«Я могу остановить этот цикл насилия и ненависти», — подумал я. Я сделал выбор. Не быть орудием тьмы, не передавать эстафету. В то мгновение у меня была власть поступить так. Такой шанс бывает лишь однажды. Послышался приближающийся вой сирен. Он разорвал тишину в клочья, напомнив мне о жизни, которая продолжалась снаружи. Я опустил руку и выпустил рукоять молотка. Он упал на пол, и я закрыл глаза. 61 Все последующие дни я по многу часов проводил с Манфредом и его коллегами, снова и снова пересказывая странную историю, которая началась в Стокгольмском районе Клара в сороковые годы прошлого века, а завершилась в дачном домике, в Эстертуне, семьдесят пять лет спустя. Мы собрали воедино почти все кусочки мозаики. Единственное, чего мы никогда не узнаем наверняка, — это кто убил Элси той лютой военной зимой в сорок четвёртом. Но лично я убеждён, что это был Биргер фон Бергхоф-Линдер. К тому моменту, как нашлась Ханне, она была мертва уже как минимум две недели. Судебные эксперты обнаружили на её черепе повреждения, которые с высокой вероятностью свидетельствуют о том, что причиной смерти стал удар молотком. В бочке возле дома были найдены обугленные фрагменты её туфель и сумки. А яма в саду, вероятно, должна была стать могилой Ханне. Больше не осталось никаких вопросов, никаких тайн, только страшная правда. Папа был нем как рыба. Он не сказал ни слова о своих преступлениях. Ни намёка на признание не вырвалось из его рта. Через четыре дня я смог навестить Малин в больнице. Когда я пришёл, она лежала в постели с перебинтованной головой. Рядом с ней сидел Андреас, а Отто ползал вокруг кровати по полу и изучал палату. — Простите, — сказал я, стуча в и так открытую дверь. — Входи, — отозвалась Малин с улыбкой. Андреас подошёл и протянул мне руку. — Ты же…? — Эрик, — подтвердил я, пожимая руку. — Спасибо, — сказал он, и глаза его наполнились слезами. — Не знаю, как мы сможем тебя отблагодарить. Я улыбнулся. — Я хотел узнать, нельзя ли недолго побеседовать с Малин, — сказал я. — Само собой, садись. Андреас выпустил мою руку. — Мы с Отто пойдем немного перекусим, — сказал он, обращаясь к Малин. — Купить тебе чего-нибудь? — Спасибо, ничего не нужно, — ответила она. Андреас подошёл к кровати, подхватил Отто с пола, наклонился к Малин и легонько чмокнул её в лоб. — Я тебя люблю, — сказал он. И вышел. Я закрыл дверь, подошёл поближе к кровати и устроился на стуле рядышком. Мы немного поговорили о том непостижимом, что с нами произошло. — Одного я не могу понять, — сказал я. — Как Ханне оказалась в этой хижине? Малин несколько раз моргнула и грустно улыбнулась. — У Ханне была деменция, — сказала она. Я кивнул, потому что это уже было мне известно. Она продолжила: — Она обычно записывала в блокнот свои текущие дела. Чтобы ничего не забыть, чтобы иметь хоть какую-то твёрдую опору, структуру в жизни, несмотря на свое заболевание. А в тот день, когда она исчезла, у неё в сумочке была с собой старая записная книжка, которую она вела, когда в восьмидесятых участвовала в расследовании этого дела. И… Малин замолчала, и по её щеке скатилась слеза, оставив на загорелой коже светлую дорожку. — Знаешь, какая запись была первой в той книжке? — спросила она. Я покачал головой. — Зайти к Бьёрну Удину, Стургатан, 12, четыре лестницы. — Так ты хочешь сказать… Малин закрыла глаза и кивнула. Я поглядел в окно и представил себе Ханне тем тёплым летним днём. Я как будто увидел, как она сидит на солнышке, на скамейке перед больницей Софиахеммет, и дрожащими руками достаёт свою книжку, чтобы прочесть собственноручно написанную инструкцию. А потом? Она сама смогла сесть на нужный автобус? Или встретила добродушных людей, которые объяснили ей, как добраться до дома Бьёрна? И что произошло, когда она туда добралась? — Я думаю, она пришла к твоему отцу домой и стала задавать серьёзные вопросы, — сказала Малин, словно прочитав мои мысли. — Не думаю, что они были просто серьёзными. Они явно были острыми, как бритва, если у меня сложилось о Ханне верное впечатление. — Считаешь, она подобралась к истине слишком близко? — Уверена в этом. Конечно, обманом заманить её в хижину не составило ему труда. Там он её, вероятно, некоторое время держал живой. Может быть, просто не знал, что с ней теперь делать. Она ведь не вписывалась в типичный портрет его жертвы. Малин всхлипнула, и я протянул ей платок. — Я хочу кое о чём тебя попросить, — сказал я, доставая ручку и бумагу. И я рассказал Малин о своих планах. В другом крыле больницы лежал Свен Фагерберг, окружённый аппаратами, которые контролировали его пульс, дыхание и насыщение крови кислородом. От электроники исходил слабый шум и пиканье. На стуле рядом с кроватью, закинув ногу на ногу, сидел Манфред. Он, в отличие от остальных, чувствовал себя здесь привычно, потому что в прошлом году его собственная дочь провела несколько месяцев в палате интенсивной терапии после того, как серьёзно пострадала в результате несчастного случая. Несмотря на это, а возможно, именно по этой причине, от зрелища измождённого тела Фагерберга в окружении поддерживающих жизнь аппаратов Манфреду было не по себе. — Я подумал, вам будет интересно узнать, как мы его взяли, — закончил Манфред свой рассказ о поимке Бьёрна Удина. Фагерберг приподнял одно веко. Его лицо было пепельно-серым, а оставшихся сил у него едва хватило бы, чтобы выговорить несколько слов. Его покрасневший глаз поглядел на Манфреда. — Ей нужно было стать секретаршей, — прошептал Фагерберг и закрыл глаз. — Простите, — переспросил Манфред, нагнувшись над умирающим, чтобы лучше расслышать его. — Кому? Но Фагерберг уже провалился в глубокий сон, чтобы больше не проснуться. В последующие дни я ещё два раза навещал Малин, и мы беседовали по многу часов. Она помогла мне отыскать последние кусочки мозаики. Окончание истории я дописал самостоятельно. Словно пальцы сами знали, что нужно делать, когда касались клавиатуры. Словно это знание жило в моём теле. Слова рождались прямо у меня на глазах, поселялись на экране, складывались в предложения и абзацы, и постепенно стали моим плотом. Он не был слишком красив, но свою функцию выполнял. И тьма отступала с каждым написанным мной словом.