– Заткнись ты! – рявкнула она вместо того, и эти слова дались ей большой кровью. – Молчи и будь готов. Что бы это ни значило, врытые в землю, они не могли ни бежать, ни драться. Так ждут прилива те, кого привязали к причальным сваям. Ургулы утрамбовали вокруг них землю, расступились и снова взобрались на каменную стенку, оставив на дне расщелины только Гвенну с солдатом. Солнце скрылось за холмами на западе, и, хотя в небе еще горел закат, больше света давали огромные костры – их перебегающие блики то высвечивали осколки костей, то укрывали их тенью. Ургулы поднимались на ноги, потрясали оружием и что-то выкрикивали на своем невразумительном мелодичном наречии. Весь их проклятый род собрался полюбоваться на ее мучения; склоны были усеяны людьми, как поле – зерном. Гвенна пожалела, что не понимает их языка, – и тут же решила, что жалеть не о чем: небось все про кровь, смерть, рок… Пустой шум. Какофония делалась все громче, пока Длинный Кулак не оборвал нестройное бесовское пение коротким взмахом палок. Гвалт разом смолк, словно срезанный острым ножом. В тысячах жадных глаз плясали отблески костров. Вождь обратился к ургулам с краткой речью. Гвенна уловила несколько раз имя Квины и, кажется, узнала слова «бой» и «смерть». Она изогнулась в пояснице, испытывая оставшуюся свободу движений и гадая, с какой стороны ждать атаки. Воинов? Или натравят собак? Откуда ей было знать. – А теперь, – обратился к ним Длинный Кулак, – вы будете сражаться. Один победит. Другой умрет. Он медленно, непринужденно улыбнулся. Гвенна вылупила глаза – сперва на ургула, потом на второго пленника, обливавшегося потом и смятого паникой. Значит, собак не будет. Две палки стукнулись о землю перед ними. – Мечи, – величественно указал на них ургул. Но это были не мечи, вообще не оружие: слишком тупые и слишком легкие для смертельного удара. Конечно, если не жалеть времени, и такой палкой можно забить человека: лупить раз за разом, целя в горло, в глаза, но это долго и грязно. Именно то, чего добивались ургулы, сообразила Гвенна. Они не на бой смотреть собрались. Это не испытание храбрости или военного искусства, это жертвоприношение. Все здесь – скованные землей ноги, хлипкие прутики – продумано, чтобы затянуть борьбу, продлить мучение. Жертвоприношение Мешкенту. – Нет. – Гвенна, скрестив руки на груди, взглянула прямо в глаза ургульскому вождю. – Я в вашем кровавом дерьме пачкаться не стану. Длинный Кулак улыбнулся: – Станешь. Другим аннурцам… – он махнул себе за плечо, обозначив сотни невидимых пленников, – я вырежу их трепещущие сердца, но ты боец. Ты будешь драться. Легионер дрожал, хватал ртом воздух, словно невидимая рука бешено раздувала мехи его легких. Он, может статься, и не видел ни боя, ни крови, пока всадники не налетели на его крепостицу. – Ты, помнится, не хотел войны? – с вызовом спросила Гвенна. Длинный Кулак только улыбнулся. Толпа теряла терпение. Несколько парней, едва ли старше Гвенны, свесились с обрыва и с воплями грозили пленникам копьями. Другие, кажется, осмелились поторопить самого вождя – хотя Гвенна могла и ошибиться. Шум накатывал волнами, как разбивающийся о скалы осенний прибой. Гвенна поймала на миг взгляд Анник в надеже найти в нем поддержку и ободрение, но лицо снайперши словно высекли из камня. Первый удар пришелся Гвенне повыше уха и отозвался красной вспышкой боли. Она развернулась, решив, что вниз спрыгнул кто-то из ургулов, но на нее уставился молодой легионер, до белизны в костяшках зажавший в руках обе палки. – Прости! – выкрикнул он. Он заблевал себе рубаху на груди, на земле перед ним темнело пятно рвоты. Слезы раскаяния или ужаса блестели на щеках. – Извини, – снова всхлипнул он, с безумной яростью осыпая ее ударами. Гвенна опомнилась не сразу – еще два удара: один – над глазом, другой – вскользь по плечу. Боль была острой, но не глубокой – она тысячу раз терпела такую, защемив палец между якорем и планширом, срывая отбитый ноготь на ноге или парируя удар плечом. Ей и самой пришлось бы потрудиться, чтобы быстро убить таким оружием, а перепуганный солдатик лупил наугад, ослепнув от ужаса. Она вскинула руки, отбила два удара подряд, примерилась к третьему и, перехватив палку в воздухе, вывернула из его пальцев и завладела оружием. Парнишка замер, тупо уставившись на свою ладонь. Потом поднял глаза на