– Ты доверил жизнь кшештрим, – угрюмо сказал он. – А что оставалось? – огрызнулся Каден. – Не мог я бросить Тристе. – Мы – не то, чего ты страшишься, – спокойно произнес Киль. – Я не Тан-из. Не Ашерах. Монах, сцепившись взглядом с недавним пленником, коротко мотнул головой: – Теперь уж все равно. Кости брошены. – Держись за нами, – сказал Каден. – В туннелях. – Нет, – отрезал Тан. – Время вышло. Я вас прикрою. – Не надо… Едва Каден открыл рот, из-за угла вылетел Матол с дюжиной других ишшин – проскользив с разгона, он увидел добычу и остановился. Поймав равновесие, он пошевелил пальцами свободной руки и улыбнулся. – С каждого по кусочкам шкуру сдеру, – пообещал Матол. – Прошу попробовать, – ответил, обернувшись к нему, Тан; накцаль светился в его руках. – Пошел, Каден. – Я не… – Пошел! Ваниате давалось неохотно, но наконец пришло. Пока Тан мелькающим быстрее мысли копьем сдерживал ишшин, Каден вошел в транс – провалился в него, как в глубокий колодец, оставив наверху рев Матола, падающие тела и бегущую по камням кровь. – Не отставать, – велел Киль, шагая в пруд. Последнее, что видел Каден, прежде чем над ним сомкнулась вода: Рампури Тан, его учитель и мучитель, последний и самый неподатливый из хин, отчаянно сражается, отбивая мгновения для бегства Кадена – еще мгновение и еще… Из пустоты ваниате Каден видел, как дерется и теряет силы монах, – видел, но пожалеть не мог. В затопленной части Мертвого Сердца царила холодная, непроницаемая, сокрушительная тьма. Даже в глубины ваниате проникал рыщущий на краю сознания страх – точно изголодавшийся за зиму волк, и все мускулы требовали: корчиться, лягаться, рваться на волю… В другом месте он бы успокоил их возбуждение равномерным медленным дыханием, но в этом подводном лабиринте нечем было дышать, так что он только отсчитывал удары сердца, чувствуя сокращение и расслабление мышцы, снова и снова, а сам осторожными гребками продвигался вперед, обдуманно помогая себе ногами и одной рукой крепко сжимая щиколотку Тристе. Ее кожа была холодной, как у покойницы, утонувшей среди воды и камня, но, когда Киль, огибая невидимый угол или выступ, ударял девушку о стену, мышцы слабо подергивались. Каден силился представить в окружающей тьме залы и комнаты, двери и коридоры – обычную архитектуру людского жилища, – но не сумел. Там были только тьма, холод, соль, камень. Все это вовсе не походило на реальный мир, а напоминало невесомую бестелесность кошмара. Сколько он ни бился, отрабатывая ваниате, транс оставался зыбким, готовым рассыпаться от внезапного толчка. Каден не хотел думать, каково будет выпасть из этого спокойствия в сумятицу собственного сознания. Ваниате сохраняло ему жизнь при медлительном продвижении по коридорам, а главное, позволяло пройти ожидавшие в конце кента. Без ваниате врата его уничтожат. «Ощущай воду, – напоминал он себе. – Холодную влагу на лице и коже. Она – твой мир. Будущее есть сон». Где-то около восьмисотого удара сердца Тристе забилась, стала вырываться. Первое движение было просто судорогой, какая случается при пробуждении. Но теперь девушка извивалась и отбивалась в панике, пяткой ударила Кадена по голове, в глаз, снова и снова, – а он угрюмо силился удержать и ее лодыжку, и ваниате. У него самого давило в груди и горели легкие. Тристе, конечно, было не легче. Ее тело бунтовало, рвалось прочь от опасности вопреки слабым доводам рассудка. Она осложняла задачу кшештрим, однако Киль держался, увлекая ее за собой по невидимому проходу, и даже, казалось, ускорил движение, хотя в темноте невозможно было оценить скорость. Вода, холод, панические корчи Тристе, грубый камень и ужасное удушье – все тяготило мышцы, лишало подвижности. Здесь они и погибнут, все трое. Тела затеряются в крепости, которая и сама потеряна для мира. Печаль манила его как проблеск света в глубине. Каден отвернулся от нее. Погонишься за этим светочем – вырвешься из ваниате, а он предпочитал наблюдать собственное удушье из бесчувственной пустоты. Боль – это просто боль. Тяжесть воды – просто тяжесть. Слушай свое сердце. Оно – просто мышца. Мясо. Он повторял эти слова, пока разум вместе с телом раздвигал воду. Хорошее место для смерти, спокойное место. Он позволил темноте войти в себя, заполнить, залить себя, так что не стало границы между ним и морем, и океан бился вместе с его сердцем, пока его не рванула к земле страшная, калечащая тяжесть, выбросив, слепого и обомлевшего, в чудовищный простор воздуха, под слепящее солнце. «Жив, – подумал Каден. – Я жив». В глубине ваниате эта мысль не принесла ни радости, ни печали. Факт, и не более. 