— Иван Иванович? А это, позвольте, кто? Какой-то отставник-офицеришка, просиживающий штаны в моем доме? Кто он? Ау! Он попросил у меня твоей руки? Получил согласие? Вы обручились с ним, в конце концов? Нет, нет и нет! Он никто и звать его никак! Наталья Наумовна смотрела на брата с ужасом, причину которого я не понимала. Аркадий находился, конечно, в крайнем раздражении, но это ведь не впервые. А если она картинным испугом желает его пристыдить, так тоже зря. Он сейчас не видит вообще ничего, ну, может, пелену красную перед глазами. — Что ты такое говоришь? — всхлипнула Натали. — Я? — Аркадий отбросил газету, схватил со стола плоский бокал и замахнулся им в сторону сестры. — Я, Наташенька?! Та съежилась, будто действительно опасалась, что в нее сейчас этим стеклом швырнут. Я откашлялась: — Аркадий, ты меня пугаешь. Будь добр прекратить эту сцену. Рука Бобынина застыла, он опустил бокал на стол, выдохнул с фырканьем: — Простите, барышни. Когда дело касается чести семьи, я становлюсь излишне чувствителен. Я посмотрела на Натали, она, отвернувшись от нас, явно вытирала слезы. «Он ее бьет, — вдруг поняла я с ошеломительной ясностью. — Аркадий бьет свою сестру». — Иван Иванович Зорин, — сообщила я в пространство веско, — статский советник, он высокоранговый чиновник и дворянин. И хоть дворянство его не старинное, а прилагаемое к чину, оно наследственное, с правом передачи зоринским потомкам. Это к тому, Аркадий, что Иван Иванович вовсе не никто. «А еще тебя, проходимца, скоро запрут в острог и некому будет сестру твою тиранить». Последнее я не сказала, а злорадно додумала. Бобынин повернулся ко мне, растянул губы в нехорошей улыбке: — Еще одна жертва мужского обаяния сыскного дуболома? Он медленно поднялся и шагнул ко мне, нависнув над креслом: — Тупая курица! Рукою Бобынин схватил меня за волосы и дернул. От боли из глаз брызнули слезы, я вскрикнула, поглядев на Натали, сжавшуюся на своем месте. — Ко-ко-ко… Курочку давно не топтали? Она раздражена сим фактом? А сейчас испугана? И некому за нее вступиться? Папенька далеко, а грифона она гулять отпустила? Я поймала его взгляд, злой, расчетливый: — Не смей меня трогать. — А то что? — Он отпустил мой локон и замахал руками, будто в испуге. — А то что? Правая его ладонь резко опустилась мне на щеку. Голова дернулась от удара. — Мерзавец! Второй пощечины я не допустила, перехватила мужское запястье, выпустив из пальцев сноп огненных искр. — Подлый, гадкий мерзавец. Бесконтрольная сила вырывалась из меня со словами, с дыханием, как у Змея Горыныча из сказок. К счастью кузена, голова у меня была всего одна, и он успел увернуться от первого, самого мощного потока пламени. — Не смей ко мне прикасаться! Больше никогда! Аркадий завизжал от боли, упал на спину, начал отползать. — Фимочка! — раздался крик и на голову мне выплеснулась холодная вода. — Фимочка, успокойся. Натали стояла передо мной, прижимая к груди пустой графин. Я, тяжело дыша, бросилась в кресло. — Пошел прочь, мерзавец, — велела уже спине убегающего кузена. Натали уронила графин на ковер, упала подле меня на колени и разрыдалась. — Ничего, ничего, сестренка, — гладила я ее белокурую головку, — мы не позволим себя обижать. — Ты такая сильная, Серафима, такая сильная, а я… А я тоже рыдала. От боли, от обиды и от жалости. Мне было жалко Наталью и еще себя, потому что я поняла, что никакой любви с Иваном у меня уже не будет, потому что ей, страдалице, он важнее, и я не буду ей мешать, не смогу. Аркадий Наумович покинул дом через четверть часа, будто бы на службу. Как себя вести с ним дальше, я не представляла. Успокоившаяся Натали принялась меня увещевать, что-де все теперь хорошо будет, братец принесет извинения, мы его простим и наступит всеобщий покой. — Такое прощать нельзя, — возражала я. — Ударивший однажды будет делать это и впредь. У господина Бобынина нет над нами власти. Ты совершеннолетняя, дом ему, кажется, не принадлежит. Кто собственником записан? — Карп Силыч Абызов, — ответила Натали с явственной ноткой недовольства. — Чудесно! Рада, что папенька не отдал Аркадию в руки такого против тебя оружия. Надобно нам сейчас быстро и решительно действовать. Вели лакею вещи Аркадия упаковать, и пусть с ними в его контору отправляется. — Нет, Фимочка. — Кузина сызнова зарыдала. — Это скандал, ты меня погубишь. — Аркадий тебя убьет, — сказала я устало. — Рано или поздно. Понимаешь? Он с каждым разом будет причинять тебе чуть