— Старого пана, Савицкого этого, Сигизмунд который, леший его дери, Кшиштович. Пользует его, лечит в меру сил, смерть отгоняет. Желаю, говорит, покоя, чтоб оставили их без внимания и позволили из столицы уехать. Я ей: «Серафима страдает в разлуке». А она: «Пострадает да бросит, не до меня ей будет, барышне Абызовой новая жизнь открывается». — Экая внезапная страсть. — Да какая страсть с развалиной… то есть со старцем! Любовь это, Эльдар, верная и жертвенная. Поэтому и ходит ежеутренне к святому Демьяну, у мужа покойного прощения да благословения испрашивать. И не внезапная нисколько, больше четырех лет уже. Они во сне познакомились. Ну, ты знаешь, Серафима ей свои сны отдавала, а Маняша и пользовалась. Говорит, в том тонком мире поначалу мужа хотела повстречать, потому и искала его прилежно, но повстречался ей Сигизмунд. Подружились со старцем, он в поисках ей помогал. Маняша и не заметила, как дружба в нежность превратилась. — А что за дела у пана Сигизмунда с Кошкиным? — Про это она рассказывать отказалась, а с ним вообще говорить запретила. Только просила препятствий в отъезде им не чинить. — Когда отбудут? — Первого числа, то есть завтра. — Куда? — Из империи подальше. Старцу солнышко да тепло показано. — Экий прыткий старикан. — Мамаев даже поцокал языком. — И солнышко ему, и девицу-молодицу, ведьму при этом. Порывшись в ящике стола, он достал фотографическую карточку. — В молодости он, конечно, орлом смотрелся. Геля взглянула: — И Наталью Наумовну очаровать умудрился. Это же из ее запасов портрет? — Именно. Мне его Серафима в тот день, когда мы Петра Иванова раскололи, отдала. — Раскололи! Сеанс спиритизма в приказе устроили. — Недовольство вашего, Евангелина Романовна, тона мы спишем на вашу чародейскую несостоятельность. А также упомянем нелепую боязнь покойников. — Не будем мы ее упоминать! Я борюсь, аки львица сражаюсь, на вскрытие вчера присутствовать напросилась. — И четыре с половиной минуты лицезрела, после в обморок брякнулась, мне доложили. На четыре минуты свой предыдущий рекорд превзошла. В дверь постучали, вошел нижний чин с перевязанным ленточками пакетом вощеной бумаги: — Евангелине Романовне передали. Геля поблагодарила и дождалась, пока служащий удалится. — Спорим, это Серафима мне платье к вечеру прислала? — Спорим! — Мамаев азартно зашуршал бумагой. — Ты проиграла. Из вороха обертки показался плетеный ящик, заполненный яркими экзотическими фруктами. — Надо же, и фиги есть! — Это от Юлия Францевича нам фиги, — отбросила сопроводительную карточку Геля. — Подарок в канун Новогодья. — Как символично. А давай ему в ответ тоже что-нибудь символичное пошлем? — У нас, Мамаев, на достойный ответ ни денег, ни фантазии не хватит. С этим чародей с неохотою согласился. Гавр поднял лапку у фонарного столба и замер, будто совершая некое сакральное действо. Разбойник эти дни пребывал в облике собачечки и менять его решительно не собирался. На уговоры ворчал умильно и просился на ручки. Пришлось посылать Март в лавку за смешной собачьей сбруей, шерстяными попонками и даже крошечными ботиночками, без которых эта кривоногая нелепица могла запросто обморозить лапки. Домашние единогласно решили, что Бубусик, так я мстительно обозвала эту Гаврову ипостась, подарок Гели, а пропажа огромного крылатого кота вообще никого не удивила. Ну улетел и улетел. Девица Фюллиг только спросила осторожно, но ответом: «Болтается где-то, нагуляется — вернется», — полностью удовлетворилась. Зато у меня появился повод выходить из дома. Бубусик жрал за семерых и совершать действия обратные желал регулярно. В прогулках нас сопровождала до отвращения бодрая «Маняша». Здоровье ее меня своим улучшением тревожило, я постоянно пыталась прикоснуться к ней, поделиться силой, иногда это получалось, но к привычным последствиям не приводило. Навья сменила гардероб, презрев вдовьи одеяния няньки, и теперь вышагивала рядом в пристойных высоких сапожках, подметая снег подолом шубы, в руке ее болталась корзинка, куда собачечка запрыгнул, утомившись моционом. Мы прогулялись бульваром, свернули к набережной. Традиционно подарки у нас вручаются на Рождество, но праздник Новогодья также требовал небольших презентов. Поэтому мы заходили во все попадающиеся по дороге лавки и скупали всякую приятную дребедень. Я купила несколько пар перчаток Геле, новый ларец кузине, вместительней и богаче прежнего, пудры и духов руянским девицам, няньке, слегка с намеком, чеканную грелку. Остановившись перед витриной, в которой был выставлен мужской манекен, я кивнула: — Сюда. — Его сиятельству