Да, в этот раз все было немного не так, как обычно, когда к нему являлись ревнивые жены – в поисках компромата на супругов, или наоборот, эти самые супруги – с нижайшей просьбой ликвидировать «неудобные» записи. Просьбы, разумеется, сопровождались приятным шелестом купюр. Визитеры были просителями, а он, Вадик, один мог решать: кого облагодетельствовать, кому отказать. Отказывал он, разумеется, журналистам: и платят не так чтоб щедро, и, главное, опасно. Слишком легко вычислить, откуда утечка, а место хорошее, вот уж действительно – сладкое, жалко было бы терять. Да и гонору в журналистах больно много: не с просьбами являются, а с таким видом, как будто сами одолжение делают. Это их вечное «если информация будет стоящая». Вроде: если постараешься, я тебе, так уж и быть, заплачу. Никакого удовольствия. Никакого ощущения, что кто-то от тебя зависит. Зависит настолько, что не только деньги платить – унижаться и выпрашивать готов. То ли дело просители, которые… боялись. Боялись так, что он, не отличавшийся никогда в жизни особо тонким обонянием, все-таки чуял запах их страха. Острый и немного… противный. Кто-то боялся потерять репутацию, кто-то – хлебное место или выгодного брачного партнера. В этот раз пришлось проявлять инициативу самому. Но, ей-богу, оно того стоит. Что там бумажки, которые совали ему дрожащие за свой статус гости клуба. Мелочь. Сейчас у него в руках – настоящая золотая жила. Тем более что с записи ведь можно и копию сделать. И не одну… Обеспечить себя на всю жизнь… И, наверное – да что там, наверняка! – он теперь может получить не только деньги. Не уговаривать, не намекать, а просто протянуть руку и взять! Не бывает неподдающихся. И не продающихся не бывает, вопрос лишь в цене. Своя цена есть у каждой. Самые дешевые продаются за деньги. За смешные разноцветные бумажки. Это про таких говорят «грош цена в базарный день». Потому что если тебя можно к чему-то принудить за какие-то дурацкие деньги, тебе действительно цена – грош, большего ты не стоишь. Но купить все равно можно любого. Любую. Чья-то цена – устроить в хороший хоспис умирающего дедулю, другая мечтает «войти в общество». Все это – тоже. конечно, деньги, но еще – и умение их применить. Впрочем, это все потом. Постепенно. В первую очередь – он перепрыгнул подмороженную яму поперек тротуара, так и ждущую, чтобы кто-то в нее оступился, ломая ноги – да, первым делом надо переехать наконец в какое-нибудь нормальное место. Нет, шикарные апартаменты в пентхаусе пока что не светят. Пока что – ключевое слово. Он ухмыльнулся. Но хотя бы чтоб в подъезде не кошками воняло и не бомжами, а приятными шампунями – или чем там уборщицы пользуются. И район чтоб приличный был. Тротуары чтоб ровненькие, регулярно ремонтируемые, а не ямы на каждом шагу, как тут. Фонари чтоб на улице и во дворах горели. А не как вокруг его нынешней берлоги: какую дорогу не выберешь, везде одно и то же – из каждого темного угла может вдруг вывалиться компания пьяных гопников. Может – не обязательно означает, что гопники в самом деле встретятся, да и договориться с ними обычно можно. Но очень уж достает это непрерывное опасение влететь в разборку. Некомфортно это – ходить, все время оглядываясь на темные углы. А темных углов тут… да практически все. Впрочем, теперь можно будет не только в район поприличнее переехать, но и на такси прямо к подъезду подкатывать. Личную машину он покупать пока не станет: гараж ей нужен, техосмотры всякие, ремонты и прочий геморрой. То ли дело наемный экипаж. Собственно, не так уж это и дорого, но сейчас денег на такси реально жалко было. Да еще не всякий извозчик в эти курмыши поедет… Черт! Тут и задумываться особо нельзя. Вот отвлекся и сразу споткнулся. Да еще по голове что-то скользнуло, как будто ветка сверху свалилась. Ветка – толщиной в его ногу – давно