– Через твой выход можно вытащить Тристе? – спросил Каден. Киль, помедлив, кивнул: – Если сумеешь ее освободить. И меня. Глубоко вздохнув, Каден принялся наводить порядок в мыслях под пристальным взглядом замолчавшего Киля. – Как мне вас освободить? – спросил он наконец. – Ключ у стражника. Для начала убей его. 20 С юга наползала тяжелая туча, темнила небо над озером, туманила горизонт. От нее удирали несколько озерных лодчонок с противовесами – мчались, наполнив ветром горящие последними лучами паруса. Должно быть, рыбаки пытались вернуться в порт до дождя. Тщетно пытались. Ливень нагонял одного за другим. Адер наблюдала все это с крыши полуразрушенного здания, бывшего гордого дворца, в погребе которого Лехав расположил свой штаб. Она стояла под ярким солнцем, глядя на наступающий стеной шторм, на чернеющие волны и взбаламученные темные воды. Утреннее солнце так грело лицо и плечи, что ей казалось, будто она разглядывает картину бури, будто свирепость ветра передана умелыми мазками и искусно вычерченной перспективой. Однако все это приближалось и приближалось, а потом вдруг накрыло ее, и тяжелые, как монеты, капли заколотили по голове, по плечам, по шиферу крыши. Воздух набряк влагой. Сукно клочковатых туч затмило солнце. Одежда промокла, волосы липли к щекам, но ей легче было вынести бурю, чем ждать внутри. Адер смотрела, как копья молний, разветвляясь перевернутыми деревьями, бьют по волнам, и в сотый раз пыталась найти выход. Платье сковало тело. Ее колотила дрожь. Если и был способ избежать намеченного убийства, она его не видела. «А если они виновны? – в который раз спрашивала она себя, двигаясь по той же накатанной колее. – Что, если они в союзе с ил Торньей?» Слова – слова, которые она твердила всю ночь, как обрывки молитв, – не убеждали. В животе тошно сосало, и она отвернулась от мятущейся тьмы бури к неподвижной, пустой темноте помещения. Ее эдолийцев держали здесь же, только их Сыны Пламени сковали и заперли в глубоком подземелье. Два дня Адер не давали с ними поговорить. Она возмущалась, но под яростью и негодованием ощущала ужасную правду: она приняла запрет с облегчением. Пока эдолийцы отрезаны от нее, она не увидит в их глазах отражения своей лжи, ей не придется рассказывать им о цене, уплаченной ею за союз с Сынами Пламени. Не придется рассказывать, что расплатилась она их жизнями. Но в конечном счете она стала жертвой собственного упрямства. Этим утром Лехав разрешил ей встретиться со своими людьми. Как же ей было тошно! Командир Сынов Пламени встретил ее на заливаемом дождем балконе и поманил под крышу. – Пора, – сказал он вошедшей девушке. – Ивар проводит вас в их камеру. Она немо кивнула. Лехав окинул ее задумчивым взглядом: – Маленький совет. Адер опять неуверенно кивнула. Ее била дрожь, под ногами собралась натекшая с платья вода. – Чем меньше вы скажете, тем будет легче для всех. – Я обязана им… – Что? – Он шевельнул бровью. – Объяснить? – Да. – Человеку многое можно объяснить. Только не его смерть. * * * Каждого эдолийца сковали цепью, какой хватило бы для молодого бычка, обмотали лодыжки, запястья, шею и притянули ко вбитым в камень железным кольцам. Судя по виду, оба не спали и не меняли одежды со дня ее побега. Длинные дорожные плащи, прежде такие светлые, побурели от грязи и пыли. Недели трудного пути съели мякоть с костей, оставив запавшие щеки и утонувшие в глазницах глаза. Золотистая грива Бирча потемнела и свалялась, а Фултон, должно быть, потерял двадцать фунтов веса. В камере воняло тухлятиной. В нижнем углу стояла лужица – грунтовых вод или мочи. Бирч заморгал на свет и извернулся в цепях, чтобы лучше видеть. И даже сумел неловко поклониться. – Госпожа, – проскрежетал он слабым голосом, – желтое вам к лицу. В