Гвенну и жалобно, беспомощно застонал, а потом еще сильнее замахал оставшейся палкой. Гвенне теперь ничего не стоило отбивать его атаку. Она отвела нацеленный в грудь удар, пригнулась и пропустила широкий замах над головой, откинулась назад, сколько позволяла земля, вынудив мальчишку потянуться следом, – и вторая палка тоже оказалась у нее. Так просто, хоть плачь. Ургулы визжали чайками – пронзительные тонкие вопли сверлили ей уши и мозг. Костры взметнулись выше прежнего; тот, что впереди, опалял ей лицо, тот, что сзади, обжигал спину. Безоружный солдат умоляюще вскинул руки. – Прости! – выкрикнул он. – Я не хотел. Прости. Прости! Ты же кеттрал, а я простой легионер. Ты, Кент побери, кеттрал! Пожалуйста… Гвенна на миг задержала удар. Она машинально приняла стойку верхней элендрийской защиты – что за нелепый жест! Этот торчащий из земли балбес слыхом не слыхал про элендрийскую защиту. Он – простой аннурский солдат, захваченный в плен на службе империи, в попытке выполнить свой долг. Он знал ургулов разве что по страшным солдатским байкам в столовой и казармах. Никто его к такому не готовил. Гвенна подняла взгляд на блестящие от пота светлокожие лица своих мучителей, на бесчисленные голубые блестки глаз. Костры освещали тела живых наравне с костями мертвых: одни фигуры погружали в тень, другие жутко подсвечивали. В ушах у нее билась кровь, лицо горело. Не вырваться, не спастись… Гвенна коротко выругалась. – Нет! – Солдат, прочитав решение в ее глазах, медленно качнул головой. Гвенна скрипнула зубами и хлестнула справа и сверху. Обманный удар заставил солдата раскрыться, и тогда она ударила по-настоящему. Ургулы хотели страданий, муки от тысячи болезненных ударов, пищи для своего мерзкого бога. Ну что ж… Она ткнула концом палки в глаз солдату и вгоняла ее все глубже, проворачивала свое оружие, пока мальчишка, судорожно дернувшись, не завалился вперед. Мертвый. Хватит с этих гадов и смерти. Выдергивая палку, Гвенна ощутила саднящую боль в горле. От крика, поняла она, не слыша себя за громом ургульских голосов. Она всхлипывала, но жар костра сушил слезы на глазах. 28 Каден вывалился из кента мокрым, задыхаясь: легкие огромными глотками втягивали свежий воздух, руки и ноги налились свинцом и висели, словно омертвелые. Рассудком завладела одна мысль: из ледяной текучей тьмы он перенесся в теплый и яркий, как солнце, день, и Каден на несколько вздохов дал себе волю – просто лежал на мягкой траве в объятиях ваниате и упивался сладостью морского бриза. Он слышал, как в нескольких шагах от него рвало Тристе, – ее тело одновременно силилось избавиться от соленой воды и втянуть в себя воздух. Киль дышал спокойнее и размереннее, и очень скоро Каден услышал, как кшештрим встает. – Быстро! – приглушенным голосом приказал он. – Это только переход между вратами, а Рампури Тан всех не перебьет. – Нашим путем им не пройти, – выдохнула Тристе. – Они и пытаться не станут. Ишшин разберутся с Таном, сообразят, куда мы подевались, и пройдут во врата следом. К тому времени мы должны быть далеко. Каден, кивнув, поднялся на непослушных ногах. Он узнал остров с кольцом стройных арок по краю, хотя, казалось, с прошлого раза минуло много лет. Что было после… Он тряхнул головой, выбрасывая лишние мысли. Лучше не думать о том, что было и что означает «ишшин разберутся с Таном». Ваниате заколебалось. Лучше двигаться дальше. Он оглядел зеленый простор. Какие врата ведут в Ассар, известно, но надписи над другими для него ничего не значили. – Которые? – В Аннур? – спросил Киль. Каден кивнул. Кшештрим указал на арку в десятке шагов впереди. Каден поднял Тристе, поддерживая, провел по неровной земле и проводил взглядом, когда она скрылась в кента. А потом шагнул следом – ступил из яркого света в сухую пыльную тьму. Мгновение он просто стоял, давая глазам привыкнуть. Так ничего и не разглядев, отпустил от себя ваниате. Ноги еще были слабы после удушья, еще дрожали. Горящие радужки освещали только поднесенную к лицу руку. – Где мы? – Под землей, – ответил Киль. – Эта часть Аннура давно забыта. Ишшин ее знают, а больше никто. – Идемте! – звенящим, как струна, голосом проговорила Тристе. – Уйдем отсюда. – Ступайте точно по моим следам, – велел Киль. – Ишшин окружили эти врата ловушками, да и других опасностей в подземелье немало. Они целый час двигались