Это должен быть некто, кто сначала был рядом, а после исчез. Как госпожа Шароклякина, опекавшая меня на острове. Или… Гавр заворчал, когда я возбужденно подпрыгнула на кровати. Круговая нить в паутине называется ловчей, я только что нащупала ее кончик. Тогда я забыла, что кроме ловчей нити по спирали идет еще одна, вспомогательная, и не знала, что часто сыскарь-новичок эти две паутинки путает. Наталья Наумовна плакала перед Зориным без всхлипов либо гримас, по бледным щечкам катились крупные хрустальные капли. Ивану даже на мгновение почудилось, что, падая на пол, они разбиваются там с хрустальным звоном. — Ванечка, я боюсь, я в ужасе, я без сил. Кожа у Натали была тонкой, как лепесток белой оранжерейной розы. На висках сквозь белизну просвечивались синие кровяные жилки. Иван Иванович вздохнул и промолчал. Гостиная напоминала поле боя. Пахло гарью и ощущался остаточный фон сильной атакующей магии. Одно из кресел и ковер, видимо павшие случайными жертвами баталии, теперь отсутствовали. — Серафима безумна, — резюмировала барышня Бобынина свой рассказ. — Аркадий уже от нее пострадал и вряд ли сможет теперь находиться с нею под одной крышей. Отказать ей от дома не представляется возможным, так как дом фактически принадлежит господину Абызову. Это скорее Серафима может изгнать нас с братом. Да и скандал! Ванечка, он станет последней каплей. И без того газеты будто с цепи сорвались, живописуя похождения барышни Абызовой. Я буду растоптана, опозорена. — Серафима Карповна у себя? Зорину показалось, что кто-то пробежал по коридору, и послышалось треньканье телефонного аппарата, установленного в кабинете первого этажа. — Заперлась в спальне со своим чудовищным грифоном и беседует с ним! Безумие! До седьмого сеченя придется терпеть. Я должна выдержать до этой даты. После блаженная Серафима съедет по своим блаженным делам, и я смогу с облегчением вздохнуть. Иван Иванович посмотрел на кроткую Наталью с жалостью. Он знал, что после отъезда кузины ту ждет еще один удар, уже со стороны брата Аркадия. А еще Зорин знал, что как только господин Бобынин окажется за решеткой, он, Зорин, выдохнет с облегчением, перестав изображать нелепое жениховство. Ситуация, и без того Ивана тяготившая, с появлением в столице Серафимы стала почти нестерпимой. Если бы только она дала ему возможность объясниться! Но нет! Она будет болтать с кем угодно, сражаться плечом к плечу с Гелей, флиртовать с Мамаевым или скандалить с родней, на это у нее и времени и желания достанет, на Зорина же у нее ни того, ни другого нет. Наталья Наумовна, видимо исчерпавшая уже весь запас слез, подошла к клавикордам. Из всех занятий, входивших в ритуал его ухаживаний, совместное музицирование тяготило Ивана менее прочих. За клавишами Натали не говорила. Зорин обычно с готовностью разыгрывал с нею пьесы в четыре руки и исполнял дуэтом чувственные романсы. Аркадию Наумовичу о сих домашних концертах сообщала прислуга, либо он сам на них присутствовал, убеждаясь, что сестра его не одинока и отнюдь не беззащитна. Именно изображение защищенности я являлось целью зоринских ухаживаний. Идея принадлежала барышне Бобыниной. Однажды с посыльным его высокородию доставили надушенную записку от Натальи Наумовны. Та приглашала Ивана Ивановича встретиться наедине, чтоб сообщить нечто, имеющее касательство к ее родственникам. Иван, истомившийся разлукой с Серафимой, раздраженный, растерянный, решил, что речь пойдет о загорской кузине, и явился в дом на Голубой улице в тот же вечер. Тогда Натали не плакала. Она лично открыла двери, сообщив, что Аркадий Наумович на службе, а прислуга отослана. Проводив Зорина в гостиную, без лишних слов сбросила с плеч шаль, оставшись в сильно декольтированном платье и продемонстрировала синяки на обнаженных руках, следы мелких ожогов и порезов, заживших и совсем свежих. — Я — старая дева, Иван Иванович, — сказала она спокойно и взвешенно. — Для берендийского патриархального общества — меньше, чем ничто. Знакомые меня презирают, брат тиранит, Абызовы терпят из жалости. — Это сделал Аркадий? — Кто же