– Заметка: поговорить с капралом Шноббсом. Тема: рабочий график. Другая тема: графский титул. – Готово, – сказал бес. – Во сколько вам об этом напомнить? – По местному времени? – ядовито спросил Ваймс. – Или по клатчскому? – Кстати, я могу вам сообщить, сколько сейчас времени… – Я лучше сделаю заметку в блокноте, если ты не против, – сказал Ваймс. – О, конечно, если вам так удобнее. Я умею распознавать почерк, – гордо произнес бес. – Я довольно продвинутый. Ваймс достал блокнот и раскрыл его перед бесом. – Что, и мой почерк распознаешь? Бес прищурился. – Ага, – ответил он. – Это определенно почерк. Черточки и завитушки, соединенные вместе. Точно. Почерк. Я его везде узнаю. – Я думал, ты мне сообщишь, о чем тут сказано. Бес недоверчиво на него покосился. – Сказано? Он что, умеет разговаривать? Ваймс спрятал потрепанную записную книжку и захлопнул крышку органайзера. Потом откинулся на спинку кресла и продолжил ждать. Тот, кто смастерил часы для приемной патриция, был очень умен – явно куда умнее, чем тот, кто обучал беса. Они говорили «тик-так», как любые другие часы. Но промежутки между тиканьем, вопреки всем часовым законом, были неравными. Тик-так, тик… крошечная, почти незаметная пауза… так, тик-так, тик… и снова так, на долю секунды раньше, чем ожидало подсознание. В результате спустя десять минут даже у самых стойких все мысли расползались в кашу. Патриций наверняка очень щедро заплатил часовщику. Стрелки показали четверть двенадцатого. Ваймс подошел к двери и, вопреки всем неписаным правилам, осторожно постучал. Изнутри не донеслось ни звука, ни единого шепота. Он взялся за ручку. Дверь была не заперта. Лорд Витинари всегда говорил, что точность – вежливость королей. Ваймс вошел. Шельма прилежно соскреб с пола крошащуюся белую грязь, а затем приступил к осмотру тела. Анатомии в Гильдии Алхимиков уделяли большое внимание, следуя древней теории, согласно которой человеческое тело – Вселенная в миниатюре, хотя при виде вскрытого трупа было сложно представить, какая часть Вселенной была маленькой, красной и хлюпала при нажатии. Так или иначе, в процессе обучения студенты сталкивались с практической анатомией, а иногда даже соскребали ее со стен. Когда начинающие алхимики проворачивали особо успешный эксперимент по исследованию взрывной силы, результатом обычно становился ремонт в лаборатории, совмещенный с увлекательной игрой «найди вторую почку». Старика убили несколькими ударами по голове. Добавить к этому было особо нечего. Ему размозжили череп каким-то очень тяжелым тупым предметом[9]. Чего еще Ваймс ожидал от Шельмы? Он осмотрел тело целиком. Других явных следов насилия не было, хотя… под ногтями у старика обнаружилась засохшая кровь. Но кровь, если уж на то пошло, тут была повсюду. Пара ногтей были содраны. Трубчек пытался защититься – или, по крайней мере, заслониться руками. Шельма внимательнее взглянул на пальцы. Под ногтями что-то застряло – что-то лоснящееся, как густой жир. Шельма понятия не имел, что это и откуда взялось, но, возможно, именно это ему и предстояло выяснить. Он добросовестно вынул из кармана конверт, поместил туда грязь из-под ногтей, запечатал и пронумеровал. Потом он вынул из ящика иконограф и приготовился запечатлеть труп. И тут он кое-что заметил. Ваймс так и не закрыл отцу Трубчеку глаз, и теперь тот лежал, подмигивая вечности. Шельма наклонился поближе. Он был уверен, что ему показалось. Но… Даже теперь он все еще не был уверен. Сознание порой выкидывает странные фокусы. Он открыл дверцу иконографа и спросил у беса, сидящего внутри: – Сидни, можешь зарисовать его глаз? Бес выглянул в смотровое окошко. – Только глаз? – пискнул он. – Да. Как можно крупнее. – Да вы умом тронулись, не иначе. – И помалкивай, – добавил Шельма. Он водрузил иконограф на стол и сел рядом. Из ящика донесся шорох кистей. Наконец завращалась ручка, и из щели выползла чуть влажная картинка. Шельма посмотрел на нее. Потом постучал по ящику. Открылась дверца. – Да? – Надо крупнее. На весь лист. Вообще, знаешь, – Шельма, прищурившись, пригляделся к картинке, – нарисуй только зрачок. Самую серединку. – На весь лист? А вы знаете толк в извращениях. Шельма подвинул ящик поближе к трупу. Заскрипели шестеренки – это бес выдвигал линзы, – а потом снова деловито зашуршали кисти. Через несколько секунд на свет вылезла новая картинка. На ней был изображен большой черный круг… вернее, почти черный. Шельма присмотрелся. На картинке угадывался намек, всего лишь намек… Он снова забарабанил по ящику. – Какую дичь придумали на этот раз? – осведомился бес. – Фрагмент по центру. Как можно крупнее. Линзы еще сильнее выдвинулись вперед. Шельма в нетерпении ждал. Было слышно, как в соседней комнате неспешно расхаживает Детрит. Щель выплюнула третью бумажку, и в иконографе открылась дверца. – Все, – сказал бес. – У меня кончилась черная краска. Картина действительно была сплошь черная… за одним крошечным исключением. Дверь на лестницу распахнулась, и вошел констебль Посети – вернее, его внесла в комнатушку небольшая толпа. Шельма с виноватым видом сунул бумажку в карман. – Это возмутительно! – сказал маленький человечек с длинной черной бородой. – Впустите нас немедленно! Кто вы такой, молодой человек? – Шель… Капрал Задранец, – ответил Шельма. – Смотрите, вот мой значок… – Капрал, значит? – сказал бородач. – Ну а я Венгел Рэдли, не последний человек в нашей округе, и я требую, чтобы вы сейчас же выдали нам бедного отца Трубчека! – Мы, э-э-э, мы пытаемся понять, кто его убил… – начал Шельма. Позади него послышалось движение, и все, кто стоял впереди, неожиданно переменились в лице. Шельма обернулся и увидел в дверях комнаты Детрита. – Тута все в порядке? – спросил тролль. Перемены в статусе Городской Стражи позволили Детриту заказать себе настоящие доспехи вместо куска слоновьей брони. Оружейник попытался выбить на его нагруднике стилизованную мускулатуру, обычную для доспехов сержанта. Детрит был уверен, что половину мускулов он пропустил. – Что-то не так? – спросил он. Толпа попятилась. – Нет-нет, все в порядке, – сказал Рэдли. – Вы просто, э-э-э, так неожиданно нарисовались… – Все верно, – подтвердил Детрит. – Рисовать я люблю. Кого хочешь разрисую. Так что тута у вас за шум? – У нас все тихо, офицер. – Вот те на, – задумчиво сказал Детрит. – Я всегда иду на шум, а когда прихожу, мне говорят, что все тихо.