Вслед за этим я предъявил им бумагу. – Мне на эти ваши приказы плевать, у меня свое начальство, – вполне ожидаемо выдал капитан, возвращая мне прочитанный приказ (как я успел заметить, его коллеги в текст документа особо не вчитывались – просто глянули на бумажку и все, на мой взгляд, это выглядело странновато). – Какой-то там начальник штаба Северо-Западного фронта, пусть даже трижды командарм 2-го ранга И. В. Смородинов, которого я в глаза не видел, мне не указ. – То есть вы, товарищ капитан, сомневаетесь, что такой командарм вообще существует? – уточнил я, начиная понимать, что передо мной сидит вовсе не орел, а, похоже, типичный представитель предвоенного комсостава РККА – человек, начисто лишенный фантазии и инициативы, не способный даже сходить в туалет без соответствующего, лучше всего – письменного приказа. И моментально теряющий волю, если он какое-то время таких приказов не получает. В основном именно такие, как он, и погубили все летом 1941-го. – Вы мне тут не передергивайте, товарищ майор, – сказал Брячиславцев, слегка раздражаясь. – Я вовсе не сомневаюсь в реальности ни штаба фронта, ни командарма 2-го ранга И. В. Смородинова, хотя лично я с ним и не знаком. Просто штаб фронта это одно, а мое непосредственное начальство – это совсем другое. То есть что я хочу сказать – вот если мне прикажет идти на прорыв командир дивизии или командование 8-й армии, тогда да, нет вопросов. – Так у вас же здесь, как я понимаю, ни с какими штабами связи нет?! – сказал я на это. – А на любой войне нарушение связи равнозначно поражению! Или я ошибаюсь? – А это вне зависимости, – продолжал вредничать героический капитан. – На основании одной этой вашей бумажки я вести своих бойцов на прорыв не могу. Поскольку последний приказ командования 8-й армии, который до меня довели по радио, звучал так – держаться и ждать помощи! Но вы, на свой страх и риск, можете прорываться, помешать вам я не имею возможности! Как говорится, и на том спасибо, а то мог бы начать с места в карьер истерить, обвиняя меня в пораженческих настроениях, или даже попытаться арестовать. – Да, кстати, насчет прорыва у нас вообще-то есть свой план! – неожиданно выдал далее этот орденоносный перестраховщик. – Чего-то не пойму я вас, товарищ капитан, – изволил удивиться я. – То вы заявляете мне о категорической невозможности прорыва, то вдруг объявляете о каком-то плане прорыва?! Вы уж определитесь, пожалуйста, чего вы собираетесь делать! И какой именно у вас план? – Что здесь есть вторая дорога в сторону линии фронта, вы в курсе? – Разумеется. – Ну так вот, сегодня, ближе к вечеру мы будем опять проверять вторую дорогу. – Зачем, и что на вашем языке в данном случае означает «проверять»? Какими силами? – Несколькими танками пробьем коридор, по которому еще раз попытаемся вывезти раненых. – У вас что, есть какой-то конкретный приказ начальства относительно раненых? – Нет, но, посудите сами, со мной здесь четыреста тридцать шесть активных штыков из разных частей и еще девяносто два человека раненых, больных и обмороженных. Медицина и медикаменты у нас практически отсутствуют, и раненые умирают каждый день. Спокойно смотреть на это невозможно, к тому же раненые чрезвычайно сковывают нас во всех смыслах. Поэтому, пока есть горючее и хоть какой-то исправный транспорт, имеет смысл попытаться эвакуировать раненых. – Я так понимаю, что вы это уже пробовали? – Дважды. – И получилось? Хоть раз? – Пока нет, – сразу же сник героический ветеран Испанской войны. – Нравится мне это ваше «пока»… Думаете – вывезете раненых, а сами и дальше будете сидеть в окружении, пока вас не деблокируют извне? Полагаете, что белофинны будут на это смотреть и ничего не делать? Вы, товарищ капитан, вообще-то в курсе, что там, на этой второй дороге, против вас действуют финские танки? Сдается мне – вы опять зря потеряете и технику, и людей! – Я вам официально заявляю – это все болтовня! – хрипло выкрикнул Брячиславцев. В его устах это прозвучало как-то безнадежно. – О чем? – О каких-то там финских танках! – Увы, я был бы рад успокоить вас, но это не болтовня. Как только я пробился сюда, бойцы, которые, кстати говоря, в прошлый раз