– Разведка предполагает, что типа Кертисс «Хок», «Северский» или «Спитфайр». По крайней мере, нас инструктировали именно так! – Ну да, ведь тот гад, что вас сбил, был похож именно на «Спитфайра»… – А вы-то откуда это знаете, товарищ майор? – заметно удивилась летчица, вытаращивая на меня свою небесную красоту. – Ну я же не совсем дурак. Было дело, смотрел картинки в импортных журналах с авиационным уклоном в закрытых отделах столичных технических библиотек, да и в штабах, перед тем как идти сюда, внимательно пролистал альбомы с силуэтами основных империалистических самолетов. Так где они, по-вашему, могут базироваться? – Фокус в том, товарищ майор, что у белофиннов поблизости нет никаких сухопутных аэродромов, – доложила лейтенантша, которую мой ответ, похоже, вполне устроил. – Конечно, какие-нибудь связные или санитарные самолеты белофиннов могут летать и с небольших лесных полян, но в остальном наше командование предполагает, что вражеские истребители могут базироваться, например, на льду какого-нибудь крупного озера, например Мятя-ярви, где-нибудь возле хутора Лахо-маатила, это вот здесь, в их ближнем тылу, километрах в десяти отсюда. Но данные авиаразведки пока что не подтверждают наличия там каких-то самолетов противника. Или их там все-таки нет, или… – Или они очень хорошо маскируются, – договорил я за нее и тут же спросил: – А что вот это за синяя карандашная линия на вашей карте, уходящая от Лахо-маатила на юг? Или это военная тайна? – Это вообще чума, товарищ майор. На фотоснимках базирование каких-либо самолетов противника в этом районе не выявляется, но зато в самом начале войны наша авиаразведка установила, что белофинны построили неизвестную нам ранее железную дорогу, судя по всему, узкоколейку, которая идет со стороны Савонлинна именно в направлении Лахо-маатила. Зачем она им там – непонятно. Крупных воинских частей или тяжелой артиллерии там нет, значит, остается аэродром. Режим движения по этой узкоколейке нерегулярный, в основном ночной. Но движение отдельных паровозов в темное время суток там точно засекали… Ой как интересно! А ведь верно, зачем им тут нужна узкоколейка? Вроде бы действительно незачем, если только они перед войной всерьез не планировали возить по ней пиленый лес с лесопилки (которая там не факт, что есть) или, скажем, вяленую рыбу. Дуб идет и на паркет, и на буфет? А вот если предположить, что это действительно «англичанка» гадит, тогда все выстраивается более чем логично. А иначе, как они сюда привезли танки да «Спитфайры»? Хотя самолеты-то, скорее всего, перелетали своим ходом. Но надо же было им оборудовать этот самый ледовый аэродром?! А для этого надо было как-то завезти туда не только горючее с боеприпасами, но и массу других тяжелых и громоздких вещей, которые хрен дотащишь на санях или оленьих упряжках. – Как же, знаем мы это озеро, – сказал я вслух. – Оно, как и этот хренов хутор, – прямо-таки средоточие разных неприятных сюрпризов. А в том, что эти самые современные вражеские истребители здесь точно есть, вы, я так понимаю, сами только что убедились… – Черт возьми, тринадцатый вылет сюда, – сказала летчица, и голос ее сразу стал каким-то безнадежным. – Ведь двенадцать раз все было более-менее нормально, и вот – напоролась. Вот и не верь после этого в плохие приметы! И сопровождавшие истребители не смогли отсечь противника. Вот бездельники, встретила – убила бы… – Что толку от истребителей вроде И‐15бис, если они не способны догнать подобного противника? Стоп, вы сказали – двенадцать вылетов? Вы что, недавно здесь? – Я в Авиагруппе Особого Назначения с начала января, направили как имеющую опыт полетов в сложных метеоусловиях. – А до этого? – А до этого я летала