— И она нужна! Всего подсматриванием и подслушиванием не вызнаешь. А если по ходу дела вопросы новые возникнут? — Ах, как любопытно… Тогда получается?.. — Вот и я о том же. — Сыскарики! — взмолилась Евангелина. — Можно слов побольше? Какое тело-исходник? — Из которого тот, кто Маняшину роль на себя взял, появился. — Эльдар на девушку не посмотрел. — Ванька, ты о чем-то недоговариваешь! Зорин явно смутился, растерянно пожал плечами. Попович отобрала свой блокнотик, подхватила со стола карандаш: — Значит, так, господа чародеи, ваши личные отношения ко мне в данный момент касательства не имеют. Отвечайте мне немедленно. Подозреваемый кто? Мужчина, женщина? — Женщина, — уверенно сказал Иван Иванович, — мужчине в женском теле было бы несподручно. — Чародейка? — Нет! Геля поставила в блокноте галочку: — Почему? — Потому что это колдовство не наше, не человеческое. — Ведьма? Сыскари переглянулись и оба рассмеялись: — Ведьмы? Нет, Гелюшка, эта порода так колдовать решительно не в состоянии. — А кто тогда? Неклюды, басурманские шаманы? Кто эта женщина? — Навья. — Улыбка Ивана сменилась выражением крайней усталости. — Это совершенно определенно грязная навская волшба. Тут им пришлось прерваться, младший чин явился призвать Зорина в кабинет неожиданно явившегося в приказ начальства. Надворная советница Попович навов не боялась, она дописала свои заметки, перечитала их внимательно. — Эльдар, чем навы от обычных людей отличаются? Что нужно в теле-исходнике обнаружить, чтоб понять, что это именно оно? Хвост? — Вот уж не думал, Попович, что ты в досужие сплетни веришь. Ну какой еще хвост? — Погоди! Выражение даже такое есть — навья снасть. — Где есть? — В народе, Эльдар Давидович, в нашем великом берендийском народе. — Наш великий народ необразован и темен. — А ты вообще басурманин, и нечего тут мой народ сквернословить. Они похихикали, ругаться друг с другом нравилось им чрезвычайно. — Ладно, букашечка. — Рука Мамаева, уже опустившаяся в карман за гривенником, там и осталась. — Какие-то отличия в том теле быть, наверное, должны. Но это совершенно точно не то, что сможет определить человек неподготовленный. Когда-то навов находили по рудиментарным отросткам, наверное, чем-то похожим на хвосты, либо по чешуйкам, проросшим сквозь кожу. Но это было давно. — Они меняются? — Как и все мы. — Чародей все же достал монетку и задумчиво покрутил ее в пальцах. — Они хладнокровные. Не в фигуральном смысле, а фактически. — В приказе градусник имеется? — деловито спросила Геля. — И у кого температуру измерить? У поддельной Манящи или у исходника? Это качество к телу привязано или к сущности? — Какие вопросы толковые, — восхитился Эльдар рассеянно. — И как их много! Холодно ей должно быть, няньке, а барышня Абызова горячая… — Вчера Серафима жаловалась, что озябла. Удивлялась еще этому факту. — А еще говорила, что Маняша в горячке мечется. — И что из этого следует? — Что кое-кто пожадничал и чуть не лопнул от чужой горячей силы. Геля встревожилась: — Это опасно? — Не для Серафимы. — Мамаев улыбнулся слегка мечтательно. — Там, букашечка, такие бездны, что никому не исчерпать. — Перфектно! Тогда мне достаточно присматривать за барышней Абызовой, своей осведомленности не выказывая. Евангелина Романовна выдвинула на центр стола кружку с «паразитическими» денежками: — За обед сегодня я заплачу. Засим борьба с паразитическими словами объявляется проигранной. А ежели кому наши слова не нравятся, так это не наше дело. Эльдар Давидович это решение горячо поддержал, и они в четыре руки принялись за подшив оставшихся документов, чтоб до обеда закончить эту неприятную работу. Какое отвратительное было утро! Никогда еще не было мне так плохо, ни разу в жизни. Сама виновата, чего уж себе врать. И дело было не в похмелье, его-то, стараниями Болвана Ивановича, у меня как раз не наблюдалось. Сердце болело, или душа, или самомнение, обломки которого так больно царапали сейчас и душу, и сердце. Вчера Иван, не слушая возражений, забрал меня от сыскарей, засунул в коляску, устроился рядом со мной. А я, смелая и веселая, прильнула к нему. Дура! С поцелуями еще полезла. Зорин меня отодвинул, велел кучеру трогать. — Гаврюша! — заорала я. — Собачечку мою забыли! — Авр-р, авр-р, авр-р-р… — Гаврюша выбрался из корзины, которую, оказывается, чародей успел поставить у меня в ногах. — Трогай, — повторил Зорин погромче и подхватил кривоногое нечто, ласкающееся, как это только что делала я. — Эльдар Давидович его заколдовал, — пояснила я с непонятной гордостью. — Еще и моей силы зачерпнул. — Эльдар? — недоверчиво переспросил Иван Иванович. — Ему на этот фокус силы недоставало? — Фокус? Зорин покачал головой и собачечка в его руках стала пухнуть, раздуваться на манер кузнечных мехов, а когда перестала помещаться в коляске, чародей подбросил ее вверх. Раздался хлопок, будто собачечка лопнула, и сонный кот Гавр взмыл к облакам, мощно взмахнув крыльями. — Красавец какой вырос, — проводил Иван взглядом его полет. — Фокусу этому меня обучишь? Зорин улыбнулся холодно: — У вас, Серафима Карповна, обучателей и без меня довольно. Попросите господина Мамаева, например. — И попрошу. — Насупившись, я принялась смотреть на закованную льдом Мокошь в обрамлении фонарных огоньков. Коляска неторопливо катилась по набережной. — Сейчас я вас на Голубую улицу доставлю, а на будущее попрошу более… — Господин Мамаев, в отличие от прочих знакомых мне чародеев, кавалер предупредительный. — Ты желаешь во мне ревность вызвать? — Иван взял меня за плечи и повернул лицом к себе. — Хочешь, чтоб я тебя к Эльдару ревновал? — А ты высокомерно считаешь, что во всем его превзошел? — От злости у меня даже губы дрожали. — Думаешь, господин Мамаев моей страсти недостоин? — Ее страсти, — пробормотал чародей раздражено, — подумайте только, ее страсти… Он быстро и зло поцеловал меня: — Твоя страсть всего лишь… Еще один поцелуй. — Эльдар мне друг, и никакая страстная девица…