уже трещала, а господа озеленители – или кто там должен следить за состоянием всяческих, как их там, насаждений – в эти края, разумеется, не добирались. Вадик эту ветку давно заметил, старался обходить по краю тротуара, только сейчас забыл. Вообще-то хорошо, что он оступился – ветка здоровенная, могла бы и убить, а так разве что шишка на затылке будет. Повезло. Да, линять надо из этой глухомани. Как только… Додумать он не успел – на многострадальный затылок обрушился еще один удар. * * * – Да ладно, ладно! – сладко потянувшись, Майка нырнула под одеяло, заворочалась там, завозилась, устраивая гнездышко поуютнее. – Пойду я в эту вашу школу! И завтра пойду, и послезавтра, и больше не буду забастовки устраивать. Арин, ну не сердись! – Сперва фокусы выкидываешь, а после – не сердись? – Арина изобразила суровость, хотя ситуация ее больше смешила, чем сердила: в конце концов, Майку понять можно: у ребенка не так много возможностей, чтобы добиться от взрослых желаемого. Причем пользоваться самыми традиционными – слезами и рыданиями – девчонка уже сейчас полагала ниже своего достоинства. – Ну, Ари-ин! – донеслось из-под одеяла. – Я ж не взаправду такое говорю, а чтоб… Арина, конечно, догадалась: – Устроила цирк, чтоб я домой явилась, так получается? Шантажистка малолетняя! – но сердилась она тоже «не взаправду», конечно же. И Майке о том, разумеется, было отлично известно. Получалось что-то вроде игры: я знаю, что ты знаешь, что я знаю… но вслух мы об этом друг другу не скажем! Потому что правила такие. – Ну а чего? – засопела Майка, продолжая все ту же «игру». – Ты теперь так редко бываешь… Ой, – она столбиком села в постели. – У тебя любовь, да? Наконец-то! Ты мне его покажешь, ладно? Не бойся, я ничего такого не скажу, – тараторила она, распахнув огромные свои глазищи, ни в одном из которых не было ни намека на сон, – даже если он мне не понравится. Это ж тебе за него замуж выходить… Только пусть он будет не такой придурок, как Виталик. Бывший Аринин муж Майке категорически не нравился, и теперь Арина иногда думала, что племянница – это тот мальчик, который первым закричал: «Король голый!» Надо было прислушаться. Но кто ж станет прислушиваться к мнению трехлетнего ребенка? Ну да то дела прошлые. А сейчас… Стремительность Майкиных рассуждений не впервые заставляла Арину, как это нынче говорят, офонаревать. Но «замуж» – это да, это было сильно. Самой Арине и тени мысли о подобном развитии событий еще в голову не приходило. Странно, правда? А может, и не странно… Так все безмятежно хорошо, что попытка что-то поменять непременно сделает хуже… Но Майка-то, Майка какова… – Не выдумывай, – строго приказала она и улыбнулась, вздохнув. – Работы много. Понимаешь, ребенок? – Расскажи, – потребовал «ребенок». – Май, ну ты чего, вчера родилась, что ли? – Да ладно, ладно, – привычно вздохнула та, опять ныряя под одеяло. – Тайна следствия и все такое. Но я же никому! Я могу быть твоим Ватсоном… Делить книги на «детские» и «не детские» у них в семье было как-то не принято. Апулея с Бокаччо на виду, конечно, не держали, но в остальном полагали, что проблема этого самого «деления» сильно раздута. Что за беда, в самом-то деле? Покажется ребенку скучно – ребенок и читать не станет, а покажется непонятно – значит, надо объяснить, и желательно более-менее честно. Трудно, но кто сказал, что растить нового человека должно быть легко? Конан-Дойля – не всего пока, а канонические сборники – Майка прочла не так давно, заявив в итоге, что Холмс «умный, но дурак, на Карлсона похож, тоже себя самым-самым считает, а сам Ватсона вечно шпыняет, так нечестно». Арина вспомнила, как совсем недавно в «Ватсоны» напрашивался Денис, и улыбнулась. Пожалуй, они с Майкой вполне могли бы найти общий язык… Может, и вправду – познакомить их? Смешная Майка. От горшка два