26 Сотни лет назад стены в самом деле опоясывали Аннур, на сторожевых башнях по всей их длине пылали факелы, по парапетам шагали стражники с копьями. Но уже много поколений столице всерьез не угрожал ни один враг, и пояс укреплений лопнул по швам. Дома и склады, конюшни и храмы выплескивались в предместья, захватывали поля и оставляли за спиной стены. Новый квартал, Канальный, Полевые улицы не имели никакой защиты. Адер с полей разглядывала наружные постройки города – пеструю смесь каменных житниц и легких свайных домиков над ручьями и каналом, – и ужас глодал ее изнутри. Водяные буйволы щипали первую травку, утки разгребали дорожную пыль, пара журавлей покачивалась на отмели забитого мусором канала, нацелив клювы в ожидании рыбы… А людей не было. Где повозки, где крестьяне на пашнях, где гомон занятых будничными заботами жителей? Все замерло в молчании, и горячее солнце застряло в небе, как гвоздем прибитое. Горожане аннурских предместий ушли или попрятались – и ни одно из возможных тому объяснений не внушало спокойствия. На долгом марше к северу они не встретили никакого отпора. Адер сперва радовалась, потом стала удивляться и, наконец, встревожилась. Лехав безжалостно гнал Сынов, заставляя их обходить тянувшиеся по дороге повозки. А вот десятки лодок шли вперед, легко скользили мимо по течению, и люди с них глазели на армию, уносили вести в Аннур. Как ни спеши, обогнать новости было невозможно, так что ил Торнья мог сто раз встретить приближающегося по открытой дороге противника. Адер что ни день ждала от высланных вперед разведчиков донесений о перекрывшей дорогу аннурской армии. Сражение на марше будет ужасно, зато не затронет города. Войска перемесят землю на полях, погубят посевы, но Адер была бы счастлива, если бы только посевы погибли в поднятом ею восстании. Куда страшнее, что кенаранг до сих пор не выслал заслона. Значит, битва ждет их на узких городских улицах; будут гореть дома, лавки, мастерские. Будут гибнуть люди. Аннурцы. «Что ты задумал, гад? – думала она, привставая на стременах и вглядываясь в темные проемы улочек. – Чего ждешь?» – Похоже, он хочет встретить нас на стенах, – щурясь в трубу, заметил Лехав. – Это хорошо. – Хорошо? – опешила Адер. Он кивнул: – Между нами и стенами по меньшей мере десять кварталов плотной застройки – дома, лавки. Об укреплении стен расскажут разведчики, но в любом случае бой в городе для нас выгоден. Легионеров учат сражаться на открытой местности, а Сыны еще до смерти Уиниана готовились к уличным боям. – Готовились воевать с нами, – уточнила, вглядываясь в его лицо, Адер. – За трон. – Эта война давно назрела, – промолвил он, встретив ее взгляд. Адер сжала поводья. Ее прежний военачальник убил отца, новый – много лет готовил военный переворот, сама она чудом уцелела и не слишком надеется прожить долго. – Если мы ворвемся на улицы, погибнут люди, – сказала она. – Я читала описания осад. Сгорят дома и мастерские. Сгинут целые кварталы. Лехав ответил ей жестким взглядом: – Вы сами пришли сюда с войной, не забыли? Ответить Адер не успела, потому что двое всадников галопом, отбивая тревожную дробь, вылетели из города. Лехав снова поднял трубу, всмотрелся и хмыкнул: – Наши. Подскакав, всадники натянули поводья, поклонились с седел сперва Адер, затем Лехаву. – Оборона? – спросил тот. Старший разведчик – невысокий, криворотый, с ушами, словно прибитыми к голове, – нахмурился и ткнул через плечо большим пальцем: – Никакой, командир. На улицах пусто. Ни горожан, ни солдат. Лехав хмуро глянул на второго: – У тебя? – То же самое. Ни армии, ни намека на войска. Здесь, на улицах, вовсе никого, но пройди пять-шесть кварталов – все забито народом, как в обычный день, будто они о нас и не слыхали. – Засада, – подал голос Фултон. На всем протяжении разговора гвардеец с неподвижностью истукана сидел на сером мерине ровно за левым плечом Адер, а сейчас выехал вперед. – Ран ил Торнья укрыл своих в домах и лавках. Двинешь людей на улицы – они сомкнутся за спинами и порубят всех. Занимай по кварталу зараз. Лехав кивнул. И ничем не выказал недовольства вмешательством эдолийца. – Перекрыть все улицы они бы не сумели, – сказал он. – Обойдем с запада, от ворот Чужестранцев… Фултон оборвал его, подняв руку и указав на город: – Похоже, вас избавят от этого перехода. Развернувшись в седле, Адер увидела появившуюся из-за строений группу всадников – с десяток людей, блистающих шелками и бронзой. Эти, в отличие от разведчиков, двигались с величественной неторопливостью, и над их головами бились стяги – стяги с восходящим солнцем Аннура. – Это кто? – спросила Адер. Лехав направил на подъезжающих трубу: – Караул дворцовой гвардии. – Кого они охраняют? Солдат покачал головой: – Кого-то незнакомого. Длинные волосы и… – Он помолчал, всматриваясь. – И кажется, повязка на глазах.