– А то вы не знаете. Небось по дороге сюда разбитые машины видели… – Понятно. А с харчами у вас как? – Хреново, как и везде. Уже лошадей кушаем. – Вот то-то и оно, дорогие товарищи. Лошадей надолго не хватит, патронов, судя по всему, тоже. Может быть, все-таки не стоит ограничиваться полумерами, а как можно скорее прорываться к своим, бросив транспорт и неисправные танки, как и приказывает штаб фронта? Хотя, о чем тут еще говорить, раз соответствующий приказ есть, но вы находите возможным его обсуждать? Что же, я вас честно предупредил о возможных последствиях. Но, если вы считаете, что есть смысл сидеть в окружении и дальше, ожидая, пока вас тут перебьют всех до единого, – ради бога. Не знаю, чего уж я ждал, произнося сей монолог. Но, к моему удивлению, слова об обсуждении приказа (а ведь за такое во все времена командиров любой армии отдавали и отдают под суд!) не произвели на собравшихся никакого впечатления. Они тут что – вконец отупели от безнадеги и пьянки? Да не похоже – если бы им все действительно было похер, они сидели бы на задницах тихо и не затевали бы эти дурацкие телодвижения вроде попытки прорыва ради спасения раненых. Хотя чужая душа – всегда потемки… – У вас ко мне еще вопросы есть? – спросил я в возникшей тишине, выдержав некоторую паузу, которой я давал им последнюю возможность передумать. – Нет, – сказал (опять за всех троих) орденоносный капитан. – Тогда, товарищи командиры, я поехал. В общем, я вас понял. Дорогу разведать мы попробуем. И это, видимо, все, что я смогу для вас сделать. Если передумаете насчет общего прорыва – пришлите в течение ближайших суток связного. – Хорошо. Спасибо, товарищ майор, – сказал Брячиславцев, и по его тону я понял, что никаких связных он посылать не будет. Наверное, мне стоило сказать им «прощайте», но я этого не сделал. Просто взял автомат поудобнее и молча вышел из автобуса на мороз. Пошел воевать дальше, а они остались. Потом я спрашивал себя – все ли я сделал в этой ситуации? И, чем дальше, тем больше понимал, что винить себя мне не в чем. Ведь эти люди все равно должны были погибнуть. А я, как совершенно неожиданно возникший в их судьбе «неизвестный фактор», сделал все, что мог, пытаясь изменить их невеселую судьбу. И, видит бог, выбор у них был. Если бы они послушали меня (плевать на то, что приказ был липовый, возможность остаться в живых все равно перевешивала все возможные кары и наказания) – возможно, остались бы в этих чертовых снегах не все. А так, увы. Кстати, еще одним вариантом для них был финский плен. Ведь далеко не все на этой войне дрались до последнего (кстати говоря, не очень-то осознавая, за что они вообще погибают – как-никак на Зимней войне никакая Москва у них за спиной не маячила), окоченев прямо за танковыми рычагами, так что достать из подбитых машин и похоронить их ледяные статуи было неслабой проблемой – кое-кто тогда все-таки предпочел плен смерти. Но, подозреваю, что это был очень хреновый вариант для этой троицы. Хотя бы потому, что о пленных периода Зимней войны мы знаем только то, что они были (в количестве нескольких тысяч человек), и ничего более. После заключения мира финны вернули абсолютное большинство этих пленных СССР, и дальше их следы как-то затерялись – в общей массе тогдашних «сидельцев» это была капля в море, а скоро началась и большая война, во время которой стало уже совсем не до их судеб. Хотя врать не буду – есть какие-то отдельные примеры тех (такие были, например, среди летчиков), кто тогда попал в плен к финнам, после возвращения прошел краткую проверку, не сел, был восстановлен в званиях и должностях, потом вполне успешно воевал в Великую Отечественную и, как говорится, «жил долго и счастливо». Кстати, потом, уже после возвращения, я узнал, что этот «котел» тогда все-таки, вполне ожидаемо, додавили. На фоне массы финских