вершка, а туда же – в Ватсоны ее возьми! Умна-то девчонка не по годам, но все же рановато. Тем более, что Ватсон, кажется, у Арины уже есть. Самый лучший в мире… тьфу, вот привязался этот Карлсон! Самый лучший в мире Ватсон на мотоцикле, вот. – Спи, ребенок, – распорядилась она. – Мне еще поработать нужно. Из-под одеяла высунулся блестящий глаз и послышался уже совсем сонный голос: – А твоя работа на паззлы похожа? Паззлы Майка уважала почти так же, как книжки, причем все, что меньше тысячи элементов, считала «баловством для детсадовцев». Глаз у нее был острый, и картинки собирались на удивление быстро. – Очень, – честно ответила Арина. – А как же… – донеслось из-под одеяла. – Как же… Тебе же кусочки самой искать приходится, да? Трудно… У меня вчера Таймыр несколько штук утащил, я прям измучилась. Должно быть так, а оно никак. Картинка же не может быть с дыркой посередине… Таймыром именовался дымчато-серый сибирский кот великанских размеров и еще более великанского самомнения, искренне убежденный, что все окружающее, включая людей, существует для его таймырова удовольствия. Недособранные паззлы от него старательно прикрывали, но он время от времени ухитрялся утащить несколько кусочков. Вскоре, впрочем, возвращал: приносил в зубах, клал возле Майки и муркал – на, мол, не расстраивайся, мне вовсе не нужна твоя игрушка, и вообще: вкусным не пахнет и даже не шуршит, какой интерес с такой играть, бессмысленная она. Бессмысленно, повторяла про себя Арина, умиленно глядя на уютно сопящую Майку. Да, это казалось совершенно бессмысленным. Но она не могла отделаться от ощущения, что дело об убийстве стриптизера – не просто один из эпизодов ее следовательской жизни, не просто очередная загадка, которую требуется решить. Нет, совсем не просто. И не очередная. Это часть другой головоломки. И – нет, неправа Майка: работа следователя – это не сборка паззла. Картинка даже с отсутствующими элементами, даже «с дыркой посередине» остается сама собой, а тут… Ей вспомнился брелок, который она когда-то цепляла к школьному ранцу – маленький футбольный мячик. Стоило выдернуть из мячика один-единственный – но ключевой – элемент, и вся конструкция рассыпалась в черно-белую кучку вот уж действительно бессмысленных пластмассовых загогулин. Их можно было снова собрать воедино – причем как минимум половина загогулин без особых проблем размещалась «не там» или «не так», и даже мячик получался как будто правильный – вот только ключевой элемент никак не желал вставать на место, а вся конструкция, едва отпустишь, опять рассыпалась… Да, вот это и есть работа следователя – с поправкой на то, что детальки еще и отыскать нужно. А без ключевой и вовсе ничего не соберешь… И почему-то ей теперь все время кажется, что убийство стриптизера – как раз такая вот часть общей головоломки. Ключевая… или… каталитическая? Потому что, быть может, это не часть общей картины? Быть может, катализатор, без которого нужная реакция не идет, хоть плачь? Сам же катализатор как бы и ни при чем… Или перед ней не катализатор – путеводная нить? Невидимая, но явственно ощутимая… Так собака чувствует неуловимую для людей, но очевидную для самой ищейки струйку запаха, который ведет к желанной цели. Арина чувствовала его – этот «запах». Не носом чуяла, не глазами видела – а словно какая-то струнка где-то внутри позванивала тоненько: з-здес-сь, з-здес-сь, з-здес-сь… Это казалось совершенно бессмысленным. Но и настолько же бесспорным: убийство стриптизера – ключ к загадке Имитатора. Арина вытянула с полки потрепанный блокнот. Углы махрились и загибались, но черный котенок на когда-то глянцевой, а теперь изрядно поцарапанной обложке глядел все так же бодро. Папки с делами – точнее, стопка копий – покоились, как им и полагалось, в служебном сейфе. В блокноте было только самое-самое, выученное