на СБ в 9-й отдельной разведывательной авиаэскадрилье, на Выборгском направлении. – И чего вы там разведывали, если не секрет? – Финский залив, район Аландских островов, Котки и Хельсинки, с упором на обнаружение белофинских броненосцев «Ильмаринен» и «Вяйнемейнен», – последние два названия лейтенант Заровнятых произнесла так, словно плюнула. Ну, оно и понятно. Ведь охота на эти два «заколдованных» корабля стала для ВВС Балтфлота (и, кстати, не только для них) чем-то сродни мазохистского рукоблудия. Эти самые крупные в финском флоте корабли (а больше у финнов топить было вообще нечего) ежедневно искали, за ними гонялись, но то не находили, то с чем-то путали (и при этом попадали фугасками не только по подвернувшимся кораблям и портам, но зачастую и вообще непонятно куда – плохая погода тогда тоже играла на стороне Маннергейма), а если находили и бомбили сами броненосцы, то обычно мазали – зенитная артиллерия на них была по тем временам не самая плохая. Вся эта история продолжилась и потом, уже в 1941-м. Правда, невезучий «Ильмаринен» 13 сентября 1941 года таки подорвался у острова Уте не то на советской, не то на немецкой мине (от судьбы не уйдешь), а вот охота на его систершип шла еще три года. Наконец, в июле 1944-го авиаразведка КБФ вроде бы засекла чертов «Вяйнемейен» в порту Котка, и 16 июля 1944 года, навалившись чуть ли не всей ударной авиацией Балтфлота, летчики вроде бы уконтрапупили желанную цель. Но не тут-то было. Как потом выяснилось, потоплена была немецкая плавучая батарея ПВО «Ниобе», перестроенная из очень старого голландского броненосного крейсера «Гельдерланд», в общем, сходного по размерам и архитектуре с «Вяйнемейненом». Доблести пилотов эта ошибочка, разумеется, не умаляла, но все равно, культурно выражаясь, замена получилась не вполне адекватная. Ну а сам «Вяйнемейнен», в целости и сохранности, финны в 1947 году продали СССР в счет репараций, и он до середины 1960-х исправно служил в составе КБФ как «Выборг». Недаром же в злоязычной авиационной среде ходил анекдот, что в ВВС КБФ были летчики и штурманы, дважды (!) получившие ордена боевого Красного Знамени за потопление «Вяйнемейнена» в 1940 и 1944 годах, а в 1947-м получившие еще и благодарность главкома за его обнаружение на якорной стоянке. Как говорится – когда в армии наводили порядок, ВВС были в воздухе. Но вслух я всего этого, разумеется, не сказал, не хватало еще кому попало знать, что в данном вопросе я «в теме». Я просто буднично спросил: – Нашли? – Кого? – Ну, броненосцы. – Лично трижды обнаруживала! – сказала лейтенантша с безмерной гордостью. Ну, про потопление финских броненосцев спрашивать было бесполезно – еще, чего доброго, начнет матом ругаться. – Да, кстати, а что ваш штурман? – спросил я. – А то мы только один парашют видели. – А я, товарищ майор, в машине была одна, ради облегчения. С моего Р‐5 и заднюю турель с пулеметами сняли для этого. И вообще, у нас, в Авиагруппе Особого Назначения, есть П‐5 и ПР‐5, взятые прямиком из ГВФ, так на них никакого вооружения изначально не было. – Понятно. Вот что, товарищ лейтенант. Сейчас у нас всех много неотложных дел. Я попытаюсь добраться до наших соседей и договориться о взаимодействии. За старшего пока останется вот он, замкомвзвода, товарищ Гремоздюкин, если что, по всем вопросам обращайтесь к нему. Услышав эти слова, Гремоздюкин согласно закивал и сделал значительное лицо. Ни дать ни взять – еще не познавший тяжести поражений Наполеон Бонапарте где-нибудь в битве при Маренго. – И вы пока подумайте, товарищ лейтенант, чем вы сможете нам помочь при подготовке прорыва, – продолжил я. – Возможно, командование ставило вас в известность, или с воздуха вы видели, где между