Перед палаткой Ми дорогу преградил сержант из ирландского полка: – Назад! – Дай пройти, – сказал Кесри. – Он мой ротный командир. – Извини, приказано никого не пускать. Поняв, что с сержантом не сладить, Кесри отвернулся и, вздохнув, пробормотал будто самому себе: – Абх то вох унке хайн, теперь он не наш, он их. С помощью Маддоу хавильдар приковылял в свою комнату и рухнул на койку. Хоть морфий еще действовал, сна как не бывало. Вспоминались долгие годы с капитаном, сражения, через которые они вместе прошли. Ужасно горький конец для того, кто достоин солдатской смерти на поле боя. Ради чего истрачены жизни капитана и самого Кесри? Ради пенсии? Наград? Кесри открыл саквояж и, зачерпнув горсть монет, пропустил их сквозь пальцы: тут много больше положенной ему пенсии. Внезапно ожгла мысль: сослуживцы капитана, конечно, знают, что давеча тот получил большие деньги, и беспременно станут их искать, а потом, ничего не найдя, затеют расследование. И что будет, когда саквояж, набитый золотом и серебром, обнаружат у Кесри? Кто поверит, что капитан одарил своего хавильдара таким богатством? И тогда денежки тю-тю. Ну уж нет, лучше утопить саквояж в море, чем отдать этим сквалыгам. Повернувшись на бок, Кесри шепотом окликнул Маддоу: – Эй, ты не спишь? – Нет, Кесри-джи. Что, болит? Дать еще лекарства? – Не надо. Я хочу кое о чем спросить. – Слушаю, Кесри-джи. – В тот день, когда пропал мальчишка-флейтист… – И что? – Ты же ему помог, верно? Устроил побег, сговорившись с теми китайцами, да? – Зачем вам это знать? – тихо спросил Маддоу. – Я вот чего подумал. Может, ты еще разок к ним обратишься и мы с тобой тоже смоемся? Как по-твоему, это возможно? Через две недели после шторма, 14 июня 1841 года, на Гонконге, захваченном англичанами, состоялся первый земельный аукцион. Объем торгов был меньше, чем ожидалось, всего пятьдесят участков, каждый со стороной в сто футов, смотрящей на море, и все вдоль Королевской дороги, единственной транспортной артерии острова. Власти заранее уведомили, что расчет будет в фунтах стерлингов. Поскольку испанские доллары еще имели широкое хождение, был установлен твердый обменный курс: за один серебряный доллар давали четыре шиллинга и четыре пенса. Правила предписывали, что начальная цена лота составит десять фунтов, а шаг аукциона – десять шиллингов. Кроме того, всякий был обязан в течение полугода с момента покупки возвести на участке здание стоимостью не менее тысячи долларов, гарантией чего служил залог в пятьсот долларов, внесенный в казну. Подобные условия были под силу немногим, и все равно событие привлекло большое число зрителей с кораблей, стоявших в гонконгской бухте. В новый склад Ланселота Дента на Восточном пункте, месте проведения аукциона, пришла толпа пассажиров, суперкарго, помощников капитана, боцманов и даже юнг, которые не могли участвовать в действе, но желали хотя бы вдохнуть аромат богатства. Председательствовал мистер Джон Роберт Моррисон, исполняющий обязанности секретаря и казначея Торгового представительства. Наплыва покупателей не ожидалось, и оттого перед трибуной поставили всего два-три ряда стульев. Когда двери склада открылись, мистер Моррисон распорядился, чтобы к стульям пропускали только участников аукциона, а зрителей направляли к огороженным канатом стоячим местам на задах помещения. Начавшись, торги сразу взяли хороший темп. Некоторые торговцы уже получили свою долю из выплаченной китайцами компенсации в шесть миллионов долларов и пополнили отряд толстосумов. Один из самых крупных лотов, участок в 30 600 квадратных футов, ушел за 265 фунтов стерлингов, за другой, еще больший лот в 35 000 квадратных футов, дали 250 фунтов стерлингов, поскольку его местоположение было менее привлекательным. Мало какие участки набрали сумму ниже двадцати пяти фунтов, почти все получили цену вдвое больше. Непроданным остался