больший вред, пока не переступит границу смертоубийства. Он сегодня уже замахнулся на тебя бокалом, брось он его да попади тебе в голову… — Ах, прекрати ужасы пророчить! Нет, нет, нет! Аркаша не такой, пугать иногда пугает, но чтоб до смерти… Он экспрессивен слишком, он нервическая натура. — Послушай, я с твоим нервическим братом жить не буду. Из самосохранения хотя бы. Но тебя с ним тоже не оставлю. Выбирай, либо мы с тобой съезжаем нынче же в отель, либо пусть уходит он. — Какой скандал, какой скандал… Наталья Наумовна причитала без остановки. Причитала, пока я отдавала указания лакею, пока надзирала за упаковкой вещей, пока Марты, убрав из гостиной следы пожара, накрывали в столовой обед. — Фимочка, — сказала она, наконец сменив шарманку, — молю тебя, милая, не говори Ивану Ивановичу о сегодняшнем скандальном происшествии. — Вряд ли у нас господином Зориным состоится личная беседа. — Я хлебала суп, не ощущая вкуса. — Разве что мы жалобу подавать на бесчинства Аркадия будем. — Нет! Ни в кем случае! Не губи! Я написала брату, он не появится в доме, пока ты здесь гостить, а после мы решим, как быть дальше. Я кивала, будто соглашаясь, но для себя решила твердо: до отъезда я сделаю все, чтоб Натали обезопасить. Зорину не скажу, так и быть, но у меня и без его высокородия советчики сыщутся. — Мария Анисьевна, наверное, шумом встревожена, — после обеда сказала Натали, к моему удивлению. — Я, пожалуй, должна лично ей события живописать, как одна из виновниц. Они беседовали в нянькиной комнатке, пока я шептала свою версию событий в мохнатое ухо вернувшегося с прогулки Гавра. — Тебе здесь остаться придется, — говорила я, — дом стеречь. На тебя, разбойник, полагаюсь. — Ав-р-р… — Чтоб ни господин Бобынин, ни лакей его на порог не смели ступить. — Ав-р-р. — Фимочка, твой питомец разумеет человеческую речь? — Наталья Наумовна вышла на цыпочках и прикрыла смежную дверь. — Когда хочет, тогда разумеет, а когда нет, то дурак дураком. Гаврюша на дурака не обиделся, фыркнул, будто от смеха, и стал укладываться в постель. Потому что порядок такой: спать, есть, гулять, есть и сызнова спать. Я подхватила с пола вылизанную обеденную миску. На первом этаже ожил дверной колокольчик, через минуту Марта-толстушка сообщила, что пожаловал господин Зорин. Натали суетливо поправила перед зеркалом прическу и пошла к гостю, а я прилегла рядом с полосатым разбойником. Думать об Аркадии Бобынине не хотелось, о том, чем занята в гостиной его несчастная сестра, тем более. Поэтому я стала думать о своем расследовании. Итак, чему я научилась вчера, попивая вишневую наливочку с двумя сыскарями? Геля рассказала мне, что представляет расследование, как плетение паутины, когда от одной точки в разные стороны расходятся факты-события, связанные друг с другом поперечными перемычками. Эта картинка показалась мне удобнее, чем привычная мозаика, которую мысленно раскладывала я. Потому что в инкрустации каждый кусочек соприкасается только с соседними, тогда как в паутине радиальные нити связаны друг с другом круговыми. Они все связаны! И еще запомнилась мне фраза господина Мамаева: есть тот, кто мог, и тот, кому это было выгодно, и вот, букашечка, когда два эти качества в одном человеке сходятся, он виновник и есть. Букашечка… Паутина… Мошка в паутине… Во льду? Крампус? Нет, Серафима, ты сызнова проторенную тропку пройти пытаешься. Забудь пока Крампуса, и лед, и не ключ, но путь. Тем более, что, став девятой, правда в другом круге, в Гуннаровом, сама ключом стала. Маняша вполне могла эту твою коллизию предсказывать, когда у грани сна и смерти бродила. Не думай о чародеях, не думай о вещунах и сновидцах. Кому выгодно и кто мог? Ты с Гаврюшей, прежде чем в Мокошь-град явиться, облазила весь Руян, зимний, неприветливый, почти безлюдный. Ты говорила со старшими, с ведьмами, с рыбаками. Они не смогли тебе помочь. Ты не знала, что спрашивать, поэтому ответов не получила. Кто мог? Этот человек должен был изучить и меня, и Маняшу самым тщательным образом. Он должен был выучить ее словечки и манеры, чтоб я не заподозрила подмены. Много ли таких? На Руяне мы пробыли больше двух месяцев, познакомились с разными людьми. Насколько близко нужно от меня оказаться, чтоб… Натали? Испуганная этой мыслью, я зажмурилась. Все это время кузина была рядом. Она та, кто могла? Пожалуй. Зачем? Да и сейчас в теле Маняши Нееловой вовсе не Натали, кузина сейчас в гостиной с… Плохая мысль, прочь!