нами и линией фронта расположены скопления белофинской пехоты, огневые точки и зенитные средства. А пока отогревайтесь, приходите в себя. С этими словами я достал из мешка флягу и половинку сухаря. Плеснул спирта в кружку. – Вот. Пейте. – Это же спирт? Не хочу! – сразу же пошла в чисто женский отказ летчица, унюхав, чем пахнет из кружки. – Приказываю выпить! Для снятия стресса и сугрева! Не дай бог заболеете! – объявил я, неожиданно для самого себя смешав реплики из разных, еще не снятых в это время фильмов. Интересно, что подобному моему приказу лейтенант Заровнятых все-таки подчинилась. Отхлебнула, сморщилась, шмыгнула носом и начала жевать протянутый мной кусок сухаря. На ее глазах, на контрасте от спирта и тепла, выступили слезы. Я посмотрел на часы. Было без пяти десять. Уже опаздываем, однако. Хотя это же Россия, и все мы люди, не пунктуальные от рождения. И к тому же это не маневры и не Царское, незабвенное, Село, и злобный посредник с белой повязкой на рукаве ни у кого над душой не стоит. – Пошли, товарищи! – сказал я Смирнову и Гремоздюкину, взял автомат и полез наружу. – Кузнецов! Отвечаете за товарища лейтенанта! – объявил я все так же стоявшему снаружи Кюнсту. – Так точно! – отозвался он. Снаружи окончательно просветлело. Похоже, справившийся таки с парашютом Бышев пританцовывал на морозе возле фургона. – Идем? – спросил он. – Люди готовы! – Да, – ответил я, уже слыша, как в стороне простуженно тарахтят прогреваемые моторы. – Так. Присмотрите, пожалуйста, за этой летчицей, пока меня не будет, – сказал я Гремоздюкину, пока мы шли к отмеченному сгоревшей накануне машиной месту вчерашних штабных забот. – Ну да вы все и так слышали, чего я повторяю? Техника готова? – Должна, – сказал мой собеседник как-то, не очень уверенно. Вот тут я его вполне понимал – война это такое место, где никто и никому ничего по жизни не должен. Смирнов шел чуть позади нас и в разговор не встревал. Возле знакомого фургона стояли неровной линией, тарахтя моторами на малом газу, не слишком сильно напоминавшие боевые машины зеленый (явно не тот, который встречал меня вчера) плавающий танк Т‐37А, броневичок БА‐20 и давешний пикап «ГАЗ‐4». Возле них кучковались восемь вызвавшихся на «дело» бойцов. Все в касках и при мосинских винтовках либо карабинах. Рядом с машинами на снегу стояли на сошках два пулемета ДП. Чисто автоматически я отметил, что Воздвиженский и Ададуров сегодня сменили свои обычные головные уборы на ребристые танковые шлемы. – Стр-ройсь! – скомандовал Гремоздюкин, одновременно протягивая мне ракетницу и две ракеты. – Извините, ракеты нашел только зеленые! – сказал он, словно бы извиняясь. – Ладно, спасибо, хрен с ним, нехай будут зеленые, – сказал я, разглядывая вытянувшихся в недлинную шеренгу небритых красноармейцев и убирая ракетницу с ракетами в карманы своей недостоверной шинели. – Не в нашем с вами положении выбирать! – Сы-ырна! – отдал новую команду, в которой не было особой нужны, товарищ замкомвзвода. – Значит так, товарищи бойцы, – начал я, слегка повысив голос и давая понять, что сегодня буду обходиться без прелюдий: – Действовать будем следующим образом. Первым следует танк, на броне которого поедем мы с младшим командиром Смирновым. За нами, соблюдая дистанцию, – пикап с водителем и двумя бойцами при одном ручном пулемете. Бронемашина и остальные, с вторым ручным пулеметом, остаются здесь, наготове. Мотор броневика держите заведенным и ждете. Далее, если услышите стрельбу и если при этом будет еще и зеленая ракета – сразу же выдвигаетесь к нам навстречу. Но только в том случае, если будет ракета! Если же услышите лишь стрельбу и ракеты не будет – стойте на месте! Объясню, почему должно быть именно