Я показываю, мол, поехали, а Рита ведет, не останавливается. – Не говори обо мне больше. Не рассказывай, ни то пожалеешь. Автобус не останавливается, лишь притормаживает и проезжает мимо. Люди бегут за ним. Он снова притормаживает, но как только люди догоняют, он разгоняется и едет. – Давай! – кричит Рита, и мы бежим навстречу автобусу, в сторону остановки за вещами. Бежим, а я понимаю, что вещей с собой у нас нет. Я вижу, что салон почти пустой. Водитель останавливается, подбирает несколько человек и снова едет. Затем я слышу скрежет трансмиссии, и автобус сдает задним ходом. Проезжает пять метров, останавливается и снова едет от нас. Мы хватаем вещи и бежим за ним. Я несу сумки, в обеих руках по тяжелому пакету. И я знаю, что это не наш багаж. Новая знакомая перелазит через забор. Она на самом деле не хромает. Трубы ограждения на уровне пояса, и девушка без труда перебрасывает через них ноги. Перелазит вместе со своей брезентовой сумкой и раньше всех оказывается у раскрытой передней двери. Я уверен, что ее сейчас собьют, кричу, чтобы та была аккуратнее. Автобус перед ее носом захлопывает двери и отъезжает. Девушка даже не расстраивается, бежит следом. Водитель снова останавливается, ждет мгновенье и снова едет. Девушка догоняет. Странное дело, сзади автобус точная копия той самой липкой пепельницы, только без хвоста, и вместо металлических толстых лап черные резиновые покрышки на грязных ржавых дисках. Водитель останавливается, и девушка заходит в заднюю, последнюю дверь, но я понимаю, что дверь средняя. Там всего две двери и мне приятнее думать, что последней нет. – Я так больше не могу. Когда он скажет? – слышится из автобуса голос плачущей женщины. Она плачет, и ее отводят на переднее сиденье. Ей обещают, что все вот-вот все раскроется, что Федор Петрович лучший специалист, что просто нужно дать ему еще немного времени. Женщину просят проявить терпение, ее уверяют, что Федор Петрович справится, что ее девочку спасут. Она рыдает, водитель отъезжает, и я больше не слышу их разговор. Мы с Ритой бежим, но не успеваем на этот старый круглый желтый слон-автобус. Никак не успеваем. И мне уже плевать. Мы отстаем. Клуб пыли из-под колес удаляется, а Рита рассказывает, как она не могла освободиться от той девушки из средней двери. Как та своим огромным задом не давала Рите выйти из проклятого автобуса. Обзывала вонючей старухой, плоской дряблой свиньей и даже угрожала оружием. Сначала, конечно, просто хамила, говорит Рита. – Но после достала пистолет и наставила на меня. – Она складывает пальцы в форме пистолета и показывает, как все было. Я пожимаю плечами и спрашиваю, чего было не выйти через другую дверь? Зачем усложнять? – Она же угрожала. – А до того? – До того я хотела отстоять свою правоту. – Отстояла? Рита смеется. Ведет меня за собой, слава богу, на этот раз не за ручку. Сворачивает в незнакомый двор и жестом подзывает. Она подозрительно неразговорчива, на нее совсем не похоже. – Куда мы идем? Рита молчит и лишь ускоряет шаг. Заводит в подъезд недостроенного здания, и мы оказываемся в огромной квартире. Дверь открыта. Двери, по сути, как таковой еще нет. В квартире стены все в побелке, штукатурке и прочем. По углам на полу, застеленном целлофаном, составлены мешки со стройматериалами. – Ремонт. Знакомый запах, знакомые декорации моей прошлой жизни. Квартира просто огромная. Высокие потолки. Можно студию или магазин открыть. От масштаба я не выдерживаю и говорю «вау». – Очень много места. – Отлично! – подбадривает Федор Петрович. – Ты молодец. Опиши