почти что наизусть. Вот они. Убийства, в которых «признался» старый опер Егор Степанович Шубин, перед тем как сымитировать собственное «убийство». И единственное, чем можно было объяснить его «признание» – он догадывался (или даже знал?), что все они – дело рук одного человека. Серия. Хотя на первый взгляд убийства никак между собой не были связаны. Да, по правде сказать, и на второй, и на третий тоже. Ну да, все убитые – мужчины. Но в остальном – ни малейшего сходства. Разные способы убийства. Разные возраст, статус, семейное положение. Два успешных бизнесмена, старый антиквар и батюшка-бессребренник. Семейное положение… Двое женаты (при этом один стоял на пороге развода), один вдовец и один холостой – священник. Дети имелись у двоих: у одного из женатиков (точнее, у женатого вторым браком вдовца) и у старого антиквара. Тоже вдовца. Может, дело в этом? Черт! За что угодно можно пытаться зацепиться. потому что все, все жертвы разные. И ничто, ничто их не связывает – ни теоретически, ни как-нибудь еще. Они не могли быть бывшими одноклассниками, они пользовались услугами разных банков. Не исключено, что когда-то они летели одним самолетом. Но – все сразу? Маловероятно. Еще невероятнее, чтобы все они когда-то одновременно отдыхали на одном и том же курорте. И что остается? Серийный убийца, выбирающий своих жертв методом случайного тыка в адресную книгу? Но даже у психов есть логика. Только извращенная. Битцевский маньяк отмечал убийства на шахматной доске. Но он, хотя и выбирал жертв относительно случайно (предпочитая, однако, пожилых мужчин), но – только в Битцевском парке. И убивал одинаково. И фирменный знак – посторонние предметы в ране – оставлял. В убийствах же из шубинского списка не только никаких «меток» не наблюдалось, в их перечне вообще не прослеживалась никакая логика. Хотя бы вывернутая наизнанку. Но ее не было. Арина крутила обстоятельства жизни и смерти жертв так и эдак – ничего. Их даты рождения не складывались в осмысленную последовательность, равно как и даты смерти. Инициалы жертв не образовывали никаких осмысленных анаграмм. Между ними не было внешнего сходства. И – способы! Падение с высоты, удар по голове, выстрел и отравление. Нет, на серию это было решительно не похоже. Слишком разные дела. Но все их объединила уверенность старого опера в том, что они – одно. О чем же ты думал, Егор Степанович, что ты в них видел? Что – чуял? Арина ломала голову над этой загадкой уже полгода. Но единственное, что ей удалось выяснить – люди, осужденные за эти убийства, скорее всего, действительно невиновны. Как осужденный за убийство священника церковный староста Ферапонт. Осужденный, умирающий, он написал Шубину – и тот, похоже, осужденному «убийце» поверил. И начал собственное расследование. И, в конце концов, она же доказала, что бизнесмена Федяйкина убила не его молодая жена. И значит, очень возможно, что Шубин был прав. Но если по всем тем делам осуждены невиновные, то… то – что? Наверняка же старый опер видел в них еще какую-то общность! Ну да. Он – видел. А у нее – не получалось. Она видела только «случайную выборку из телефонной книги». Если это серия, то ее должно что-то объединять – что-то помимо личности убийцы! Иногда Арине казалось – вот-вот, и она догадается! Почти догадалась уже! Почти… В детстве, когда соседка Аделаида Игнатьевна давала ей первые уроки игры на фортепиано – гаммы, этюды, бесконечный «Сурок» и «Болезнь куклы» – Арина нередко оттарабанивала заданное, думая лишь о том, как бы сбежать на улицу или книжку почитать. Аделаида Игнатьевна делала возвышенное лицо и говорила: «Профессор Мигдал, деточка… нет, мне не довелось у него учиться, но несколько его лекций услышать повезло. И вот он повторял, что в искусстве «почти да» – все равно, что «совсем нет». А то, что вы сейчас сыграли, это даже не