архивных фото из большого «котла» в районе Леметти я нашел и десяток снимков с тем же характерным логотипом вооруженных сил Финляндии «Sa-Kuva», сделанных в очень знакомых декорациях. Там вроде все как обычно – ели, мертвые, заснеженные машины и танки, застывшие в причудливых позах трупы в снегу и прочее, но вот пейзаж вокруг был тот самый. И даже замаскированный ветками автобус, где мы совещались, на паре фото был, причем стоял он, судя по всему, на прежнем месте. А что касается моих собеседников, включая так и оставшихся в моей памяти немыми (ведь при нашей единственной встрече они назвали мне только свои имена и звания) капитановых коллег (по-моему, они все-таки считали, что краснознаменец Брячиславцев знает, что делает, и, бездумно доверившись ему, как имеющему вроде бы реальный боевой опыт командиру, решили не соваться в оперативные вопросы – возможно, очень зря), то о них мне удалось узнать совсем немного. Документов по довольно короткой и непопулярной в СССР Зимней войне в архивах вообще не так чтобы густо. Так или иначе, в попавшейся мне на глаза учетной ведомости убыли личного состава 8-й армии РККА, датированной 14 марта 1940 г. (т. е. следующим после подписания перемирия днем) напротив фамилий Брячиславцев, Евтюх и Сидоренко стояло казенное, написанное от руки синими чернилами «пропал без вести с 3 февраля 1940 г.». И эта же дата стояла в ведомости напротив еще трех сотен фамилий бойцов и командиров, единственной памятью о которых, похоже, остались несколько вот этих пожелтевших листков с машинописным текстом. Хотя, как мне казалось, капитан Брячиславцев погиб намного раньше этой даты. Но не буду забегать вперед. Снаружи сильно воняло выхлопными газами, и мое немногочисленное воинство ждало возле тарахтящих на холостых оборотах пикапа и Т‐37. Бойцы молча топтались на месте, борясь подобным образом с холодом, а присевший на лобовую броню танка невозмутимый Смирнов снаряжал патронами магазины своей СВТ. Этих магазинов у него было ненормально много – штук пять или шесть. – Все, – сказал я, выйдя на свет. – Можем ехать восвояси. – И что они сказали? – поинтересовался сразу вышедший на передний план Воздвиженский. – А чего они скажут? Ну не хотят они прорываться, хоть ты тресни. Перестраховщики. Дополнительный приказ от командарма или командира дивизии им, видите ли, нужен. Желательно – письменный. Предпочитают геройски погибнуть, но с места не сдвинуться… – Почему? – удивился Воздвижеский. – Потому что они, судя по всему, оптимисты, а я, увы, реалист, то есть достаточно хорошо информированный оптимист. И, вдобавок, еще и стихийный диалектик-практик, как выражались наши дорогие Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Так что, возможно, зря мы сюда ездили. Понятен сей неутешительный итог? – Так точно! – Мне бы вашу понималку, товарищ Воздвижеский, я бы вообще горя не знал! – сказал я и, повысив голос, продолжил: – Значит так, орлы! Сюда белофинны нас пропустили относительно легко, но сейчас, на обратном пути, они нас непременно встретят. Так что готовьтесь к худшему. Если будет сильный огонь по нам, без возможности продолжать движение, – останавливайтесь, спешивайтесь, залегайте и отстреливайтесь, или по визуально обнаруженному противнику, или по командам, моим или товарища Смирнова. И все-таки старайтесь бить прицельно, чтобы патроны не пропадали зря. Все ясно? – Так точно, – ответил нестройный хор простуженных голосов. – Тогда по машинам! – отдал я команду и пошел к танку. – В прошлый раз мы проехали место засады, а потом вернулись, – сказал я Смирнову, примостив задницу на ледяной броне позади башни Т‐37. – И, как мне кажется, теперь, видимо, стоит высадиться заранее, как только мы обнаружим место засады. – Хорошо, как скажете, – ответил Кюнст без малейших эмоций, присаживаясь на танк рядом со мной. – Но я не