еще? — Натали вернула на плечи шаль, сгорбилась в кресле. — Под словом «тиранит» я имела в виду вовсе не словесные шпильки. Зорин не убил господина Бобынина в тот же миг лишь потому, что тот, как было сказано, находился на службе. — Ах, Иван Иванович, — остановила его Натали, — не берите грех на душу. Да и идти на каторгу из-за семейной свары мелко и несоответственно вашему высокому положению. Любой берендийский суд примет сторону брата, любой скажет вам, что он был в своем праве. А вы… У вас прав нет. — Это преступление! — Не в глазах общества. — Наталья Наумовна грустно улыбнулась. — Так что остыньте. Мне нужна помощь, Иван, но не такая. Ярость, не находившая выхода, клокотала в Зорине, мешала ему сосредоточиться. Он лишь кивнул собеседнице, побуждая ее продолжать. — Аркадий собирается жениться, с недели на неделю будет объявлена помолвка, и к лету, думаю, он сочетается браком. Семейная жизнь сгладит неровности его характера, я на это надеюсь, а кроме того, молодые будут жить своим домом, оставив этот, — она повела рукою, — мне. Я стану свободной. Но до лета брата надо держать в рамках. Поэтому, Иван Иванович, ваше высокородие, умоляю, помогите мне эти рамки изобразить. Притворитесь моим женихом, пусть не влюбленным, но надежным. Это ни к чему вас не обяжет. Я прекрасно осознаю, какую незаживающую рану в вашем сердце оставила моя легкомысленная кузина, и понимаю, что против нее мои шансы ничтожны. Сама я к браку не стремлюсь, желаю лишь спокойствия и свободы. Она долго еще говорила. Просто, без жеманства, без слез, без эффектов. Зорин не стал ей сообщать, что Аркадий Наумович к лету под венец отправиться никак не сможет, разве что его избранница решится отправиться с ним по этапу. Господин Бобынин натворил уже столько, что простым тюремным заключением ему не отделаться. Законы империи, касаемые продажи навских дурманящих зелий, были крайне строги. Как только чародейский сыск получит полную картину сети бобынинских распространителей, арест будет произведен. Мамаев, в чьем ведении находилось это дело, обещал закрыть его к концу года, в крайнем случае в сечене. И Иван согласился исполнить роль жениха до того момента, когда Наталья Наумовна станет недосягаема для тирании своего брата. Не раз и не два после жалел, но слово есть слово. И в тот же вечер, повстречав господина Бобынина в начале Голубой улицы, возвращавшегося со службы, познакомился с будущим родственником. Последний после этого знакомства неделю пролежал пластом, залечивая многочисленные ушибы, ссадины и перелом руки, которую больше на сестру поднимать не смел. А как жениховству обрадовался Эльдар Давидович! — К дому я прискорбно не допущен, — строил он планы. — Лакей бобынинский, Пьер который, очень любопытство мое возбуждает. Уж теперь, Ванька, мы этого Петрушку прижмем. А Наталья Наумовна, получив согласие Зорина, о том, что жениховство фальшивое, предпочла более не вспоминать, окружила Ивана Ивановича душной заботой. Дважды в неделю он являлся с визитами в дом на Голубой улице, беседовал о литературе, слушал декламацию стихов, музицировал, играл в карты, когда Аркадий Наумович оставался в гостиной. Тот вел себя приветливо, будто забыв о полученной трепке, беседовал на темы отвлеченные. Иногда жаловался на скопидомство дядюшки Карпа Силыча либо на дочь его вертихвостку, но эти речи со строгой кротостью прерывала Наталья Наумовна. Она предпочитала не слышать о своей кузине ничего — ни хорошего, ни дурного. Дребезжание клавиш отвлекло Зорина от воспоминаний. Натали принялась напевать чувствительный романс, но первый же куплет прервал звонок в дверь. — Его сиятельство князь Кошкин, — сообщила горничная, через минуту появившаяся на пороге. Девушку Иван помнил, она служила в отеле «Чайка» на Руяне. — Зови, — велела Натали. — И сообщи Фимочке, что ее жених прибыл. Служанка скрылась, в прихожей затопали, по полу пронесся порыв морозного уличного ветра и в гостиную вошел бравый Анатоль. Усов князь теперь не носил, сбрив ту половинку, что осталась у него после стычки с Серафимой, а одет был партикулярно, без