Она посмотрела на чародея, замершего в ожидании, и хихикнула: — А я слова своего не произнесу, чтоб попусту не раскошеливаться. У вас, Серафима Карповна, паразитические слова имеются? Желаете в наш клуб вступить? Зорин сел напротив Попович и на меня не смотрел. — Серафима Карповна лишена недостатков. — Ах, — тоненько протянула я, — невыразимо приятно получить комплимент от вашего высокородия. Болван Иванович томность проигнорировал, занявшись рассматриванием столовых приборов. Зрелище его увлекло не на шутку. — У меня от голоса Серафимы Карповны мурашки по позвоночнику побежали, — вдруг сказал Митрофан, сидящий у торца стола. — Такие узнаваемые вибрации… — Это оттого, юноша, — пояснил Эльдар, — что барышня Абызова нам с тобой некоторым образом коллега. Не правда ли? Он раскрыл ладонь, на которой плясал крошечный пламенный человечек. — Одни чародеи кругом. — Геля притворно вздохнула. — Чем ответите, Серафима? Я полюбовалась огненным танцем. — К прискорбию, ответить мне нечем. Я, Евангелина Романовна, тонкостям ремесла не обучена, у меня по берендийской поговорке — сила есть, ума не надо. — Мастерство — дело наживное, — утешил Эльдар. — Если пожелаете, с удовольствием несколько уроков вам дам. — У жениха барышни Абызовой не забудь разрешения спросить, — сказал Зорин, хлопнув по ладони друга, — а также у прочих… гм… обучателей. И пока половой не принес нам обед, Иван Иванович беседовал с Маняшей, для чего ему пришлось пересесть ближе к ней. Кушанья были на славу. Я, поглядев на отменный аппетит барышни Попович, и сама не отставала. На запивку подали квас, и этот простецкий напиток оказался уместен. — Мы в фильмотеатр после собираемся, — говорил Мамаев, — премьерный показ сегодня. — Какая фильма? — Не помню названия, — отвечала мне Геля. — Что-то про полонянку определенно, и всенепременно романтический герой ее сперва в цепи заточит, а потом влюбится. — Потому что Бесника только в таких историях и снимают, — веселился Эльдар. — Там наш хороший знакомец, Серафима Карповна, лицедействует, в фильме этой. Ник Бес, слыхали? Я отрицательно покачала головой, видно, новый актер. Ник Бес, это Бесник, только слоги переставлены? Как забавно! Дальше Геля с Мамаевым принялись спорить, хорош или не очень сей Бес в лицедействах. С удивлением я поняла, что находиться в одной компании с приказными сыскарями мне приятно. И Попович, эта кошка рыжая, невероятно нравится мне. Когда пришла пора расплачиваться, случился небольшой конфуз. Мария Анисьевна возопила, что мы просто обязаны угостить спасителей, Евангелина Романовна твердила что-то о суфражизме, а Эльдар Давидович предлагал раскошелиться Ивану, потому что у него, как у начальства, денежка на пропитание личного состава в бумажнике шелестит. Половой переводил взгляд с лица на лицо, бормоча: — Уж я-то точно за вас всех платить не собираюсь. Зорин сказал Маняше, что ее благодарственный обед желает приватно получить, Евангелине, что она номинально на службе и чтоб не смела барышню Абызову, без пяти минут княгиню, суфражизмом смущать, и передал счет Мамаеву: — Штраф за опоздание тебе будет. И вообще, сегодня твоя очередь. На дворе уже стемнело, снежинки искрились в фонарном свете. — Серафима, Мария Анисьевна, вы с нами? — Геля намотала поверх шинели толстый вязаный шарф, но все равно заметно мерзла. Зорин с Митрофаном откланялись, у них были еще дела в приказе. Я же загрустила. Фильмотеатр уже не влек, даже и с предвкушаемым всей компанией мороженым в «Крем-глясе». Мамаев все решил за меня, подхватил под руку Маняшу и потащил по проспекту. — Сейчас начнет «букашечками» сыпать безнадзорно, — улыбнулась Геля, вокруг губ у нее виднелась голубая морозная каемка. — Руки дайте, — велела я, снимая свои перчатки и засовывая их в висящую на груди муфту. Перчаточки у Попович были тонкие, казенные, нитяные. Дрянь, а не перчатки. Мои пальцы скользнули к