ходили проверять дорогу перед вашей попыткой прорыва на предмет наличия мин, честно доложили мне о том, что видели накануне. Я им сначала тоже не особо поверил, как и вы мне. Но прошлой ночью я лично сходил туда вместе с разведчиками, проверить эти сведения. И действительно нашел там, где указали бойцы, не только стреляные гильзы, но еще и следы чужих гусениц. Командиры переглянулись. Вид у всех троих, а особенно у «испанского танкиста», стал какой-то оторопелый – самоуверенность частично улетучилась. – И все равно я в это не верю, – сказал капитан, вдруг начав смотреть куда-то в грязный пол автобуса. – Мои разведчики ничего такого не видели! – А они вообще возвращаются, ваши разведчики? Или все время уходят только в одну сторону? – уточнил я. Услышав это, героический Брячиславцев уставился на меня так, словно хотел то ли испепелить взглядом, то ли, как минимум, загипнотизировать. – Разумеется, не верить мне – это ваше право, – продолжил я. – Но я даже могу предположить, откуда эти финские танки могут выдвигаться на позиции у дороги. Судя по всему, это у озера Мятя-ярви, где-то у хутора Лахо-маатила. Буквально только что над нами сбили Р‐5, к счастью, пилот спасся на парашюте и доложил, что наше командование, и наземное и авиационное, очень интересуется этим квадратом, где предполагают наличие то ли хорошо замаскированного аэродрома, то ли какой-то иной базы противника. А ведь отсюда до этого озера каких-то десять километров! Я так понимаю, в нормальных условиях можно было бы просто атаковать это место всеми нашими наличными танками либо навести на этот квадрат огонь дальнобойной артиллерии или вызвать бомбардировочную авиацию. Но реальность, увы, сурова – здешние леса малопроходимы для легких танков. Нет, то есть я готов допустить, что несколько наших танков на черепашьей скорости доползут туда, разумеется, если их (о чудо!) не обнаружат заранее и не будут мешать их экипажам. Но, во‐первых, они неизбежно нарвутся на какие-нибудь противотанковые средства противника и, без возможности маневра, будут уничтожены. А во‐вторых, пехота, не имея лыж, не сможет сопровождать танки. А если попробует, к примеру, сев десантом на броню – ее быстро отсекут от танков и уничтожат. По-моему, здесь такое уже было неоднократно. Что касается дальнобойной артиллерии, то ее на нашем участке, судя по всему, толком нет, а если есть, то работает она не в наших с вами интересах. Канонаду-то, конечно, слышно, но в основном почему-то где-то далеко в стороне. Но, даже если бы тяжелая артиллерия была готова нас поддержать, у нас с вами нет ни одного квалифицированного командира-артиллериста, способного корректировать ее огонь. А кроме того, нет ни проводной, ни радиосвязи со своими, чтобы вызывать и наводить огонь гаубиц или бомбардировщики. Хотите сказать, что это, по-вашему, нормально, да? Троица воинских начальников снова переглянулась, а капитан после моих слов стал из бледного прямо-таки красным – пятнами, как бывает у алкоголиков (когда быстрее всего остального краснеют или синеют нос и щеки). И в этот самый момент я уловил нечто, что заставило меня принюхаться. Втянув воздух поглубже носом, я вдруг понял, что дорогой наш Брячиславцев (а возможно, что не только он один, но и его коллеги), как принято выражаться в таких случаях в нашей стране, либо датый, либо, как минимум, с сильного бодуна. До этого характерный кислый запашок успешно отбивали ароматы горящей керосинки. Для храбрости он употреблял горячительное (причем явно без закуски) или же ради сугрева – фиг его знает, но так или иначе опьянение или похмелье сразу объяснило очень многое в его внешности (выходит, красные белки глаз объяснялись вовсе не недосыпом), словах и мотивации. В принципе, в таких случаях запить можно и из-за банального страха, и через гипертрофированное чувство ответственности. Здесь вполне могло быть сочетание того и другого. Ведь на пресловутой «войне с белофиннами» смерть товарищей и подчиненных еще не стала ежедневно обыденной (как позднее, например, в период грандиозных сражений 1942—1943-го). Правильно говорят, что смерть одного или нескольких людей – горе, смерть десятков или сотен – трагедия, а