по невидимым в полной темноте изгибам туннеля. Несколько раз на развилках Каден различал груды костей: берцовых и черепов, сухих и ломких, как щепки, косточек пальцев. Тристе не выпускала его плеча. Каден чувствовал, как дрожит девушка – от холода, от страха или от постоянной боли. Киль без колебаний выбирал нужный поворот. – Как ты здесь видишь? – спросила наконец Тристе. – Мне не нужно видеть, – ответил кшештрим. – У меня в голове карта. – Так не бывает! – Спроси Кадена. Каден попытался мысленно представить план туннельной сети и сам удивился, поняв, что с самого выхода из кента непроизвольно составлял карту: какая-то часть его сознания прилежно отмечала каждое ответвление, развилку, расширение пещеры. – Память – такой же навык, как любой другой, – пояснил кшештрим. – Ее можно отточить. Говорил Киль верно, но, когда они наконец откатили в сторону каменную плиту и шагнули из темноты на слепящий свет, Каден не в первый раз убедился в несовершенстве своей памяти. Они очутились на зеленом кладбище, вклинившемся меж стен и строений на невысоком холме. Килю пришлось в одиночку ставить плиту на место, потому что Каден остолбенел. Он не сомневался, что надо ждать погони ишшин. Он знал, что надо как можно скорее убраться из этого места, но несколько мгновений простоял как вкопанный, вдыхая соленый и дымный воздух Аннура. Воспоминания о городе, запечатленные его юным умом, еще незнакомым с хин и сама-ан, были яркими, но неподвижными: высокие красные стены Рассветного дворца, хрустальная игла Копья Интарры, бледная зелень медных кровель и темная зелень каналов, белизна статуй на дороге Богов, бездонная синева Разбитой бухты, протянувшейся к восточному небосклону. Помнились ему и формы: запутанная геометрия складов и дворцов, прямых улиц и кривых переулков. Остальное забылось: запахи, сутолока… жара. Даже в застывшей тишине кладбища он ощущал движение города как большого, жарко дышащего зверя, а стоило шагнуть из ворот на улицы, Аннур проглотил их целиком. Грохот колес по мостовой, цокот копыт, крики погонщиков и пешеходов сталкивались в тесноте улиц, почти заглушая шорох листвы на ветру. Каден ожидал внимания прохожих – любопытных взглядов, восклицаний. Что ни говори, все трое, хоть и успели кое-как обсохнуть, оставались в тех же лохмотьях, в которых бежали от ишшин. В Ашк-лане их бы сразу заметили, но Аннур был не Ашк-лан. Миллионный город накинул на них свой плащ, укрыл надежнее любого сукна и занавесил глаза прохожих равнодушием к чужим заботам. Надежно спрятав глаза под капюшоном, Каден шел по улицам, как во сне, – чужак, исследующий лабиринты собственной памяти. После прохладного простора Ашк-лана, где половину мира составляло небо, город невыносимо давил на него. Вонь шипящего на огне масла, чеснока и жареной рыбы забивала горло, непрестанный звон гонгов и колокольчиков разгонял и путал мысли. Поначалу он просто держался за Килем, потупив глаза, чтобы спрятать свет радужек и самому укрыться от буйства красок и движения. Теперь, выйдя из ваниате, он впервые прочувствовал ужасные минуты в Мертвом Сердце. Не приходилось сомневаться, что Рампури Тан убит или взят в плен, но вопросы и сомнения все равно кружили в мозгу воронами-падальщиками. Не сам ли Каден какой-то идиотской оплошностью навлек на них атаку? Он снова и снова повторял каждый свой шаг в коридорах, в камерах. Нашумел? Нарушил рассчитанные сроки? Неизвестно, но ясно одно: Тан пропал, а он, Каден, свободно идет улицами Аннура. Он улучил момент, чтобы бросить взгляд на хаос города, и тут же понурил голову, вновь задавшись вопросом, разумно ли было отсылать его в учение к хин. После Ашк-лана он не находил в себе ничего общего с нетерпеливой бессмысленной толпой, не знал, как говорить с этими людьми, как трактовать их ответы. Кругом были аннурцы, а он – аннурский император – понимал их не лучше, чем чужеземных птиц или обезьян. В конце концов Киль увел Кадена с Тристе в переулок поодаль от главных улиц. Запах гнилья и мочи не помешал Кадену обрадоваться тени и относительной тишине, передышке. – Теперь должно быть безопасно, – заговорил кшештрим. – Мы на милю ушли от кладбища и следа не оставили. Каден поднял голову. Прохожий люд мельтешил у входа в узкий переулок, но в их сторону никто не смотрел. Словно они обернулись невидимками. – Где мы? – спросил Каден.