думаю, что это поможет. Наше положение более чем невыгодное и к тому же нас слишком мало… Я на это ничего не ответил, тем более что в этот момент танчик под нашими задами взревел и медленно тронулся. Миновав местные, довольно пародийные, посты и секреты, мы выехали на дорогу и двинулись в обратном направлении. Миновали приметный трактор С‐60. Дальше на нашем пути замаячили брошенная «трехдюймовка» и горелый «ЗиС‐16». – Впереди, слева за поворотом, кто-то есть, – сказал в этот момент Смирнов. Кажется, началось… – Стоп! – скомандовал я, одновременно обращаясь и к боязливо выглядывавшему из открытого башенного люка Воздвижнскому, и к сидевшему под своей броневой крышкой мехводу. «Поплавок» послушно встал, тарахтя мотором на холостых оборотах. Видя нашу остановку, метрах в пятидесяти позади нас остановился и «Газик». – Так, – сказал я танкистам. – Сейчас мы с товарищем сержантом пройдем вдоль дороги вперед. Похоже, там засада. Если начнется стрельба – сразу выдвигайтесь к нам на помощь. Бог даст, проскочим… Сказал это и понял, что, пожалуй, излишне оптимистично смотрю на перспективы и свои, и этих добровольно вызвавшихся на опасное и где-то даже безнадежное дело бойцов. В общем, взяв автомат на изготовку, я спрыгнул с брони и, проваливаясь в снег на обочине дороги, пошел вперед, вслед за Смирновым, стараясь попадать своими подошвами в оставляемые им следы. Можно сказать, что мы так крались. Пейзаж был однообразен – снег и елки, за которыми особо ничего не было видно. Однако шагов через пятьдесят в месте, где дорога слегка поворачивала, Смирнов остановился и поднял руку. Правильно поняв этот интернациональный жест, я тоже замер на месте, в нескольких шагах за его спиной. – Ну и что там? – спросил я, стараясь говорить как можно тише. – Левее и дальше, за деревьями, больше десяти человек с оружием. И судя по большим массам металла, у них там два ручных пулемета или что-то похожее. Услышав это, я коснулся перчаткой пластыря «СНА» и кое-что увидел сам. Да, штук восемь-девять одиночных красных силуэтов и две группки, одна из трех, другая из двух человек. Получается – стрелковое отделение при двух «ручняках». И, что самое поганое, чисто визуально, то есть без «спецсредств» весь этот «комитет по встрече» было вообще не видно. Видимо, из-за белых маскхалатов. Н-да, на сей раз все выглядело куда серьезнее. Я бы вообще предпочел не встревать ни в какие бои и перестрелки, но, увы, другой «дороги в рай» (ну или в ад, по обстоятельствам) здесь не было. – Ну что – вызываем огонь на себя? – сказал я, стараясь сохранять бравый тон. Получилось это у меня, увы, плохо. – Вы бейте короткими очередями, но не концентрируйтесь на одной мишени, старайтесь их отвлекать, – сказал Кюнст, кажется, вполне понимая мою невеликую ценность как стрелка. – А я буду работать прицельно. – Хорошо, – ответил я. А что я еще мог сказать? Единственной радостью было то, что финны до сего момента нас, похоже, тоже не видели. Потом мы, шагая все так же, след в след, продвинулись еще метров на десять-пятнадцать, после чего Смирнов молча кивнул мне на поваленное (видимо, очень давно), присыпанное снегом дерево. Правильно поняв сей намек, я залег за него, а Кюнст ушел в сторону, встав за стволом толстой ели. И едва он поднял винтовку к плечу, раздалось два выстрела из его СВТ. И, похоже на то, он сразу же выбил двоих. Я пустил пару коротких очередей из автомата, но тут за точность поручиться было сложно. Сразу же на нас обрушился разномастный грохот, свойственный стрельбе в тихом месте, каким в данном случае был лес с его неизбежным эхом. Сначала барабанные перепонки глохнут, но потом ты помаленьку начинаешь улавливать и отдельные оттенки шумов, когда автоматную трескотню забивают отрывистые бабахи винтовок. Музыка боя, блин. С веток лениво сыпался снег. Различая тусклые вспышки