тон глазам. Весь страх, все смятение, скопившиеся в ней за дни мучительного пути, разом подступили к горлу. Она беспомощно застыла перед захлопнувшейся за спиной дверью, уставившись на людей, охранявших ее с малолетства, и ужасаясь тому, что сделал с ними Лехав. «Нет, – угрюмо поправил ее внутренний голос, – ты это с ними сделала». Какую бы роль ни сыграли Сыны Пламени, в Олон этих двоих привела Адер. Слезы на ее щеках смешались с дождевой водой. – Госпожа, – произнес Фултон, но сразу зашелся рвущим грудь кашлем, сотрясавшим все тело. Когда приступ миновал, он сплюнул на пол – мокротой или кровью, она не разобрала при свете фонаря. – Простите, моя госпожа, – снова заговорил он, – но, во имя светлой Интарры, что происходит? Она надеялась, она даже молилась, хотя никогда не питала пристрастия к молитвам, чтобы эти двое оказались сообщниками ил Торньи; изменников куда как проще послать на костер. Но лицом к лицу с ними эта мысль казалась смехотворной глупостью. Они служат не кенарангу. Они – ее люди. Ее охрана. И в душе она сознавала это, еще когда бежала от них с площади у пруда. – Вы тут ни при чем, – почти шепотом выдавила она, безнадежно покачав головой. – О чем вы, госпожа? – насторожился Фултон. – Вам грозит опасность? И тогда из нее выплеснулось все: измена ил Торньи, собственное бегство от этого ужаса, необходимость союза с Сынами Пламени. За рассказом она подсела к ним, беспомощно теребила цепи, силясь устроить пленников поудобнее. – Надо было сказать нам, – протянул Фултон, дослушав. – Знаю. – Адер осела на пол, ноги ее не держали. – Знаю. Но я никому не верила. – Впрочем, – слегка шевельнул бровью Бирч, – мне всегда хотелось побывать в Олоне летом. – Что теперь? – спросил Фултон. Адер задрожала. Правда словно ржавый кинжал, но она обязана им правдой. – Лехав… он же Амередад… Он хочет вашей смерти. В качестве мести за Сынов, убитых вами при попытке меня спасти. Фултон поджал губы, но промолчал. – По мне, для истинно верующего прям-таки вопиющее негостеприимство, – заметил Бирч. Шутил, как всегда, только шутка вышла слабой, словно разъеденной ржой. – Я пыталась его смягчить, но он не уступил, – быстро заговорила Адер в надежде заглушить голосом вину и стыд. – Его люди, Сыны Пламени и прочие, хотят бросить вас в костер, и он не станет им отказывать. Она замолчала. Слова были бесполезны. Хуже, чем бесполезны, – оскорбительны. – Без Сынов я ничего не добьюсь. Ил Торнья выйдет победителем. Даже если я откажу Лехаву… – Нет, – как камень, уронил Фултон, – вы ему не откажете. – Будь я проклят… – Бирч отвел глаза. – Для того мы и живем, Алин, – обратился к товарищу старший охранник. Адер никогда не слышала, чтобы он называл Бирча по имени. Она его даже не знала. – Наши жизни отданы принцессе. Неизвестно, что сделают с ней эти фанатики, если она откажется. – Неизвестно, что они с ней сделают, если она согласится, – возразил Бирч. – Мертвые, мы не сумеем ей помочь. – Риски должна оценивать принцесса. Наше дело – служить. – Я думал, служить – значит сражаться, – вскипел Бирч, но его возмущения хватило ненадолго: в голосе послышалось смирение. – Иногда, Алин, служить – значит умереть, – кивнул ему Фултон. Взгляд эдолийца горел ярче радужки Интарры. Можно было еще спорить, пытаться их спасти, но Адер уже сознавала, что спорить не станет. Еще не договорив, еще рассуждая о споре с Лехавом, она понимала, что Фултон откажется от ее жертвы, что его долг перевесит ее чувство вины, что ее предложение легковеснее воздуха. Она наблюдала за происходящим словно издалека, как за черной тучей близящейся бури. Она предвидела все, кроме той мучительной бездны презрения к себе, что разверзлась в ней, разъедая внутренности, и никогда, никогда не затянется. * * *