так. Дело в том, что сегодня нас по-любому должны обстрелять, или по пути туда, или обратно. Если на нас нападут по пути туда, без намерения всерьез остановить, мы будем просто прорываться, и ракету я давать не буду. А вот если по пути туда или обратно нас блокируют всерьез, с намерением уничтожить или взять в плен, я или, если я вдруг выйду из строя, товарищ Смирнов даем ракету. В общем, вы поняли, сначала танк, за ним пикап. И важно, чтобы в кузове «газика» кто-то был, и это было видно со стороны! – Это зачем? – вылетело у явно не до конца понявшего сей гениальный план Воздвиженского, явно совершенно непроизвольно. – Затем, что белофинны должны думать, будто начальство поедет именно в пикапе. По пути туда или обратно они неизбежно нападут. Попробуем их таким простым образом выманить на себя, чтобы либо серьезно проредить их, либо, если повезет, – взять «языка». Теперь понятно? Разжевывать бойцам остальные свои соображения насчет деталей сегодняшней баталии я не счел нужным. Зачем им знать, что я на 99 % уверен в том, что на нас нападут в любом случае? И нападут хотя бы потому, что какой-нибудь финский капитан или майор, который командует их войсками в этом квадрате, неожиданно потеряв вчера сразу несколько человек убитыми (и то после нескольких недель осады здешних «котлов», за все время которой финские потери, похоже, были чисто символическими), должен сильно возбудиться и попытаться любой ценой узнать, в чем тут, собственно, дело и от чего накануне случилась этакая неприятность? И первое, что должен сделать нормальный командир для получения ответов на подобные вопросы, – взять «языка». То есть намечалась интересная «ролевая игра» на тему «кто кого первым в плен возьмет». Спрашивается, зачем красноармейцам такие подробности? Им и без того несладко. – Так точно! – глухо отозвался строй. – Тогда по машинам, товарищи! Неровный строй рассыпался, и мы пошли к технике. Вслед за, как обычно, безмолвным Смирновым я влез на ледяную, практически не прогретую двигателем, броню Т‐37, притулившись справа, позади похожей на вентиляционный грибок башни, где сидеть удобно мешали торчавшие прямо под задом воткнутый поперек танка длинный колпак для притока воздуха в моторное отделение и подкопченная выхлопная труба. Но зато чисто теоретически, несмотря на неудобства, при движении здесь могло быть тепло, за счет все той же выхлопной трубы. Уже сидевший на своем месте хмурый мехвод в танкошлеме и ватном бушлате с лязгом закрыл люк над собой, и Смирнов, чуть подвинувшись вперед, разместился поверх него, взяв на изготовку свою самозарядку. Потом в круглый люк башни «поплавка», цепляясь за его края полами ватника и револьверной кобурой, наконец втиснулся Воздвиженский. Прикидывая, как лучше держать ППД во время движения, я видел, как Натанзон и еще один незнакомый мне боец, взяв с собой ДП, садятся в кузов пикапа. – Удачи вам, товарищ майор! – пожелал, вполне возможно, искренне переживавший за мою жизнь Гремоздюкин. – Если все готовы – вперед! – скомандовал я. Где-то под нами за броней заурчал мотор, потом лязгнули траки, и трясущийся на неровностях мерзлой почвы танчик пошел в сторону дороги, резво набирая скорость. За ним, чуть погодя, двинулся и «Газик». В процессе этого движения у меня, чем дальше, тем больше, возникало стойкое ощущение, что никакой это не танк. Слишком уж он был мелок, даже для тех времен – этакая «малолитражка». Но уж, коли сия таратайка имела вращающуюся башню с пулеметом – значит, это тогда считалось именно танком, и никаких вопросов. Англичане, конечно, те еще молодцы. В какой-то момент они решили, что танк вполне может еще и плавать (правда, с некоторыми серьезными оговорками – танк этот