автоматного огня (выстрел из винтовки в таких декорациях менее заметен), я с самого начала ожидал чего-то большего, но, тем не менее, невольно дернулся, когда наконец по нас спустя какие-то секунды гулко замолотил и ручной пулемет, чьи пули отшибали большие куски коры от древесных стволов. Целились пулеметчики в основном по Кюнсту, но он (я даже не успел заметить, когда именно) умудрился мгновенно переместиться за другое дерево. И, судя по звуку, финский пулемет был трофейным ДП. Вот же суки… А вот второй финский расчет молчал, явно чего-то выжидая. Или это то, что я думаю, или… Черт, если это не пулемет, я не успею никого предупредить! Херов стратег… Научился Вася дружить с девайсом, но не со своей головою. В общем, по-плохому все и вышло. Как и было заранее договорено. Заслышав стрельбу, танкисты рванули вперед – шум мотора и лязг гусениц начали приближаться. А через пару минут на дороге появился знакомый Т‐37, непрерывно стреляя из единственного башенного пулемета в сторону деревьев, за которыми прятались финны. Как и можно было предположить – длинными очередями и неточно. – Бац! – раздался в хаосе перестрелки новый звук, разом забивший все остальные выстрелы. Мощная вспышка выстрела – и облако снега поднялось там, где был второй, упорно молчавший финский расчет. Так вот чего они ждали – достойной цели для своего «бахала». И при появлении танка проснулись-таки. Я пустил короткую очередь в ту сторону, не очень надеясь на особый эффект – в древесный ствол, за которым я прятался, одна за другой впивались пули, сильно мешая целиться. Как мне показалось (не уверен что это было именно так), после этого первого выстрела был звук, похожий на тот, что бывает, если в пустую железную бочку метнуть со всей силы камешек. Танк мотнуло и повело в сторону, он выскочил из колеи и, съехав на обочину дороги, остановился. – Бац! – ударило во второй раз. И финны снова не промазали (а чего им мазать при стрельбе фактически в упор?). И после этого повторного попадания звук мотора остановившегося Т‐37 обрезало на высокой ноте, а потом, откуда-то из нутра танка, потянулась струйка быстро темнеющего дыма. Вот теперь они его на сто процентов подбили. Не иначе, бак продырявили. Н-да, мои опасения полностью подтвердились – второй расчет был вовсе не пулеметный. Это несомненно ПТР. Называется – угадал. Интересно только, почему Кюнст не смог определить точнее? А хотя как по весу или количеству металла возможно отличить противотанковое ружье от ручного пулемета (при том что весят они в общем-то одинаково), да еще на расстоянии? Так что зря это я на него батон крошу. Остальные финские стрелки и автоматчики, явно обрадованные таким оборотом дела, перенесли огонь с нас на сползший с дороги Т‐37, который упорно огрызался из ДТ, но дым из его моторного становился все более густым и темным. Смирнов, воспользовавшись ситуацией, выстрелил три раза, в этот раз точно убив пару финнов, – стреляющих стало меньше. – Эй! Танкисты! С машины! – заорал я во всю мощь легких, обращаясь к экипажу горящего «поплавка» и стараясь перекричать пальбу. То ли они услышали меня не сразу, то ли им еще чего помешало, но какое-то время прекративший огонь плавающий танк продолжал ловить пулевые рикошеты. Финские бронебойщики больше не стреляли, явно приберегая дорогостоящий боезапас. Наконец откинулась крышка люка мехвода Т‐37 (его башенный люк был открыт всегда), и, несмотря на звонко бившие по броне пули, наружу полез механик-водитель, в ватнике и ребристом шлеме. Двигался он без должного проворства, держа в правой руке «наган». Оказавшись на броне, он даже пару раз пальнул из него в сторону финнов, но хрен ли толку от такой стрельбы? Пока он вылезал, Воздвиженский возился внутри башни, вынимая из шаровой установки ДТ, а я выпустил по финнам еще пару коротких очередей. В момент, когда