вот гибель десятков тысяч и миллионов – это уже, увы, статистика. Так что на здешних командиров относительно большие и, частично, напрасные потери этой войны должны были производить весьма тяжелое впечатление Ну и как тут не запить, особенно если под рукой есть спиртное? – Слушайте, майор, – сказал, похоже, слегка подумав, Брячиславцев. – Я уже вам сказал – прорыв вашего сводного отряда и прочее, это ваше дело и ваша ответственность. Я вам приказывать не могу, не уполномочен. Но все-таки попробуйте поддержать нас, чем сможете… – Как вы себе это представляете? Чем именно мы можем вас поддержать и что вы вообще намерены делать? – Сегодня в 16:00 мы начнем. Попробуем пройти по второй дороге. Впереди пустим несколько танков, а за ними грузовики с ранеными. – Что сказать – план прямо-таки «гениальный». А вы учитываете, что сейчас, зимой, темнеет уже в 17:00? – Учитываю. Ну хоть это он учел. Зато, похоже, не учел много чего другого… – Допустим, вы пошли на прорыв по вашему плану. Здесь, вне дорог легкие танки еле ползают, а других ни у вас, ни у нас нет. Кругом снег глубиной от метра и более, под которым сплошь и рядом скрыты ямы, валуны, пни и прочее. Толщина деревьев здесь такая, что ни БТ, ни Т‐26 их так просто не повалит. Значит, пойдете вы на прорыв, как и до этого, по дороге, колонной. Я все верно излагаю? – Да. – Рассказать вам, чем это снова закончится? Для начала, первые пару танков белофинны могут элементарно поджечь бутылками с бензином, а уж если у них, как я предполагаю, танки или тяжелые ПТР – они подобьют передние машины с запредельной для ответного огня дистанции. От танковых «сорокапяток» с их крайне слабым фугасным действием снаряда в этих лесах толку немного, а от бронебойных болванок такого калибра – тем более. Или я ошибаюсь? – Не ошибаетесь. – Чудненько. Рассказать вам, что будет дальше? А дальше головные танки загораются, останавливаются и наглухо затыкают дорогу. Одновременно быстро темнеет, но из-за горящих танков и машин белофиннам все будет прекрасно видно. А как эти чертовы фокусники стреляют, вы уже должны знать. В итоге вы понесете ненужные дополнительные потери и ни с чем вернетесь обратно, на исходные. Примерно так все и будет. Это вам не Фуэнтес-де-Эбро, товарищ капитан, тут вы свои танки в линию не развернете! – Ого, – заметно удивился Брячиславцев, слегка оживляясь. – А про Сарагосу и Фуэнтес вы, товарищ майор, откуда знаете? Я же сейчас про это вроде не говорил! Были там, что ли? – Врать не буду, товарищ капитан. Не был. Но вообще-то про это тогда много в газетах писали, фотографий, что характерно, не печатали, а вот фамилия ваша мне оттуда и запомнилась. Элементарная хорошая память и внимательность. Согласитесь, что совсем не трудно сопоставить довольно редкую фамилию с правительственной наградой на вашей груди и давними фронтовыми репортажами. Ну а чуть подробнее мне про Интернациональный танковый полк рассказывали люди, которые там, то есть в Испании, были лично. Я же по первой профессии военный журналист. Вот тут я, пожалуй, все-таки хватил лишку. Поскольку «люди, которые были в Испании» в военной и журналистской среде образца 1940 года, это в основном разные «враги народа» вроде Михаила Кольцова и прочих – советская власть (как, впрочем, и иные мировые власти) очень не любила проигранные войны. И если мой собеседник вдруг начнет уточнять детали, мне это может выйти себе дороже – я же не знаю, к примеру, что и где пили и с кем спали в этой самой республиканской Испании героические советские танкисты. А тот, кто побывал там лично, по идее, должен такие мелочи помнить. Но, на мое счастье, ветеран-орденоносец не стал спрашивать у меня ничего такого. – Понятно, – сказал капитан несколько разочарованным тоном, давая понять, что моя персона его не особо интересует, поскольку встретить в моем лице какого-нибудь испанского ветерана он явно не надеялся. Конечно, можно было для пользы дела и наврать что-нибудь, но что-то мне подсказывало, что подобные «воспоминания о вершинах духа» не дали бы мне ничего, кроме братских лобзаний и распития чего-нибудь крепкого на брудершафт. Не стоило превращать вполне себе деловой разговор