подробнее, пожалуйста. Что это за место? Где оно находится? Что за дела? Откуда в моей голове голос фальшивки? И почему я не могу послать его на хрен и не отвечать? Почему я знаю, что это именно его голос? Он задал вопрос, и я послушно принимаюсь описывать все, что вижу. В силу профессии, когда я вижу ремонт, представляю сразу завершенный проект. Вижу мешки с цементом и пакеты с грунтовкой. Я знаю, как будет выглядеть стена, когда над ней потрудится рабочий. Знаю, что станет с потолком, как разместится проводка. Могу даже увидеть, как преобразится помещение после мастерской руки дизайнера. Я повторяю «вау». Рита перестает улыбаться, и я вижу, как все ее существо содрогается от испуга. Смотрю в ту сторону, куда уставилась Рита, ищу, что ее напугало, и не сразу могу заметить лежащую на полу девушку. Она лежит на картонке из упаковки от настенной плитки. Молодая девушка. Она лежит и, кажется, смотрит на нас. Мы подходим ближе, Рита прячется за моей спиной. – Все хорошо. Молодец. – Навязчивый лжепсихиатр не отстает. – Скажи, пожалуйста, девушка жива? С ней все в порядке? Хочу прогнать его из своей головы, вытолкнуть наружу. Напрягаюсь, рычу, но ничего не выходит. С такого расстояния я вполне могу разглядеть лицо девушки. На полу скорчившись постанывает наша новая знакомая. Ее волосы больше не шелковистые. Она больше не хвастается урожаем. Рядом с ней разбросаны шприцы, явно использованные. Раздается треск, похожий на тот, что издает сухая ветка в бесшумном лесу, и я слышу музыку из соседней комнаты. – Кто там? – спрашивает Федор Петрович. – Кто там? – шепчет Рита. Она показывает на завешенный измазанной тканью дверной проем в соседнюю комнату и сильнее прижимается к моей спине. – Эй, ты чего? – Носком ботинка трогаю лежащую девушку. – Давай, вставай. Поднимайся. Как же твоя социальная реклама? Она приподнимается на локте, смотрит на меня, похоже не узнает. Она водит головой из стороны в сторону, видимо, пытается понять, где она. – Кушать хочешь? Рита со страхом и недоверием выглядывает из-за меня. Я чувствую, как сильно она напугана. Ее руки оттягивают меня назад. А я совершенно спокоен. – Вставай, отведу тебя покушать. Ты же проголодалась? Девушка хочет подняться, но ее шея прикована толстой цепью к штырю на стене. И она, как пес, на четвереньках отползает в угол. Музыка в соседней комнате становится громче. Я сажусь возле новой знакомой. – Кто там? – показываю в сторону, откуда доносятся звуки. – Скажешь? Я помогу тебя освободить. Я спрашиваю, но ответа не получаю. Говорю Рите ждать меня здесь и иду заглянуть, откуда играет музыка. Наша новая знакомая говорит, чтобы я этого не делал. Вернее, она в бреду повторяет, чтобы не делал этого. Не делай этого. Не делай… Но я иду. Приоткрываю занавеску, отгибаю целлофан и заглядываю. Музыка бьет по ушам. И сквозь металлическую сетку, сквозь мелкую ромбовидную неровно сплетенную поржавевшую сетку я вижу весь отряд, всю стаю плюшевых медвежат. Их пухлые мохнатые рожицы то приближаются, то отдаляются в такт ударов музыки. От ужаса хочу закричать. Но не могу. За отрядом, в самом центре, лежу я. Вижу, со стороны, как лежу на боку, скрючившись, и прижимаю к груди колени. Точно так же, как лежала на картонной подстилке наша новая знакомая. Смотрю через решетку на медведей и не могу отвернуться. Пальцы непроизвольно сжимают стальные прутья. «Не говори никому! Пожалеешь!» Я стараюсь закрыть глаза. Веки не подчиняются. Не могу ни отвернуться, ни зажмуриться. – Хватит! Слышу чей-то спасительный голос. Это мой отец. Это его голос.