лишь один лот. Парсы, чуть ли не самые активные покупатели, приобрели не менее десяти лотов. Бомбейское семейство Рустом-джи перещеголяло всех прочих, купив участки общей площадью 57 600 квадратных футов. Один только сет Хормуз-джи Рустом-джи закупил шесть лотов в 36 000 квадратных футов, отдав 264 фунта. Вторым крупным покупателем стала компания Джардина и Мэтисона, которая за 565 фунтов приобрела три смежных участка общей площадью 57 150 квадратных футов. Мистер Дент, от которого ожидали подобного же размаха, разочаровал участников, потратив всего 144 фунта на два лота скромной площадью в 14 800 квадратных футов. В виде исключения двум потенциальным покупателям разрешили зарезервировать за собой участки, оформив покупку позже. Одним из них был мистер Пенроуз, он же Хорек, который по состоянию здоровья не мог присутствовать на торгах. Другим – Задиг-бей, носивший траур по крестнику. На аукцион он пришел вместе с Ширин, но в торгах они не участвовали. Их первое совместное появление на публике многие восприняли как объявление о предстоящем бракосочетании. Когда пара перешагнула порог склада, кое-кто из присутствующих затаил дыхание в предвкушении зрелища: соплеменники подвергают Ширин остракизму. Однако их ждало разочарование, парсы и не думали чураться Ширин, но, оказав сердечный прием, вступили с ней в задушевную беседу, не оставившую сомнений в том, что они вполне примирились с ее выбором нового мужа из иноверцев. Ширин тоже успела получить компенсацию потерь, понесенных ее покойным супругом в опийный кризис двухлетней давности. Бо́льшую часть денег она перевела в Бомбей для оплаты мужниных долгов, а еще послала значительные суммы дочерям. Но даже после этих издержек у нее остался внушительный капитал, исчислявшийся десятками тысяч серебряных долларов. Многие знали, что она богата, и потому были удивлены ее пассивностью на аукционе. Когда она поздравила сета Хормуз-джи Рустом-джи с удачным приобретением, тот, не удержавшись, спросил, почему она не участвовала в торгах. – Я решила дождаться, когда на продажу выставят склоны Горы Спокойствия, – сказала Ширин. – Зачем они вам? – Здешний воздух весьма целебен, и потому я намерена основать на этой земле общественную больницу имени Бахрама Модди. В конце торгов выяснилось, что лоты с шестнадцатого по двадцатый зарезервированы анонимным покупателем. Изрядная площадь наделов взбудоражила любопытство участников. По окончании аукциона, когда зрителей выпроводили из помещения, а слуги мистера Дента подали шампанское удачливым покупателям, мистера Моррисона забросали вопросами о личности анонима. Отговорки, что он не вправе предать имя гласности, не возымели действия, гомон только усилился, и председатель, сдаваясь, вскинул руки: – Могу только сказать, господа, что покупатель этот среди нас. Если ему угодно открыть свое имя, пусть он сам это сделает. Гул тотчас стих. В полной тишине мистер Бернэм, с головы до пят в траурном одеянии, вышел вперед и обратился к собравшимся: – Дамы и господа, я признателен мистеру Моррисону за столь ревностное исполнение моей просьбы о конфиденциальности. Она была продиктована вовсе не желанием ореола таинственности, оглашение имени покупателя потребовало бы еще одного объявления, казавшегося неуместным во время траура. Однако сейчас я понял, что никто не возрадовался бы ему больше моей любимой покойной супруги, а потому нет нужды откладывать дело в долгий ящик. – Жестом подозвав к себе Захария, мистер Бернэм взял его за плечо. – Господа, я имею удовольствие сообщить, что покупателем лотов с шестнадцатого по двадцатый стал новый, недавно созданный субъект, а именно фирма “Бернэм и Рейд”. – Он сделал паузу, пережидая аплодисменты. – Я допустил бы оплошность, не упомянув еще одну составляющую новой компании, которая возникла лишь сегодня и которая, я уверен, весьма укрепит наше детище. Мистер