в стихийный «День ВДВ». – Что вам понятно? Повторю еще раз – ваша попытка прорыва в любом случае закончится очень плохо. Чем мы вам вообще можем помочь? – Может быть, попробуете сразу перед нашим прорывом прощупать дорогу? – Опять мины искать? Уверяю вас, что их там нет – уже проверял. – Нет. Просто тихо подойти и осмотреться. А если увидите засаду – сообщите. – Снова-здорово! Вообще-то по пути к вам нас обстреляли, и на обратном пути тоже не исключено нечто подобное, так что вовсе не факт, что я вернусь от вас живым. В этом случае никакой разведки точно не будет! Далее – в сводном отряде, командование которым я вчера принял, людей вчетверо меньше, чем у вас. Все командиры, до взводного уровня, погибли, командуют старшины и сержанты. При этом бойцы еле мозжахают от недоедания и холода. Так что посылать на опасные дела я могу только добровольцев. Допустим, вызовется десяток-другой желающих. Предположим, что мы даже успеем выйти к дороге к назначенному вами часу. При том что лыж у нас там всего несколько пар, маскхалатов нет вообще, боеприпасов мало, а, к примеру, ручные гранаты отсутствуют, что называется, в принципе. – У нас, чтоб вы знали, лыж вообще нет, а с патронами и продовольствием тоже напряженка! Я же не жалуюсь на это наркому обороны! – почти выкрикнул капитан, снова приходя в возбужденное состояние. Интересно, с чего это он решил, что я собираюсь жаловаться на жизнь лично маршалу Тимошенко? Что за странное замыкание в мозгах? Недоперепил? – Да флаг вам в руки, товарищ капитан, барабан на шею и паровоз навстречу! Допустим, я с десятком бойцов выхожу к дороге. Что-то мне подсказывает, что белофинны обнаружат нас намного раньше, чем мы увидим их. И, если их там будет, скажем, взвод с автоматами «суоми» – от нас останутся одни ремешки и подметки, причем еще до того, как мы начнем стрелять! И как я, по-вашему, при подобном раскладе, должен сообщить о наличии засады, если, как мы все уже знаем, рации ни фига не пашут ни у вас, ни у нас?! – Хотя бы ракетами. – А вы уверены, что увидите их в лесу? Кроме того, есть еще одна проблемка – у нас есть ракетницы, а вот сигнальных ракет нет! – Не проблема, – сказал Брячиславцев и тут же полез куда-то под заваленный бумажками стол. Порывшись там с минуту, он выложил передо мной две сигнальные ракеты. – Красные, – уточнил он, хотя это было видно и по маркировке. Ну хоть что-то для одоления супостата у них нашлось… Встав с места, я убрал ракеты в левый карман шинели (в правом уже лежала ракетница и предназначенные для другого ракеты зеленого цвета), а затем вернулся на табурет. При приближении я определил, что запах спиртного исходил только от Брячиславцева, а вот его до сих пор не проронившие ни слова коллеги, похоже, были вполне себе трезвы. Но не скажу, что это меня сильно обрадовало. На любой войне трезвые, особенно из числа тех, кто страдает такой вот вынужденной немотой, порой бывают хуже пьяных. – Давайте сделаем так, товарищ капитан, – сказал я. – Ничего обещать я, конечно, не могу, но помочь вам все же попытаюсь. В общем, если вы до назначенных 16:00 засечете красную ракету или услышите стрельбу на дороге – лучше вообще не пытайтесь прорываться. В любом случае стрельба будет означать, что мы там что-то обнаружили, а точнее – на что-то напоролись. Однако тишина тоже ничего не будет гарантировать. Белофинны вполне могут хорошо замаскироваться или подтянуться к дороге позже, услышав шум ваших танков. Тем более что, как я уже сказал, после 16:00 уже начнет темнеть. Но, повторю, – этот эксперимент будет стоить жизни вашим бойцам. – Так на то война, – сказал капитан с какой-то нехорошей обреченностью. Ага, выходит, он из тех, кому скучно, если никто не гибнет? Тогда получается, что пьет он все-таки от депрессивной тоски, а не от страха? – Кстати, а почему у вас так холодно? – поинтересовался я на всякий случай. – Так дров нет. И печек. – А напилить и нарубить? – Пил и топоров нет. Да и не дадут белофинны дрова рубить… – То есть вы хотите сказать, что все дрова и печки остались у нас, по соседству? – Да. – А почему вы не пробовали перевезти их сюда? – Что значит «не пробовали»? Пробовали. – И чем закончилось?