почти», – и она укоризненно вздыхала. Это было черт знает как давно, но, как ни крути, выходило, что Арина по сей день занимается поиском «да» среди бессчетных «почти». Кому сказать, что работа следователя сродни музыке – засмеют ведь. Разве что Майка, так серьезно спросившая про паззлы, смеяться не станет. И Денис, пожалуй, тоже поймет – о чем это она. Все эти месяцы после смерти Шубина Арина безуспешно пыталась нащупать среди мутных, неопределенных «почти» нужное «да». Пусть не версию, но хотя бы намек на нее. И вот сейчас… Но – как?! Это казалось совершенно бессмысленным. Убийство красавца-стриптизера ничуть не походило ни на одно из дел шубинского списка. Но, с другой стороны, и сами эти дела были между собой вовсе не сходны. И, опять же, кто сказал, что список Шубина не может пополняться после его смерти? Только тот, кто считает предсмертное «признание» старого опера – это я, дескать, все эти убийства совершил – правдой. Сомнительно, чтобы такие нашлись. Нет, все эти дела объединяет что-то еще. След? Стиль? Почерк? Какое-то незамеченное до сих пор обстоятельство? Крошечный силуэт чайки в уголке каждого из дюжин и дюжин разносюжетных и разностилевых холстов? Как бы там ни было, то же неуловимое, но явственно ощутимое «что-то» настоятельно требовало отнести к той же последовательности и убийство стриптизера. Это нежданное, необъяснимое, но острое ощущение сбивало с толку. И в то же время – придавало уверенности. Той самой, что так не хватало Арине все последние месяцы. Чертов Имитатор, злилась она на покойного Шубина. Еще бы не злиться, когда начинаешь сомневаться в том, что ты вообще – следователь. Когда ставшая привычной уверенность в собственных силах – подкрепленная не таким уж маленьким, что и говорить, опытом, одно последнее ее питерское дело уже дорогого стоит – и все это превращается в безнадежное ощущение собственного бессилия. Безнадежное, да. Безнадежное в своей очевидной бесспорности. Отвратительное, по правде говоря, чувство. Когда всегдашнее «разумеется, я могу» сменяется унылым «что вы, мне это не по зубам». Как сороконожка, которая зачем-то задумалась, с какой ноги шагать, и тут же разучилась ходить вообще. Или как будто ворона, сидящая на карнизе, взглянула перед собой с внезапным и необъяснимым ужасом: что это? Почему так высоко? Что с этим делать? Да-да, именно так. Словно взрослая, уверенная в себе ворона вдруг вернулась во времена, когда она была беспомощным, едва оперившимся птенцом. Как это – летать?! У меня и крылья-то еще не отросли! И вот сейчас все неуловимо изменилось… Ничего, Шубин, ничего, старый чертяка. Ничего, дорогой мой Имитатор – я разгадаю твою загадку. Ту, что ты сам разгадать не успел. Так и умер с надеждой, что кто-то после справится лучше… Разгадаю. И улыбнусь тебе – туда: покойся с миром, Егор Степанович, ты надеялся не напрасно. Интересно, кстати: обе «подставляемых» в деле Филиппа – женщины. Потому ли это, что большая часть стриптизерова окружения из них состоит или дело в чем-то другом? Что там было у Стаута насчет «лучшего в мире маскарадного костюма» – когда убийца (причем неоднократный!) даже лица не скрывает. Просто потому что все видят мужчину, а на самом деле – женщина. Может, и тут та же петрушка? Может, подозрения в сторону женщин – это специально? Ладно, к черту! Уже засыпая, она увидела смутную фигуру – неширокие плечи, легкая, немного странная походка, лицо, прячущееся в тени козырька бейсболки. Федяйкинский балкон: светлые волосы, ярко-алое пятно изящного халатика – лицо не в фокусе, черты смазаны. Не человек – тень. Тень в лесу, за деревом, целится из ружья. Та же тень или? Та же! Человек в куртке с капюшоном на автостоянке, где убили священника. Скрытая широким пальто фигура в холле стрип-клуба: линию головы и плеч скрывает мягкий палантин, темные очки в пол-лица…