Навья ручку не отпустила, дернула в ответ: — Послушай, блаженная, ты, конечно, можешь сейчас характер свой проявить, скандал на пустом месте устроить, и он тебе с рук сойдет, князь и не то стерпит, лишь бы своего добиться… — Чего именно? — Рывок, и вот уже знакомые Маняшины глаза с незнакомым злобным блеском у моего лица. — Чего он от меня хочет? — Сам расскажет! И расскажет, и покажет. — Ухмылка навьи двусмысленна и скабрезна. — Но ты о другом подумай. Неелова твоя, в отличие от тебя, никому не нужна. Фортель выкинешь, мы на ней отыграемся. — Как? — Поверь… Я выдернула корзину, развернулась на каблуках и бросила через плечо: — Многозначительные недомолвки работают лишь до какого-то предела. Только что мы его достигли. Не собираюсь додумывать, что вы сделаете с Маняшей и кто именно эти «мы». Или ты мне… Каблук скользнул на припорошенном снегом ледяном пятачке, и я позорно плюхнулась на спину, взмахнув корзиной. Бубусик вылетел из нее по дуге, приземлившись, счастью, в сугроб. — Дитятко! — картинно завопила навья. — На помощь! Барышне Абызовой плохо! Меня подняли прохожие, кто-то откопал собачечку и угостил обиженного страдальца сахарком. — Спасибо, люди добрые, — кланялась «Маняша». — Хозяйка у меня на голову слаба, нервический припадок у ней приключился. Мы вот на извозчике домой отправимся. А чего она там болтает, вы не слушайте. Я сжала кулаки, ощущая, как осыпаются пеплом перчатки, но навья обняла меня за плечи и огонь ушел, я бессильно царапала кожу ладоней. Высокая статная женщина обхватила меня без усилий, повела к коляске, просила помочь прохожих установить в ногах корзинку, повторяла чушь про нервы, припадки и про то, что дома мне полегчает, что не в первый раз такое приключается. Подбежал дующий в свисток городовой, толпа разбавилась мундирами. — Какое счастье, ваш бродь! На Голубую улицу нам, в дом Бобыниных. Кузина это ихняя, чародейка из-за гор, может, в газетах читали. Да-да, та самая огненная Серафима, барышня А. Позор! Я зажмурилась, чтоб не видеть этих сочувствующих и любопытных лиц. Ах, отчего я не могла заткнуть уши, чтоб еще и не слышать? Городовой поехал с нами и понес корзинку с Гавром, когда коляска остановилась у крыльца. — Извозчику заплатите, — командовала нянька горничными. — Вы, ваш бродь, в гостиную проходите, там Наталья Наумовна все вам обскажет про горести наши семейные да дни многотрудные. Меня потащили по лестнице, в спальне я начала брыкаться, пытаясь вырваться из объятий. — Пусти! — Всенепременно, — навья сделала подножку, мы упали на кровать. Бороться с человеком, превосходящим тебя в росте и весе, да еще и в умениях, было делом безнадежным. Но я старалась изо всех сил. Нянька навалилась на меня, прижимая к постели, придержала, свободной рукой скользнув себе за ворот и этой же рукой стукнула меня по горлу. От крика моего задрожали оконные стекла. — Будешь дергаться, я тебе ее под кожу вобью, — прошипела навья. — Лежи, дитятко, сейчас все кончится. Шею сдавило, будто на ней затягивалась удавка, я захрипела, сжатие ослабло, сменившись покалыванием. — Все. — Навья, тяжело дыша, сползла с меня и распрямилась, поправляя растрепавшуюся прическу. — Что… — прикрыла ладонями горло, ощутив там плоскую твердую ленту и какой-то медальон. — Что ты со мной сделала? — Обезопасила, — «Маняша» подошла к зеркалу. — Можешь и ты полюбоваться. Я приблизилась, меня шатало, со всех сторон давила непривычная ледяная тяжесть. Зеркало отразило мои безумные глаза и камею на атласной ленте, плотно обхватившей шею. — Так ты этим кулоном пользовалась, чтоб силу мою