Бернэм вновь сделал приглашающий жест, и рядом с ним встал человек в безупречно скроенном костюме. По рядам внимавшего собрания пробежала легкая рябь, ибо он оказался китайцем. – Дамы и господа, с особой гордостью я извещаю, что отныне фирма “Бернэм и Рейд” тесно сотрудничает со своим добрым другом мистером Ленардом Чаном. Ухватив правую руку Захария и левую Чана, мистер Бернэм победоносно воздел их в воздух. Одним из немногих зрителей, так и не покинувших склад, был Ноб Киссин-бабу, притаившийся в темном уголке. Когда троица дельцов триумфально вскинула руки, сердце его переполнилась радостью, ибо великое действо подошло к своему логичному завершению. От воспоминания о первой встрече с Захарием на борту “Ибиса” на глаза гомусты навернулись слезы. Столь скорое преображение наивного добродушного юноши в идеальное олицетворение эпохи Кали-юга казалось истинным чудом, и было приятно сознавать, что его, Ноб Киссина, скромная персона способствовала сей трансформации. Конечно, он сознавал свою невеликую роль в триумфе ликующего трио, однако ничуть не сомневался, что с приходом Судного дня и явлением Калки в земном обличье ему отдадут должное в приближении пралаи[104] на пару десятков лет как минимум. И этого достаточно, словесные излияния ему не нужны. С него довольно и того, что он первым среди соотечественников осознал предначертанную им судьбу: во имя ускорения конца света служить верными помощниками избранным предтечам Калки. Ноб Киссин подумал о том, что именно “Ибис”, удивительное средство преображений, направил его по судьбоносному пути, и преисполнился неудержимым желанием еще раз взглянуть на благословенное судно. В развевающемся шафрановом балахоне он выбежал на берег и узрел очередное чудо: “Ибис”, последнее время стоявший на якоре у Восточного пункта, исчез. В святилище Дити на утесе Ле-Морн-Брабан, вознесшемся в юго-западной оконечности Маврикия, особая пещера была отведена эпизоду из жизни Маддоу Колвера, известному как “Побег”. В семействе Колверов эту часть Поминального храма любили все, а малыши особенно. Во время ежегодного паломничества на утес, что устраивали в Большие выходные, семья, затаив дыхание, ждала момента, когда Дити укажет на стилизованное изображение сампана с шестью узнаваемыми путниками: серангом Али (кроваво-красный рот), Джоду (три брови), Нилом (связка дневников), Раджу (кивер флейтиста), Кесри (традиционный мушкет) и, конечно, самим патриархом Маддоу Колвером. – Вот, глядите! – восклицала Дити, и вся толпа свояков, своячениц, золовок и прочих деверей завороженно следила за ее пальцем, который, двигаясь по рисунку, повторял путь сампана от Коулуна до безлюдного “Ибиса” (второй помощник отправился на земельный аукцион, а матросы сошли на берег или дрыхли). – Вот оно как! – Затем палец указывал на серанга Али: – А это тот самый башковитый хитрован, придумавший план побега. Вот, смотрите, он забирается на палубу, следом за ним Джоду и Маддоу. Запереть матросов в кубрике – плевое дело, и вот Кесри, Раджу и Нил тоже на борту. Вмиг поднятые паруса наполнены ветром, торги еще не закончились, а шхуны уж и след простыл… Эпилог Приступая к рассказу о компании на борту “Ибиса”, автор рассчитывал включить в него материалы, послужившие фундаментом повествования, а именно архив Нила, который состоит не только из его дневников и отрывочных записей, но и большого собрания книг, рисунков и документов, накопившихся за те годы, что в партнерстве с Комптоном (Лян Куэй Чуанем) он держал печатню в Шанхае. На взгляд автора, спасение архива – самая интересная часть всей истории, и он лелеял надежду, что сцены эти станут кульминационным тамам-шудом[105] его хроники. Но чтобы последовательно к ним подойти, описание должно охватить почти целый век вплоть до годов, предшествующих началу Второй мировой войны, когда правнуки Нила тайком вывезли из