати, говорил вполне чисто, но с небольшим прибалтийским акцентом (который в позднем СССР некоторые идиоты и особенно, идиотки почему-то считали «пикантным») в стиле Ивара Калныньша. – Хорош удивляться, – одернул я его. – Ты чего думал? Что если врешь напропалую своим хозяевам в анкетах насчет соцпроисхождения и прочего, сможешь легко соскочить с карающего конца милой Родины? Но при этом ты забыл, что в России ничего не прощают и ничего не забывают, особенно таким, как ты. Ну так что, гражданин мазурик, будем признаваться или Ваньку валять? – Х-хм… Давно не слышал это имя… – сказал пленный мрачно, давая понять, что валять Ваньку он все-таки не настроен. – Хотя да, меня можно называть и так, Вольдемарас Ийскюль. Хотя вообще-то сейчас меня зовут Уильям Янсен, и у меня британский паспорт. – Да хоть панамский, для меня это, поверь, совершенно однохренственно. Тем более, как ты ни назовись, так и останешься чухонским белогвардейцем и предателем Родины. – Что вы такое несете? Какой Родины? – Ну, как минимум – Российской Империи, или тебе этого мало? – Тоже мне преступление – самовольный уход со службы в несуществующем военном флоте столь же несуществующей страны… Кстати, а как вы вообще узнали о том, как меня звали раньше, и про все прочее? Насколько я помню, в моем личном деле подобных сведений нет! – Поверь мне, это совсем несложно. И в Москве те, кому положено, знают о таких, как ты, и конкретно о тебе буквально все. Или вы там у себя, в Лондоне, думаете, что одни вы такие умные, а в Главном разведывательном управлении рабоче-крестьянской Красной армии сидят сплошь дураки? Вы, ребята, что, всерьез рассчитывали что вашими здешними играми не заинтересуются советские разведка и контрразведка? Сам-то ты, поди, из МИ‐6? Secret Intelligence Service? Небось пресловутое 2-е управление, которое работает по направлению СССР – Скандинавия или 9-е, антикоминтерновское управление? Во время этой реплики у и без того прямо-таки морально раздавленного гражданина Ийскюля открылся рот. Как я понял, совершенно непроизвольно. Видимо он пытался понять, что же это за такая страшная и всезнающая организация, именуемая НКВД, или, как ее тогда все еще именовали по привычке империалисты всех мастей от Канады до Японии – ГПУ. Ах, как же хорошо и полезно там, у нас, в будущем, читать переводные книжки с детективным сюжетом и смотреть фильмы про похождения Джеймса Бонда! По крайней мере, благодаря этому в нашем времени практически каждый дурак прекрасно знает, что английская МИ‐6 это стратегическая разведка, а МИ‐5 – наоборот, контрразведка. А вот в 1940 году подобная информация, как я понял, составляла страшную государственную тайну Британской империи. – Чего же ты онемел, подданный трефового короля? – прервал я возникшее молчание. Мои ушибленные выстрелом в упор ребра уже не болели, а лишь саднили, и это не могло не радовать. – Н-да… – выдавил из себя пленный. – Похоже, мы действительно чего-то не учли или упустили… – В точку, товарищ. Тут у вас одна сплошная недоработка. И где остальные ваши? – Все здесь. Еще четверо уехали с ранеными накануне. А один на озере… – То есть на аэродроме? Встречает делегацию? В этот момент гражданин Ийскюль, похоже, был реально близок к тому, чтобы разрыдаться. – Вы и это знаете?! – промямлил он. – Но это невозможно!!! – Невозможно укусить самого себя за жопу или за ухо. А все остальное считается допустимым. Так да или нет? – Да. – Хорошо. Только почему застеленных коек в этом домишке всего четыре штуки, если еще один ваш сейчас торчит на озере? Тут что-то не сходится! – Потому что тот, кто сейчас на озере, приехал из Хельсинки буквально накануне и вовсе не собирался задерживаться здесь надолго… – Допустим. И когда следует ожидать визита ваших друзей? – Они должны прибыть часа через два, не раньше. И, судя по всему, они уже прошли последний контрольный пункт. Последний сеанс радиосвязи с ними тоже уже состоялся. Сначала они считали, что вылет стоит отложить из-за снегопада, но, к сожалению, погода улучшилась. – А почему сразу «к сожалению»? – Хотите сказать, что вы и ваши вооруженные до зубов громилы будете склонять тех, кто сегодня прилетит, к добровольному вступлению в Коминтерн или Компартию? – Отнюдь. С ними мы поступим по обстановке, в полном соответствии с законами военного времени. Так сколько их и что за самолеты? – Два Айэрспид «Энвой», с гражданской регистрацией Imperial Airvais. Восемь человек, считая двух пилотов и кое-какой небольшой груз. Вылетели после дозаправки из шведского Торни. – Кто еще на аэродроме, сколько их и где конкретно находится сам аэродром? Хотя где взлетная полоса мы уже и сами поняли – иллюминацию ваши полудурки уже успели запалить. – Всего на аэродроме девять человек. Кроме нашего представителя, там еще четыре летчика и столько же механиков. Ночуют все они там же. Это метров триста-четыреста, если идти влево, вдоль берега. Там тянутся несколько рыбацких сараев, в одном из которых они и разместились. Там же, среди сараев, замаскированы маскировочными сетями и самолеты. – Стоп, а почему эти восемь человек живут и харчуются отдельно от вас?