нейтрализовать? Пальцем я попыталась скользнуть под удавку, но атлас будто прирос к коже, с камеей была та же история, вокруг нее набухали капельки моей крови. Навья хмыкнула и промокнула влагу носовым платком: — Переусердствовала. Но ты потерпишь. Гордись, дитятко, под тебя артефакт создавался, немало усилий для этого приложили. — И что теперь? — Руки бессильно опустились вдоль тела. — Да ничего. Щелкоперы столичные уже по газеткам своим разбежались, заметочки про твои нервические припадки строчить. А ты дома затаишься, по обыкновению. Вечером князь Новогодье праздновать явится, и про это в газетах тоже напишут что-то вроде: «Демонстрация силы вечной любви». Вошла Марта-худышка, присела в книксене и молча приступила к уборке. На шее девушки я заметила темную плотную бархотку. — Этот артефакт уже заурядный, — проследила нянька мой взгляд. — Надоели сарматки твои до одури, усмирять пришлось. Горничная на слова не реагировала, двигалась сомнамбулически. Я пошевелила руками, прошлась по комнате. Кажется, мой ошейник лишь сдерживал силу огня, а не подавлял волю. Да уж, Серафима, ежели ты эдак хотела врага спровоцировать, лучше бы не начинала. В дверь постучали, и Марта-толстушка тихонько и хрипло сказала, появившись на пороге: — Наталья Наумовна с городовым беседу окончила, теперь вас к себе требует. — Меня? — Марию Анисьевну. Немедленно. Девушка, закончив говорить, стояла столбом, вперив в пространство невидящий взгляд. — Ну чего еще? — Чтобы выйти, няньке пришлось отодвинуть девицу Фюллиг плечом. — Бедняжки! — прошептала я и прислушалась. Из гостиной доносились громкие женские голоса, кажется, назревал скандал. Осмотрев бархотку на пухлой шейке, я сорвала ее одним резким движением. — Барышня! Повторив процедуру с девицею Царт, я засунула оба артефакта под подушку на постели. — Времени нет! Марта, быстро отыщи похожие ленты! Пока девушки закрепляли поддельные бархотки, я напористо бормотала: — Делайте вид, что под действием чар находитесь. И ни словечка, ни косого взгляда. Покорность и послушание. Только возможность появится, хватайте Бубусика, это важно, и бегите. Только тихо и тайно. — Куда? На помощь звать? — Да кто тут поможет? Возьмите извозчика и на Цветочную улицу направляйтесь. — В новом доме вас, барышня, ждать прикажете? — Если не вернусь… Ах, вы сами со всем разберетесь. — Вы — великая чародейка, барышня. — Толстушка доверчиво заглянула мне в лицо. — Вы всех злодеев дотла сожжете. Я обняла горничных, чтоб они не видели моих влажных глаз. Пусть хоть Гавра мне сберегут, он ведь слаб совсем стал, раз в кота обернуться не может, ему кроме гроз и вихрей сны еще надобны для здоровья. Навья с такой силой распахнула дверь, что она стукнулась о стену: — Прочь! — велела девушкам. Те, помня мои наставления, приняли вид полусонный и медленно удалились. Нянька явно пребывала в раздражении. — Как же мне все надоело! — Она повернулась к зеркалу, оперлась о него ладонями. — Твои любопытные горничные, твоя жирная собака, твоя кузина… Я смотрела на нее отраженную, на себя за ее плечом. — Почивать ступай! — Маняшины губы искривились. — Да не бойся, не буду нынче твои запоры сонные на прочность проверять, не до тебя. — Не хочется что-то. Снизу послышался голос Натали, она распоряжалась слугами. — Готовится голубица, — сообщила мне навья. — Торопится, суетится. Сейчас она всех из дома отправит, хотя к ужину ничего не готово. А знаешь, что твоя родственница сделать удумала? — Понятия не имею. Шею сдавило, поэтому голос получался хриплым. В голове от недостатка воздуха шумело, взгляд затуманился.