— Когда ты в клевреты к господину канцлеру нанимался, другого отношения ждал? Они рассмеялись и пожали друг другу руки, протянув их через стол. — Не расслабляйся, интриган, — сказал Иван. — Давеча мне пришлось у Евангелины Романовны с боем книжицу Артемидора отбирать, которую ты на видном месте оставил. А если бы она Брюту на глаза попалась? — Тогда бы он в случайности появления на Руяне блаженного сновидца разуверился. — Крестовский щелкнул по чернильнице. — Ну ничего, до Рождества мы этот балаган закончим фанфарами. — Боюсь, что с фейерверком. — Зорин поморщился. — Неожиданно новый персонаж на сцену ворвался, госпожа Абызова вакации в Мокошь-граде провести желает. — Ох! — Вот тебе и ох. — Дрогнуло ретивое? — подмигнул Крестовский другу. — А знаешь, ее приезд нам может на руку оказаться. Эх, жаль, блаженный Гуннар сновидчества барышню лишил, можно было бы попытаться в сон ее призвать, разведать подробности Брютовых интересов. — Лишил? — На время вакаций всенепременно. Когда меня удостоили аудиенцией в первый, он же последний, раз, господин Артемидор пообещал, что использовать сновидчество для мелочных наших дел не позволит. А эта безумная порода мелочными все человеческие дела мнит. — Это хорошо, — решил Зорин, — даже замечательно. — Но лишает нас шпиона в тайном приказе. — Так сами, Семен Аристархович, справляйтесь. — Куда уж мне, придержу канцлера, пока ты землю носом роешь, и то хлеб. Эх, Ванька, спровоцировать бы эту братию, чтоб высунулись, чтоб эффектно дело представить! — Хорошо, — сказал Зорин, будто решившись на что-то. — Будут тебе эффекты. ГЛАВА ВТОРАЯ, в коей проходит первое заседание клуба не желающих опеки, а второе прерывается наидосаднейшим образом Дѣвушка начинаетъ выезжать выѣзжать въ светь въ возрасте отъ 16 до 20 лѣтъ, смотря по ея развитiю и также по нѣкоторымъ обстоятельствамъ, относящимся къ ея матери и старшимъ сестрамъ. Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России. 1890 г., Санкт-Петербург Фильма мне не понравилась абсолютно. Глупости какие! Она, вся такая воздушная блондинка в кудряшках, он страстный неклюд. Она томилась в отчем доме, он ее похитил, она томилась уже у него, в цепях, на бархатных подушках. Он тоже томился, но страстно. Ни скачек, ни погонь, ни револьверных выстрелов. Некого господина в бакенбардах, что явился деву спасать, неклюд заколол первым же шпажным ударом и возвратился к томлениям. — Экая лабуда, — сообщила Геля, когда мы среди прочей публики покидали по окончании фильмотеатр. — А дамам нравится. — Мамаев улыбнулся какой-то зареванной девице. — Небось Бесника нашего теперь во снах видеть будут. На слове «сны» я внутренне напряглась, а потом припомнила, что видала актера Беса раньше, именно что в женских фантазиях, знамо не в своих. Эх, многое бы я сейчас отдала за свой личный сон. — Извозчика кликни, — попросила я няньку и принялась прощаться. И так времени потеряно много. Вместо того чтоб с Манящей безнадзорно беседовать, сначала знакомствами отвлеклась, а после… Хотя в манипуляциях господина Брюта вины моей нет, кориться не собираюсь. Дружелюбный Эльдар Давидович зазывал в «Кафе-глясе», но я отказалась, сославшись на дорожную усталость. — Серафима Карповна, — шепнул чародей, склоняясь к ручке с поцелуем, — чародеек вашего уровня я прежде не встречал. Приятный комплимент. И прикосновение было приятным, я чувствовала горячие искорки, что засветились между нами. Интересно, а жена у господина