запястьям, остановились у пульсирующих жилок. — Серафима, жги, — пробормотала я себе под нос и пустила от кончиков пальцев чуток силы, она вошла в вены иголками, растворяясь в кровотоке. — Перфектно! — по-детски восторженно сказала Геля. — А Эльдар так не может. Щеки ее порозовели и дрожать чиновница прекратила. — Наверное, потому, что по военной линии раньше служил? — Я взяла ее под руку, потому что идти на каблучках по снегу было не особо удобно. — Тогда он скорее на нападение заточен. — Точно. Они все бывшие военные: и Мамаев, и Иван, и… шеф наш Семен Аристархович. — Который предпочитает с подчиненными не обедать? — Ах нет, — горячо возразила Попович, — шеф вовсе не такой, он с нами все делит, и горе, и радость, и… Я вспомнила Семена Аристарховича Крестовского, который верной собачонкой служил канцлеру Брюту, и мысленно хмыкнула. — А давайте крюк сделаем? — предложила спутница. — Тут мостик пешеходный один есть, достопримечательный, очень уж его вам показать хочется. Вы же нечасто в Мокошь-граде бывали? Четыре крылатых статуи украшали перила моста. Эх, хотела же белый мрамор заказать, да скульптор на черном настоял. Получилось, что коты были ониксовыми, а крылья их — золочеными. Дорого, богато, не похоже. — Примерно такое же чудовище мне снилось, — сказала Попович. — Ужасно. Что еще говорить, я не представляла. То, что я сновидица, знать должно как можно меньше народа. По крайней мере, в нашей богоспасаемой отчизне. Да и признаваться, что я ее из ревности стращала, чиновнице не хотелось. Стыдненько было. — Порассматривайте еще, — предложила Попович. — Давайте каждого котофея в подробностях изучим. — В смысле? — За нами слежка, — задрав голову к статуе, сказала Геля. — Не оборачивайтесь. «Хвост» по-нашему. От «Жарю-парю» ведут. Минимум четверо, сменяются каждый квартал, чтоб глаза не намозолить. Эльдар либо ваша нянька им нелюбопытны, они не разделились, когда разделились мы. За спиной скрипнул шагами снег, я повернула голову. По тропинке приближался к нам мастеровой в тулупе. Обыкновенный мужичок с деревянным ящиком под мышкой. — Перфектно. А револьвер я в приказе оставила. Вы не до смерти огнем кидаться можете, барышня Абызова? Я в ответ уронила искру под ноги: — Который злодей, в тулупе? — Сзади! Повернуться не успела, проклятые каблуки скользнули в луже растопленной воды, и я упала, к счастью потеряв сознание прежде, чем ушиблась. Снов не снилось, уж об этом учитель Артемидор позаботился. Я вынырнула из чернильной тьмы сначала слухом. — Гелюшка, — сокрушался знакомый голос, — да как же так? Работнички! Надворную советницу от загорской няньки не в состоянии отличить! — Виноваты, ваше высокопревосходительство, — шамкал голос незнакомый, — обознатушки получились. Только и госпожа Попович разбираться не стала, вон как нас отметелила. — Потому что по уставу сперва представиться должно. — Это говорила Геля. — А то, как тати ночные, напрыгнули на девиц. Они ведь напрыгнули, Юлий Францевич. Этот, который без зубов, еще и палкой госпожу Абызову огрел. — Я тогда еще с зубами был! — Не махал бы палицей, с ними бы и оставался! Юлий Францевич, налицо превышение служебных полномочий. Я открыла глаза и застонала. Ничего не болело, стонала для порядка и для подчеркивания своего страдательного статуса. — Где я? — Серафима? — Геля склонилась надо мной, заслонив свет настольной лампы. — Голова болит? Мутит? Сколько пальцев видишь? — Нисколько, ты мне свет заступила. — Не бил я ее по голове, — шепелявила фигура в дальнем углу. — А палицей по привычке замахнулся. — Вон! — Канцлер вытолкал беззубого за дверь. Я с помощью Гели села на твердом диване, осмотрела кабинет, в котором кроме диванчика были лишь стол с лампой под зеленым абажуром, плотные шторы на окне и два стула. Один хозяйский, другой для посетителей. Ножки последнего оказались приколочены к полу, и на него направляла луч света лампа.