будет, мягко говоря, очень легким и плавать будет медленно, плохо и недалеко) и доказали это, построив вполне себе работоспособный «Виккерс Карден-Лойд», модель 1931 г. То есть эту идею они воплотили в металл, обкатали и запатентовали. А уж потом началось то, что позднее стали называть «агрессивная реклама» и активный поиск наивных дурачков, которым подобный танк мог понадобиться. Нет, то есть потенциальный интерес к плавающему танку, конечно, был, но не так чтобы особо материализовавшийся в конкретных деньгах и заказах. По этой причине в Англии сделали, на продажу в Китай (историкам до сих пор непонятно – на кой ляд понадобились Чан Кайши плавающие танки, куда плыть, зачем? Через Янцзы и Хуанхе? Или, это была (что вернее) все-таки какая-то очередная коррупционная схема, по части которых гоминьдановские военачальники были большими мастерами?), Голландию, Финляндию, Сиам и еще кое-кому всего-то с полсотни таких серийных машин и на том, в общем, успокоились. Как ни странно, более всех на рекламу тогда купился главный потенциальный противник инглишменов. А может, именно на это у них и был расчет. Наши, любившие все новенькое, но не очень шарившие в технике вожди и маршалы охотно ухватились за эту идейку – сначала купили в Англии партию «Виккерс Карден-Лойдов», изучили, один разобрали по винтику, а потом, как обычно, попыхивая трубкой, велели «сделать такой же, только лучше». Ну и понеслась – в середине 1930-х в СССР начали клепать эти «плывунцы» тысячами (если мне не изменяет память, Т‐37 сделали больше 2500 штук, плюс еще около 1500 Т‐38). Конечно, способный без подготовки перемахивать водные преграды танк, да еще такой, который, ко всему прочему, можно было прицепить на внешнюю подвеску бомбардировщика ТБ‐3 и привезти в тыл противника, на страх ему, представлялся вроде бы хорошей вещью. Но, как очень быстро выяснилось, это, увы-увы, должен был быть не такой плавающий танк, как Т‐37 или Т‐38, а, похоже, какой-то другой. Конечно, на учениях и в кинохронике очень красиво смотрелось, как Т‐37/38 целой «толпой» куда-то там плывут, входят в воду и, сминая камыши, выходят на бережок. Но в реальности, как обычно, случился когнитивный диссонанс – произошла жесткая нестыковка между «хотелками» военных и реальными возможностями промышленности. По идее, эти плавающие танки числились разведывательными и поступали в первую очередь в разные там разведроты и разведбаты стрелковых и механизированных частей РККА. Но если Т‐37 или Т‐38 действительно разведчики, тогда, как минимум, надо было иметь рацию на каждой такой машине. Но реально в таком вот «радиофицированном» (тогда для такого придумали термин «радийный танк») исполнении построили менее четверти танков двух этих типов, да и отечественные рации в 1930-е были тем еще г… Если вдуматься – что это за «разведчик», которому для доклада о результатах разведки надо вернуться своим ходом из вражеского тыла (всего ничего!) и отрапортовать на словах или письменно? Это же все-таки танк, а не пешая или конная разведка?! То есть на роль разведывательных Т‐37 и Т‐38, увы, не годились. А гонять их как линейные танки для наступления и сопровождения пехоты или кавалерии тоже было себе дороже. Слишком слабые, автомобильные движки (других, увы, не было), тонкая броня, которая пробивалась в упор бронебойными пулями винтовочного калибра, никакое вооружение из одного пулемета ДТ. В общем, в лихую атаку на таком не помчишься – танк весил всего три тонны, маленький и короткий, застревающий не только в противотанковых рвах, но даже не способный перемахнуть окоп полного профиля или воронку от тяжелого снаряда или авиабомбы. Поскольку это отнюдь не скоростной и прыгучий БТ‐7. Ну, а с их главной