Мамаева есть? Не для себя интересно, ну, то есть, вовсе не от желания это место погреть. Просто если Эльдар холост, то как он справляется с жаром, которым наполняет его естество чародейская сила? Маняша уже вовсю командовала сугробом на облучке коляски, под сугробом был извозчик, но наружу торчали лишь руки с поводьями. — Спокойной ночи, Серафима, — поклонился Мамаев. Евангелина Романовна помахала мне на прощанье. По дороге Маняша восхищалась фильмой и обходительностью сыскного чародея, а я шуршала запиской, незнамо как оказавшейся в моей перчатке. Бобынины нас не дожидались, свет в доме был потушен, только крошечный светильник горел у подножия лестницы. — Сон свой мне сегодня отдашь? — спросила Маняша заговорщицки. — Хочется кое-кого навестить. — Господина Мамаева или фильмового лицедея? — лукаво прошептала я в ответ. — Придется самой справляться, нянюшка, у меня, стараниями учителя, снов нет. — Это получается, — Маняша замерла, прижала к груди руки, — я барышне Абызовой и не нужна боле? Сглаз на тебе и так сгорает, и вот… — Нужна, — заверила я серьезно. — Может, не для дела, а для жизни, но нужна определенно. Мы вошли в спальню, Гавр открыл один глаз, закрыл и захрапел сызнова. Нянька добрела к козетке и, упав в нее, принялась беззвучно и безутешно рыдать. — Нянюшка, — опустилась я подле, — не кручинься, сердечко мое. Обещаю, как только Гуннар с меня запрет снимет, первый же сон Марии Нееловой будет. — Ага, ты в своих Гишпаниях тогда окажешься, а я… — Для сновидцев версты не помеха. Из любого мира с подарочком явлюсь, вот увидишь. — Мира? — Ну то есть места, из любого места, — уточнила я после паузы. Гавр зевнул, скатился с кровати, зарычал. Обойдя эту громаду, я распахнула двери на балкон: — Нагуляешься, стекла не колоти, постучи тихонько в раму и голос подай, я впущу. Кот спрыгнул со второго этажа в сугроб, после взлетел над крышами соседних домов и исчез из виду. — Этот Гуннар, как именно тебя ограничил? — спросила деловито нянька, стеля свежую постель. — Я имею в виду: забрал или закрыл дар? — Закрыл, — ответила я немного напрягшись. — Он же не ведьма, чтоб забирать. — Тогда взломай эти запоры, дитятко. — У меня не получится. — Ты не пробовала. Возражения у меня закончились, поэтому я промолчала. — Сейчас из кухни тебе мяты принесу и к ночи переодену. — Не мяты, — скривилась я. — Молока с медом лучше или воды. Только не горячей, чем холоднее, тем мне приятственнее будет. Пока нянька хлопотала вне спальни, я достала из перчатки записку Мамаева. Там был адрес. Улица Цветочная, дом с зеленым крыльцом, более ни буковки. Я скомкала бумажку и сдула с ладони горстку серого мелкого пепла. Эльдар Давидович рандеву со мною возжелал? Тоже искры ощутил меж нами? Стало грустно и немножко противно. Нянька бормотала привычные молитвы, в которые я, вопреки привычкам, вслушивалась. — Расскажи, как ты с мужем своим познакомилась, — попросила, когда Маняша присела на краешек моей постели. — Сто раз уже слышала. — Не важно, ты, главное, говори, не замолкай, голос твой слышать хочу. Она начала и продолжила, с теми самыми своими словечками и интонациями, которые я знала и любила. А ночью у меня начался жар. Я металась на постели, Маняша до самого утра просидела, держа меня за руку. Я сжимала ее пальцы, удивляясь, какие же они холодные по контрасту с моими. Перед рассветом в покои вошли обе Марты. — Тсс, — велела я девушкам, указав на спящую нянюшку. — Вы больны, барышня?