Он не мог закончить ни единого предложения, потому что каждое из них прерывалось моими губами. Стало жарко, поток жидкого огня хлынул по позвоночнику. Ласки Ивана становились все настойчивее. А я… Я от него не отставала. — Ты пьяна, — сказал чародей, — мы не можем, это неправильно. Он щелкнул меня по кончику носа. Хмельной морок из головы моментально исчез. Я, тяжело дыша, с ненавистью посмотрела в васильковые глаза. — Не можем, конечно же не можем! Порочная девица тебя недостойна. — Погоди, бешеная, ты все не так поняла. Но меня было уже не остановить. Я закричала, подняв лицо к небу: — Гавр! Ко мне! — И в следующее мгновение взлетела, поднятая мощными лапами своего питомца. Сверху мне было видно и ледяную Мокошь, и цепочку фонарей, и удаляющуюся от нас коляску с испуганным кучером и застывшим статским советником Зориным. — Хороший мальчик, — похвалила я Гаврюшу, когда мы приземлились на балкон бобынинского дома. — И ненужно нам тебя больше в кракозябру обращать. Гавр со мной согласился. После того как горничные впустили нас в спальню, он завалился на кровать и заснул, а я еще долго плакала и страдала. Завтракать не спустилась, велев принести мне кофе в постель. Вместе с кофе явилась бледная «Маняша». — Что за кулончик? — спросила она, заметив мамаевскую подвеску в вырезе ночной сорочки. — Не припоминаю я его. — Эльдар Давидович вчера подарил, — покраснев слегка, ответила я честно. — Ты здорова уже, нянюшка? — А губы-то припухшие, а глазки-то заплаканные. Тоже Эльдар Давидович постарался? — Он, представь себе, князь. — Представляю, этих басурманских князей в столице хоть косой коси, кто в Мокошь-град со своих гор переберется, сразу князем становится. Кстати, о князьях. Вечером его сиятельство с визитом отметился, даже я до гостиной доковыляла, на его кудри полюбоваться. — И чего? — Да ничего. — Она повела рукой, указывая на розовый букет в вазе. — Велю Мартам унести, — решила я. — Записку не оставил? — Нет. Сокрушался, что ты корреспондировать с ним не желаешь. Я глотнула кофе, почесала за ухом Гаврюшу: — Сейчас, разбойник, мы тебя покормим, а после гулять отпустим. Маняша слаба еще хозяйничать, мы Март наших руянских в помощь кликнем. — Наталье Наумовне они внизу помогают, — сказала нянька недовольно. — Юбку подшивают, чтоб в коньках не путалась. — В каких еще коньках? — Его сиятельство сегодня вас на каток пригласил, вот она и готовится. Чудесно! Нас пригасили! Она готовится! Интересно, а Зорина она с собою потащит? Нет, просто интересно, согласится ли Болван Иванович на льду позориться ради своей глубоко порядочной кроткой невесты? А мне тогда кого в спутники назначить, чтоб брошенкой не казаться? В чародейский приказ телефонировать господину Мамаеву? Ах, у меня же тоже жених имеется! Я посмотрела на рубиновое кольцо с ненавистью. Князь Кошкин у меня в спутниках по умолчанию. Девица Фюллиг заглянула в двери: — Чего прикажете, барышня? Я приветственно замахала руками, и обе горничные вошли. — Во-первых, нужно Гавра покормить, во-вторых, давайте поможем Марии Анисьевне переодеться. — А мне зачем? — заворчала нянька. — Мне-то с вами не ехать, слаба я. — Ты в этом платье две ночи от жара страдала. Не спорь, Маняша. Командовать прислугой было привычно, и робость, которую я испытывала, оставаясь с Маняшей наедине, меня не сковывала. Гаврюше принесли миску рыбешки и кувшин молока. Он ел аккуратно, присмотра не требовал. Я нырнула в гардеробный шкап и достала новую шелковую сорочку: — В это тебя переоденем. Идем в твою комнату. — Да я и сама могу, нечего из меня барыню строить, — трындела нянька, с неохотой следуя за мной. Я держала ее за руку, казавшуюся мне ледяной. — Ничего, ничего, авось не разбалуешься. Ах, как же трудно притворяться! В Маняшиной горнице я присела на пуфик у трюмо и кивнула Мартам, чтоб приступали. Наготы Маняша не стыдилась, никогда не стыдилась. И сейчас ее двойник поднимал послушно руки, пока горничные через голову снимали платье. — Ты тоже исхудала, нянюшка, — протянула я, критично рассматривая ее поджарое узкобедрое тело. — Ребра даже видать. А ну-ка, повернись, на спину твою посмотрю. «Маняша» улыбнулась одними губами: — Ну гляди, — и медленно стала крутиться, будто балерина в гнумовой музыкальной шкатулке. Шрам под коленом, родинка на бедре. Колено она суком пропорола года три назад, я самолично шов накладывала, прекрасно тот случай помню. А родинка забавная, будто островок на карте обозначен. Я вытянула шею и задержала дыхание, чтоб ничего не упустить. Вот оно! На ладонь повыше копчика, в кошачьем местечке алела вязевая ведьминская метка. Это Маняша! Каких еще доказательств мне надобно? Нянька перекинула на плечо косу, будто чтоб удобнее мне было любоваться, а после повернула ко мне лицо, изогнув шею: — Можно уже твои шелка драгоценные надеть? — Что? Ах, прости, я о своем задумалась. Конечно, одевайся. Гаврюша, кажется, завтрак окончил, я его на двор выпущу. И я сбежала в спальню, загремела балконными шпингалетами, заворковала с котом, скрывая свою растерянность. Никогда Мария Неелова не изгибала так шею свою лебяжью, мы даже шутили, что она с волчицею схожа. Волки тоже шеей не вертят, они всем корпусом поворачиваются. Марты уложили няньку в постель, забрали в стирку грязную одежду, приступили к ежедневной уборке. Я вернулась в Маняшину горницу и присела у кровати. — Нечего со мной тут возиться, — зевнула больная. — К Наташке ступай, в гостиную, как у барынь положено. Я потрогала ее лоб: — Язык покажи! — Еще и язык? — И горло посмотрю. — Ты, что ли, лекарь? Но рот открыла широко и позволила в него заглянуть. Горло было простудное, красное, на языке белый налет. — С тебя хворь сняла, на себя приняла, — сказала Маняша, — как обычно. А после заснула, тяжело и хрипло дыша. Я вышла, тихонько притворив дверь. Она говорит в точности как Маняша. Она знает то, что знала лишь она, использует ее словечки, ее интонации. Так от чего же я не верю ей ни на грош? Марты помогли мне надеть дневное скромное платье и остались на козетке, коротать время до возвращения Гавра или пробуждения больной. Я спустилась в гостиную. Наталья Наумовна вышивала, Аркадий Наумович просматривал газеты. — Однако, Серафима, пресса не оставляет тебя своим вниманием, — сообщил он недовольно. — Фееричное возвращение, неклюдский табор, личный грифон! Ты скандальна, дорогая. — Грифон? — Заглянув в газетный лист, я пожала плечами. — Это явная глупость, у тех бестий к львиному телу прилагается птичья голова. Что же до прочего, любезный кузен, на каждый роток не накинешь платок, как учит нас берендийская народная мудрость. А ты службу нынче решил пропустить? — Приходится, — еще более недовольно бросил кузен. — Не могу же я своих девиц отпустить на каток без сопровождения. — Ах, — Натали не отрывалась от вышивания, изящно выкладывая стежок за стежком, — ты можешь не тревожиться, братец. Иван Иванович пообещал присоединиться к нам, как только закончит с делами.