Подозреваю, что господин канцлер планировал барышню Абызову не на диванчике раскладывать, а на приколоченном стуле держать. Диванчик у него для других барышень задуман. Я даже начинала догадываться для которых. — Евангелина Романовна, голубушка вы моя, — сюсюкал Брют, — накажу разгильдяев примерно, уж будьте покойны. Мне всего лишь с Серафимой Карповной побеседовать хотелось, а эти дуболомы разницы между арестом и приглашением понять не смогли. Артритными пальцами Юлий Францевич убрал от Гелиного лица выпавший из прически локон. Я многозначительно кашлянула, напомнив о своем присутствии. — Вот и подруга ваша в себя пришла. Не правда ли, Серафима Карповна? — Желаешь о бесчинствах тайного приказа в канцелярию донести? — спросила Евангелина деловито. — Не желаю. — Перфектно. Тогда я в приемной тебя дождусь. Его высокопревосходительство обещал долго не задерживать, чтобы мы на фильму не опоздали. Когда надворная советница Попович покинула строевым шагом кабинет, канцлер угрожающе обернулся: — Зачем пожаловала? — И не хотела даже, — пожала я плечами, — подчиненные ваши меня сюда затащили. — Ты мне куражиться брось! Почему ты в Мокошь-граде? Сумасшедший Артемидор выгнал? — На вакации отпустил, с родственниками повидаться. На Рождество обратно отбуду. — Что постичь успела? В чужие сны проникать можешь? — Не могу. Учитель сказал, рано мне еще с тонкими мирами работать, и сновидческие способности запер от греха. Брют походил по кабинету из конца в конец: — Получается, ты сейчас для меня бесполезна… Зачем в чародейский сыск проникла? Встречи с Иваном своим искала? Так я тебе сразу обскажу, чтобы ты лишнего не думала. Докладывали мне, что господин Зорин к кузине твоей женихается. — Совет да любовь, — умилилась я фальшиво. — Только вы уж, Юлий Францевич, зятя моего будущего заботою не оставляйте. Мы же про конкретного человека договаривались, а не про его при мне роль. — Наглая ты девка, Серафима. — Брют устало опустился на диван рядом со мной. — Но это ничего, это терпимо… Ну раз все равно в столице гостишь, будет у меня тебе задание. — Вся внимание. — К жениху присмотрись, будь любезна. Да не к чужому, Серафима, к своему. Анатолий Ефремович тревожить меня стал. — Князь Кошкин? И что с ним не так? — Если б знал, ты бы не понадобилась. У меня что-то такое… — канцлер пошевелил в воздухе пятерней, — …на уровне ощущений. Ссориться с начальником Тайной канцелярии не хотелось. Тем паче что задание его представлялось необременительным. Искать встречи с Анатолем я не собиралась, но, ежели он сам пожелает визит нанести, отчего б не присмотреться. — Через пару дней тебя в приказ приглашу для отчета. — Если без палок и арестов, явлюсь с удовольствием. — Ну так ступай! Гелюшка, поди, тебя заждалась. Евангелина Романовна вертелась перед настенным зеркалом и пыталась наживо приметать оторванный воротничок. — Не уберегла мундира, — пожаловалась она. — Но, к чести моей, их четверо было. Она воткнула иглу в подушечку в форме сердца, после засунув ее в верхний ящик секретарского столика. — Отпустил тебя его высокопревосходительство? Тогда поспешим. У подъезда ожидал нас приказной извозчик. До фильмотеатра домчались за три минуты. — Что канцлер от тебя хотел? — спросила чиновница, когда мы входили в нарядно украшенное фойе. — Службой озадачить. — Я высмотрела среди публики Маняшу с Мамаевым и приветственно им махнула. — Он меня личным агентом к себе определил. — Эх, жаль ты доносить не стала! — Кому? В тайную канцелярию на тайную канцелярию? Не смеши! — Закон, Серафима, — сказала Попович с серьезной простотой, — один для всех быть должен. Это государственная основа, на ней