мехвод слезал с брони на снег, по танку из-за деревьев хлестанула пулеметная очередь, от которой он рухнул на снег и замер лицом вниз в неудобной позе, а пристегнутый вытяжным ремешком к кобуре на его поясе «наган» вылетел из руки. Кажется, убит. Из башенного люка наконец полез Воздвиженский, в сдвинутом на затылок шлеме и расстегнутом чуть ли не до пупа ватнике. В одной руке – ДТ, в другой вещмешок с чем-то цилиндрическим, на первый взгляд похожим на консервные банки. Неужто каких-нибудь бычков в томате натырил? Интересно – где? Однако в ту же секунду я понял, что в мешке у него были вовсе не консервные банки, а несколько запасных дисков к ДТ. Первым, что он увидел, естественно, был упавший замертво мехвод. – Федя! Да как же это?! – заорал Воздвиженский. Я прикинул, что раз он назвал своего товарища Федей, то это, судя по всему, тот самый Гевлин, который вчера сидел за баранкой «ГАЗ‐4». Получается, он был водителем на все случаи жизни? Жаль, полезного кадра мы потеряли… – С-суки!!! – заорал Воздвиженский еще громче, потом швырнул мешок с дисками вниз и, скатываясь на снег, за танк, еще в прыжке ударил по финнам из пулемета, от живота. Со стороны это смотрелось эффектно, прямо-таки в стиле Рэмбо, но вряд ли подобная стрельба могла быть хоть немного прицельной. Одновременно точный выстрел Смирнова заткнул финский пулемет, стрельба по танку захлебнулась, и, кажется, Воздвиженского все-таки не зацепило. – Бей второй расчет, тех, что с ПТР! – заорал я Кюнсту, увидев, как три красных силуэта за деревьями приподнимаются, явно норовя сменить позицию, одновременно стреляя из ППД. Пытаясь сосчитать оставшийся у меня боезапас, я понимал, что диск в моем автомате вот-вот кончится. Смирнов услышал. Три раза ударила его СВТ, после чего стало понятно, что больше это ПТР стрелять, судя по всему, не будет. Теперь три красных контура лежали на снегу, бледнели и никуда не двигались. Кюнст менял опустевший магазин. Я продолжал стрелять, ко мне присоединился ДТ из-за подбитого Т‐37. В этот момент из-за горящего танка появился пикап, и на крыше его кабины заморгала тусклая вспышка пулеметного огня – ДП лупил от души, изредка оттуда же бахала мосинская винтовка. Смирнов выстрелил еще пару раз, и вроде бы не зря. Было впечатление, что огонь двух ручных пулеметов изменил ход перестрелки в нашу пользу. Финны, которых теперь стало наполовину меньше, стали стрелять реже и, судя по положениям их силуэтов за деревьями, вроде бы начали медленно отходить от дороги. Еще бы, столько народу потеряли во вполне рядовой стычке с «красными». Теперь было два варианта возможных действий. Либо быстро отходить к пикапу, садиться в него и рвать когти, пока финны не очухались (оттянувшись подальше от дороги, они вполне могли вызвать нам на головы минометный огонь), надеясь на то, что успеем проскочить, либо все-таки попытаться добыть очередные материальные свидетельства участия англичан (кстати, интересно, что может измениться, если эту информацию таки удастся доставить через фронт?) во всем этом бардаке, то есть довести до конца то, ради чего я эту «операцию» и затевал. Почти не думая, я выбрал второе. Очень возможно – зря. – Прикрой меня! – крикнул я Смирнову и, как говорят профессиональные вояки, метнулся «перебежками вперед». Финны почти не стреляли, и туда, где находилось ПТР, я добрался без особых проблем. Первое, что я увидел, – три распластавшихся на снегу меж деревьев трупа. Двое были в белых комбезах с капюшонами, у третьего маскхалат состоял из куртки и штанов. По пятнам крови на белой ткани я понял, что сопровождающий меня Кюнст, похоже, никогда не мажет, как и положено совершенной боевой машине. Двоих, за спинами которых были винтовки, он поразил в голову (одного в лоб, второго точно в левый глаз), а третьего, у которого винтовки не было, – в левую сторону груди.