Китая самую важную часть архива. К сожалению, на деле оказалось, что за десять лет усердного труда автору удалось охватить период лишь в четыре года – с 1838-го по 1841-й. С учетом того, что последующие события растянулись почти на столетие, автор вынужден признать: за оставшиеся ему годы он вряд ли справится с задачей представить уцелевший архив в полном объеме. Но поведать о том поспешно, нарушая череду событий, было бы предательством замысла, и потому уж лучше пусть все это останется навеки нерассказанным, нежели будет рассказано в этакой манере. Что до нынешнего сочинения, достаточно сказать, что после побега Нила на “Ибисе” в июне 1841 года война в Китае тянулась еще год с лишним. Все это время Нил внимательно следил за перемещениями значительно усиленного английского экспедиционного корпуса, который направился к Пекину, а также атаковал Сямынь, Чжоушань, Нинбо и Шанхай, результатом чего стали ужасные разрушения и неисчислимые человеческие жертвы, вынудившие императора Даогуана уполномочить своих наместников на принятие требований захватчиков. Уступки были серьезные: официальная передача Гонконга, открытие пяти портов для иностранной торговли, выплата громадной компенсации в двадцать один миллион серебряных долларов. Капитуляция, известная как Нанкинский договор, была подписана 29 августа 1842 года на борту военного корабля “Корнуоллис” (Нил сопровождает это язвительной пометкой: “Сей корабль, построенный на бомбейской верфи Вадиа, был назван в честь человека, имя которого навеки предваряет прозвище «Мясник» и чьи останки покоятся в Гхазипуре неподалеку от опийной фабрики”[106]). Текст договора на английском, китайском и других языках имел широкое распространение, некий художник даже сделал его фотокопию. За большие деньги Нил раздобыл себе экземпляр договора, который так его взбеленил, что он измарал его пометками на полях и выделением разных абзацев – таких, скажем, где упоминалась продукция, уничтожившая торговую систему гильдии Ко-Хон. Особую ярость Нила вызвал параграф о том, что отныне британские и китайские власти действуют на “основе равенства” и обмениваются представителями своих правительств. Нил сардонически замечает, что “равенство” в понимании европейцев напрочь переворачивает смысл сего параграфа и означает диктат англичан. А рядом с абзацем, где Китай обязуется компенсировать Британии расходы и потери от ее вторжения, он пишет: “Стало быть, китайцы должны оплатить катастрофу, обрушившуюся на их страну!” Любопытно, что самый знаменитый параграф договора о передаче Гонконга англичанам Нил никак не комментирует и только помечает: “Они и так его уже захватили!” Все следующее десятилетие Нил не жалел средств и усилий для сбора материалов о событиях, известных как Первая опийная война (излишне говорить, что Вторая опийная война значительно пополнила его собрание). Позже Раджу внес свой весомый вклад в этот архив; неугасимое желание в полной мере осознать события, пережитые им в детстве, подвигло его на поиски военных материалов – историй, рукописей, донесений, мемуаров, карт и особенно рассказов очевидцев о сражениях, которым он сам был свидетелем. Когда архив перевозили из Китая, сложившиеся обстоятельства заставили пожертвовать увесистыми томами ради спасения записей Нила. К счастью, он и Раджу, дотошные архивариусы, составили подробный каталог материалов, имевшихся в их распоряжении, и тех, что они надеялись раздобыть (к примеру, некоторые правительственные доклады, в ту пору засекреченные). Каталог уцелел, но время его не пощадило – разорванные и отсутствующие страницы, многие записи, изъеденные сыростью и плесенью или прожорливыми червями, муравьями и жуками, просто невозможно прочесть. Однако из сохранившихся фрагментов удалось сложить “воображаемую библиотеку” источников, какими пользовался бы Нил, доведись ему описать все эти события.