функцией, то есть с плаванием, у Т‐37 и Т‐38 тоже не все оказалось в порядке. Быстро выяснилось, что при форсировании рек и прочих озер из-за той же низкой удельной мощности Т‐37 и Т‐38 не могли самостоятельно выбраться на мало-мальски крутой берег. А также намертво застревали на заболоченных, илистых или каменистых берегах. Ну а на реках с сильным течением эти танки банально разворачивало и сносило, привод на гребной винт работал не лучшим образом, движки перегревались и глохли. Спрашивается – что это за плавающий танк, который не может форсировать водную преграду без инженерной подготовки переправы? И что самое главное – такой вот, с позволения сказать, плавающий танк не мог перевезти через реку на броне даже одного-двух бойцов с полной выкладкой или несколько ящиков с боеприпасами – просто тонул, что тот утюг. При этом никаких дополнительных средств для быстрой перевозки первой волны пехоты через водные преграды (хотя бы в виде моторных штурмовых лодок или автомобилей-амфибий) у нас до самой войны как-то не озаботились создать. Поэтому, когда жареный петух наконец клюнул в маковку, вышло, что плавающих танков в РККА было вроде бы как говна за баней, а вот толку от них – никакого. Военное начальство, разумеется, долго и обстоятельно писало кляузы, обвиняя во всем конструкторов. Те послушно модернизировали Т‐37, получив на выходе Т‐38, оказавшийся, по сути, теми же яйцами, только в профиль. Наконец, перед самой войной у нас таки сделали действительно неплохой для тех лет разведывательный, плавающий танк Т‐40. Но чем все кончилось? В условиях катастрофического разгрома, паники и недостатка любых танков трагического 1941 года из него взяли и сделали не плавающий, а просто «очень легкий эрзац-танк» Т‐60, заточенный для поддержки пехоты. Который был просто консервной банкой против любых танковых и противотанковых орудий немцев. Военные, как тот Пятачок в анекдоте, зачастую сами не знают, чего хотят. Но ведь воевали же люди и на Т‐60, и на Т‐37/38, и даже на еще сохранившихся к лету 1941-го вовсе дохлых танкетках Т‐27! Хотя как воевали – это уже другой вопрос. Куда же танкистам было деваться, если Родина велит и ничего другого нет? Собственно, с Т‐40 я уже, было дело, сталкивался (и не скажу что этот агрегат мне сильно понравился). Но вот что придется познакомиться в натуре и с этой «инновацией 1930-х», я никак не ожидал. Ладно, хоть за рычагами самому сидеть не пришлось. Хотя еще не вечер, я вполне могу успеть оказаться и в танке и под танком, с полным ртом земли. Повернув пару раз между деревьев, мы наконец покинули расположение своего «котла» (с этой стороны у окруженцев тоже имелся пост с пулеметом «максим» за импровизированным бруствером из бревен), и танк вышел на лесную дорогу. Поскрипывая подвеской, Т‐37 бодро покатился по замерзшим колеям. И почти сразу же по обеим сторонам дороги начала попадаться наша битая техника – явный признак уже состоявшегося разгрома. Слава богу, колеи были свободны – здесь уже явно ездили до этого и, похоже, местами даже успели растащить и растолкать в стороны то, что было подбито или брошено. Хотя что толку, что проезд свободен? Машины и броня только загораживали обзор, при том что толстенные деревья и без того тянулись всего метрах в пяти от дороги – прячься за любой елью и пали в упор, не промажешь. Собственно, финны на этой войне в основном этим и занимались. Помнится, в Красной армии ходила такая расхожая легенда о финских «кукушках», которые сидели чуть ли не на каждом дереве, то ли пристегнувшись к стволу поясным ремнем, то ли еще как-то. Однако сами финны вспоминали, что действительно проявляли в снайперском деле немало разных извращений, но вот на деревьях отнюдь не