желаешь что-то подобрать? — скривилась «Маняша». — Или других кавалеров одаривать примешься? Смутившись, я потащила ее в другую сторону, где за стеклом блестели боками оранжерейные цитрусы и бледно-зеленые груши. В лавке оказалось жарко и пахло так, что Бубусик расчихался. — На улице обожди, — велела я няньке. Та фыркнула, но приказ исполнила. — Какая приятная встреча, — поклонился, сняв с головы цилиндр, Юлий Францевич Брют, стоящий у прилавка, — Серафима Карповна. Вернув поклон и поздоровавшись, я с любопытством посмотрела на плетеный ящик, который, следуя указаниям канцлера, заполнял приказчик. — Фиг побольше, голубчик, — хихикал будто над только ему понятной шуткой Брют, а потом понизил голос: — Говорят, ты с княгиней Кошкиной знакомство свела? — Аудиенции удостоилась. — И как она тебе? — Не представляю, — осторожно начала я, — какого ответа вы от меня ждете. — Именно такого, — подмигнул канцлер. — Твое мнение о ней волнует меня мало. Ты-то ей по нраву пришлась? — Пожалуй, да. — Интересно с чего? С твоим появлением у нее планы на династический брак с сопредельным правящим домом порушились. — Ее сиятельство мне аффирмацию Анатоля подарила, — сказала я с обидой. — Это ли не свидетельство расположения? — Или того, что это пустая бумажка? — хихикнул Брют и быстро спросил: — Чародею нормальному ты аффирмацию показывала? Настоящая? Показывала? Да я эту бересту сама не рассматривала, как положила в ящик, так и не доставала. Я смущенно покачала головой: — Если это подделка, тогда смысл подарка мне непонятен. — А если нет, понятен? — Я, Юлий Францевич, — проговорила я с достоинством, — девушка простая, мне экивоки ваши тревожны и невразумительны. Упаковка закончилась. Канцлер наклонился над столом, надписывая сопроводительную карточку, а разогнувшись, проворчал: — Твоя незамутненность, конечно, мила и все такое, но… — Он придвинулся, зашептан на ухо: — Все высокомерные чародеи рано или поздно были повержены чародеями более сильными, а последние — вовсе людьми без способностей. Не привыкай на силу полагаться, если выжить хочешь. Он поклонился, надел шляпу, велел приказчику доставить пакет по адресу и был таков. А я четверть часа выбирала фрукты к праздничному столу и размышляла. Кажется, я только что получила хороший совет от человека нехорошего. Расслабилась ты, Серафима, страх потеряла. Плывешь по течению да на солнышко жмуришься, а от цели своей, как и прежде, далека. Думаешь, приказные сыскари за тебя работу сделают? Нет, они-то сдюжат, только так, что Маняшу ты не спасешь. Их задача — навье логово разорить, а твоя — Марию Анисьевну оттуда прежде выдернуть. Меня тревожило, что подруга, кажется, остается с этими нелюдями по доброй воле. Я знала, что иерархия в навьем гнезде — кажется, оно зовется семья — строится вокруг хозяйки, госпожи, или, если следовать осиной тематике — матки. На эту роль никто из окружения Кошкина не подходил. Старая княгиня? Кто-нибудь из прислуги, ну, то есть, притворяющийся ею? Сомнительно. Скорее хозяйку никто и никогда не видит, ну, кроме особ приближенных и посвященных. В тени она скрывается, под защитой. Неужели придется с нею в схватку вступить за Маняшу мою драгоценную? Чародейские силы навов-воинов я представляла. А что может хозяйка? И зачем меня в гнездо тащат? Ну не сновидческих же моих сомнительных способностей ради, правда? Грелкой семейной служить? Тогда отчего именно меня, мало ли в мире огненных чародеев? Вопросы, вопросы, вопросы, и ни одного ответа. Тактика выжидания не действовала абсолютно. Геля с Мамаевым по крупинке информацию добывают, потому как сферы властные задействованы, к ним на кривой козе не подъедешь. А время идет. По большому счету если бы не приказ Брюта рождественского бала дожидаться, я могла бы покинуть Мокошь-град хоть сегодня. Уверена, чародейский приказ и без меня бы разобрался. Тем более что сведениями о навах я снабдила их щедро. Интересно, за эту болтливость канцлер меня накажет? Под каким там особо секретным грифом все хранится? Ах, пустое. Сновидцы — блаженные, а блаженные болтливы. А еще они порывисты и непредсказуемы. И раз тактика выжидания меня подвела, пора свою порывистость проявить. Корзины с фруктами, тщательно обернутые в упаковочную бумагу, я велела доставить в дом Бобыниных. — Ав-р! — встретило меня за дверью. — Бубусик замерз! — возмутилась «Маняша». — Давай уже возвращаться. — И не подумаю. — Я решительно дернула ручку корзинки. — В отеле сейчас же поселюсь, а на Голубую улицу больше не пойду! — И оскандалишься на весь свет? — Пусть! Не желаю в ваши игры более играть.