вся Берендийская империя держится. Я могла бы возразить, что держится она на деньгах, армии, несметных природных богатствах и паутине интриг, но не стала. Вместо этого быстро, пока не слышали Маняша с Эльдаром, спросила: — Позволишь новый мундир тебе преподнести в благодарность за спасение от ночных татей? И, расценив молчание согласием, подумала, что и перчатки Евангелине Романовне куплю новые. Публики в фойе было преизрядно разной, нарядной и не особо, дамы в туалетах для выхода в свет со спутниками, закутанные в меха купчихи, купцы, мастеровые, парочка гнумов и с десяток неклюдов, к счастью, без гитар. Геля возбужденно что-то рассказывала Мамаеву, когда мы рассаживались на обитых бархатом креслицах первого ряда. — Канцлер для доклада вызывал, — поведала я няньке, вопросов не ожидая. — В кабале я у него. Я села почти с краю, место по правую руку пустовало. — Что-то ты, дитятко, со всех сторон закабалилась без моего пригляда. И у учителя в рабстве, и у приказного начальника. Я вздохнула, соглашаясь: — Не зря я этой силы не желала, одни от нее сложности. — Про что доложилась? Чего исполнить должна? — Господин Брют по поводу моего нареченного опасения имеет. К слову, Маняша, князь Кошкин за эти месяцы визитов вам не наносил? — Мне-то уж точно нет. — А вот ты, когда мне на Руяне являлась, велела его отыскать. — Не помню, — отрезала нянька, — может, под венец тебя с ним благословляла? — Нет, Анатоль тебе никогда не нравился, ты чего-то другого хотела. — Тогда не нравился, а теперь я переменилась. Он, конечно, картежник и пьяница, но… — А еще ты, когда в госпитале лежала, велела мне Зорину не доверять. Про это хоть не забыла? — Про это как раз помню. — Тоже переменилась? Тогда — «не доверяй», а сегодня ручками махала, что твоя мельница. «Ах Иван Иванович, ах спаситель!» — Ты, дитятко, одно уясни, — строго сказала Маняша, — нынче ты довериться никому не можешь. Впрочем, и раньше не могла. Только в прошлом у тебя эта невозможность от слабости проистекала, а нынче от силы. Сарматки твои заполошные до сих пор по ночам орут, когда вспоминают, что их хозяйка огненным вихрем обратилась. Ты у нас кусочек нынче лакомый, от того и каждый тебя заграбастать хочет. — А Зорин… — А Зорин твой — служивый, он сам себе не хозяин. Конечно, Иван Иванович — мужчина приятственный и немало мне симпатичный, но рядом с тобой ему места нет. Обидит он тебя, дитятко, даже сам того не желая. Окончание ее монолога поглотила бравурная музыка, которую начал извлекать из своего инструмента притаившийся в уголке под самым экраном тапер. С первыми аккордами свет в зале погас. «Пленница безумной страсти», — прочла я появившиеся на белой простыне буквы. Иван Иванович потер виски и перевел взгляд от бумаг на темный прямоугольник окна. Как же не вовремя она появилась, папина дочка Серафима Абызова. Загадочная, томная, пахнущая незнакомыми горькими ароматами. Родинка еще эта у рта… — Отправил ценителей прекрасного на фильму? — Семен Аристархович вошел без стука и сразу набросил на дверь чары. — Митрофана куда подевал? — Домой отпустил, присутственное время давно закончилось. — Мамаев Гелю до дома сопроводит? — Ну хоть здесь свой контроль ослабь, — улыбнулся Зорин. — Проводит и проследит, чтоб она тебя в приказе искать не вздумала. — Понятно. — Крестовский придвинул стул для посетителей вплотную к столу и принялся барабанить пальцами по чернильному прибору. Иван молчал, пережидая начальственную задумчивость, после принялся складывать документы в папку. — Злой ты, мужик, Зорин, — отмер Семен, когда тесемки папки уже завязались кокетливым бантиком, — ни слова от тебя приятного, ни улыбки.