сидели. Они же не совсем идиоты – залезать или слазить с дерева, да еще и в зимнем обмундировании, мягко говоря, тяжеловато. Похоже, наших дедов тогда ввели в заблуждения оборудованные финнами на некоторых деревьях Карельского перешейка одно-двухместные деревянные площадки, только предназначались они вовсе не для стрелков, а для наблюдателей с биноклями, поскольку, как правило, располагались такие площадки в заранее разведанных и пристрелянных секторах. На всякий случай, я коснулся «СНА», но вокруг не было никаких тепловых отметок, только одно мертвое железо и лес. Во всяком случае – пока. Н-да, выведи они сюда к дороге взвод, да еще и при поддержке минометов – и нам точно кирдык. Хотя вряд ли у финнов есть переносные портативные рации (такое в 1940 году было даже не у всех больших армий) и тесное взаимодействие пехоты с минометчиками у них вряд ли отработано. Не станут же они, в самом деле, бегать с катушкой телефонного провода за плечами по зимнему лесу? Да и не предназначены минометы для стрельбы по движущимся целям, если только у них эта сраная дорога заранее не пристреляна. Но против этого говорило отсутствие вокруг каких-либо воронок. Тут всю нашу технику явно били методом банального расстрела в упор, с применением максимум ПТР, зажигательных бутылок и противотанковых гранат. Слева от нашего танка промелькнул сначала занесенный снегом, тентованный грузовик «ЗиС‐5», потом довольно редкий зверь в частях РККА – автоцистерна на шасси «ГАЗ-Гастингс», дырявая словно дуршлаг, но не сгоревшая. То ли в ней везли не бензин, то ли она изначально была пустой. Потом мы проскочили еще один сгоревший «ЗиС‐5», лежавший на обочине практически на боку. Судя по положению машины и ее сильно помятой задней части с треснутым бортом, грузовик, скорее всего, столкнули с дороги танком. Рядом с ним, у самой кромки леса, мелькнул косо торчащий из снега торс замерзшего мертвого человека в шинели и буденовке (издали я сначала принял его за пень хитрой формы), далее, чуть в стороне, я успел заметить чью-то торчащую из снега ногу с подошвой ботинка и размотавшейся обмоткой – при этом самого тела покойника под настом видно не было. Дальше навстречу нам попался густо заметенный снегом (выглядевший как сугроб с торчавшей из него пушкой и арматурой поручневой антенны) «радийный» однобашенный Т‐26 образца 1933 года с перебитой, далеко размотавшейся назад правой гусеницей. Метров через пятьдесят впереди него осел в снег сгоревший дочерна маленький Т‐38, потом на другой стороне дороги показался еще один съехавший с дороги и уткнувшийся лобовой броней в сосну аналогичный Т‐26, уже не столь заснеженный, с открытыми настежь люками и повернутым пушечным стволом строго в корму башней. На этом танке никаких видимых повреждений я не разглядел. Потом мы проскочили еще две не имевшие видимых повреждений полуторки, с открытыми дверцами кабин и откинутыми вниз бортами пустых кузовов. Дальше я увидел скорлупу сгоревшего округлого кузова автобуса «ЗиС‐16». Еще через сотню метров у дороги обнаружилась лежащая на боку «трехдюймовка» с передком, но без лошадей в упряжке, за ней – скособоченный, фундаментального вида трактор «Сталинец» С‐60, почему-то застывший задом к дороге, и несколько телег, некоторые с очень давно убитыми лошадьми в оглоблях. На обочине, рядом с подводами, смутно просматривалось еще несколько заледеневших трупов в серых шинелях. Н-да, похоже, господа финны развернулись тут всерьез. И самое главное – вся эта печальная махинерия была скучена на отрезке дороги длиной всего в два-три километра. Могу себе представить, что творится дальше, там, где финны окружили действительно крупные силы РККА, к примеру, ту же 18-ю стрелковую дивизию…