ментиков и эполет. — Наталья Наумовна, — поклонился от порога, ставя на тумбу корзину алых роз, — а с вами, милостивый государь… Натали привстала из-за клавикордов и присела в глубоком реверансе: — Анатолий Ефремович, добрый вечер. Позвольте представить моего жениха. Иван Иванович Зорин, статский советник. Зорин поклонился. Знакомство его с князем на Руяне происходило при столь неприятных для последнего обстоятельствах, что тот предпочитал делать вид, что знакомства вовсе не было. Анатоль довольно развязно сел в кресло, попросил хозяйку что-нибудь исполнить, Натали сызнова принялась выводить песенку. Иван прислушивался, когда со второго этажа спустится барышня Абызова. И она появилась, когда последние аккорды романса сменились жидкими аплодисментами слушателей. «За дверью окончания ждала», — решил Зорин, рассматривая Серафиму. Вид ее ему не понравился. Ради встречи с князем девушка наложила на лицо дикое количество румян да белил, глаза подвела сурьмой, ярко накрасила губы. Кошкин при ее появлении вскочил, ринулся навстречу: — Моя корсарка! — Ваше сиятельство… — Ах, любовь, — умилилась Натали. — Что ж вы, Ванечка, там сидите, ступайте ко мне, пусть молодые люди после разлуки поворкуют. Зорин ступать никуда не мог, когда Серафима, увлеченная князем к окну, в тень многослойной шторы, послушно туда пошла, сердце Ивана пронзила вполне физическая боль. Он вспомнил все, о чем говорил ему Гуннар Артемидор. «Никогда она только твоей не будет, как ветер, как огонь. Делиться придется. Она всех и ничья». Князь что-то вполголоса говорил, девушка отвечала еще тише, они стояли в шаге друг от друга, Анатоль взял ее правую руку, любуясь рубиновым кольцом на безымянном пальце. Натали обернулась к окну, покачала головой: — Распоряжусь ужин подавать. — Ах нет! — громко сказал князь. — Ужинать мы будем в другом месте, любезная хозяйка. Сани ожидают нас во дворе. — Придется еще обождать, — так же громко произнесла Серафима и, выдернув руку, направилась к свободному креслу подле Зорина. — Я подругу на каток с нами пригласила, она что-то запаздывает. — Какая еще подруга? — Анатоль выразил тоном недовольство. — Я с ней знакома? — Наталья Наумовна стояла в центре комнаты. — Что еще за подруги, Фимочка? Ответить Серафима не успела. Горничная, появившаяся на пороге, сообщила: — Барышня Попович к Серафиме Карповне. Геля ворвалась в гостиную морозным рыжим вихрем: — Добрый вечерочек! — завопила она, бросаясь с объятиями и поцелуями к Натали. — Евангелина Романовна я, а вы, стало быть, кузина Серафимочкина будете? Шубка на Попович была лисья, чернобурая, и чернобурая же папаха с лихим заломом на макушке. Зорину она кивнула: «Виделись!», а перед князем исполнила такой глубокий реверанс, что подняться из него без помощи не смогла. — Вот такая у меня подруга, — хихикнула Серафима, подхватив Гелю по руку, — веселая. Кошкину рыжая девица понравилась, глаза его хищно блеснули. — За какими же горами таких красавиц сыскать можно? — Вольские мы, — куражилась Геля, — у нас гор-то не сыщешь, а вот красавиц… — Тоже не осталось, — повеселевшая барышня Абызова подхватила игру. — Все столицу покорять отправились. Евангелина Романовна, ваше сиятельство, надворная советница, чиновница не из последних… И как-то сразу все завертелось и пошло кувырком. Барышни, брюнетка и рыжая, с двух сторон увлекли князя Кошкина из гостиной. Наталья Наумовна семенила следом, отдавая распоряжения жавшейся к стенам прислуге. А Зорин почувствовал прилив уверенности. Что бы ни задумала его блаженная Серафима, теперь она своего добьется. На дворе выяснилось, что в санях места для всех не хватит. Его не хватило бы в любом случае, об этом явно позаботился Анатоль. — Сухов, каналья, — возмущался он фальшиво, — обещал же на четверых прислать! — Веселитесь, молодежь, — грустно напутствовала Наталья Наумовна. — А уж мы тут вас будем дожидаться. Только, Фимочка, как же ты без дуэньи? — А я на что? — Евангелина уселась в сани, потянув к себе подругу. — Я на целый год старше и на сто умнее. Ваше сиятельство, а неклюды будут?