Я нанюхался проклятой «Нежной лилии» до такого состояния, что мне мерещится то, чего не может быть в принципе? Мой дядя, суровый, скорый на расправу адмирал Лусебрун, если и сказавший в жизни одно доброе слово, то своему кораблю, обнимает эту засидевшуюся в девках бледную моль так нежно, что… – Ну вот, держи, – ухватив меня за локоть, Мокрида оттащила от окна и всунула в руку чашку с теплым отваром. – Выпей и спать ложись. – А караулить? – Ой, не смеши. Из тебя сейчас дозорный как из варежки молоток. К тому же, пока ты где-то бегал, мы с Трэком времени не теряли. Бьянка до утра из комнаты не выйдет, а если к ней хоть в дверь, хоть в окно, не то что лезть, царапаться кто-то будет, мы сразу узнаем. Так ведь, Стензальтыч? Скаегет важно кивнул. Я напоследок еще раз взглянул в окно. Дядя уже простился с любимой и верхом удалялся прочь от Сливовой Косточки. Только, достигнув конца подъездной аллеи, он почему-то свернул не направо, по дороге, ведущей вдоль заболоченного погоста, а налево. Странно. Свет в часовне не давал мне покоя. Я из-за этого даже вскочил с утра пораньше, хотя были все шансы хорошо выспаться. Ночь прошла мирно, никто не явился ни разделить со мной ложе, ни меня с него согнать. Очень скоро я понял, что сопротивляться любопытству бесполезно, и предложил Трэку пойти посмотреть на кладбищенскую аномалию поближе. Мокрида оставалась в Сливовой Косточке на хозяйстве. Похоже, ревнивая девица только рада была, что мы уйдем и от дома и от Инессы подальше. Нам повезло – дорога была пуста. Ни один конный, пеший или упряжка не попались навстречу и не обогнали нас. – Так тракт-то заброшен, давно никто не ездит, – спокойно определил Трэкул, когда я высказал свое недоумение. – Мы тоже в Сливовую Косточку другой дорогой добирались. Сыну Стензальта хватило милосердия просто сказать это, а не удивляться моему географическому кретинизму и ненаблюдательности. Прежде здесь была одна дорога, огибавшая холм. С тех пор, значит, не только возвышенность срыли, но путь, ради выпрямления и сокращения которого затеяли столь нехорошее дело, успели забросить. Молодцы. Я не стал говорить об этом Трэку, он хоть и принадлежит ныне к ортодоксальной церкви, но родился и вырос в общине скаегетов, а среди них силен культ плодородия и потому отношение к природе особое. Зато понятно теперь, почему дядюшка поехал от дома Бьянки в другую сторону. Кому охота тащиться ночью вдоль болота, раскинувшегося на месте бывшего кладбища, когда есть другой, более приличный путь. – А владение тут чье? – спросил хозяйственный бородач. – Ничье. То есть, государственное. Дороги и кладбища не входят в манор. Да и границы Туманного Озера в километре отсюда, наши земли лежат по берегу. Так что нынешнее запустение – не моя вина и небрежение. Если б я даже сидел в родовом гнезде, то всё, что мог бы, это объединить соседей и подбить их на решение вопроса с дорогой. А мне вряд ли бы захотелось этим заниматься. Черт возьми, Трэк, мне незачем возвращаться, дядя отлично здесь справляется. Упирается, старый якорь, а то я давно бы передал ему права на манор. Жил бы он здесь, женился на Бьянке… – Но ты ведь ее в чем-то подозреваешь? Рыщешь, собираешь сведения. – Решать всё равно будет дядя. Но я не хочу, чтобы получилось… – я чуть было не сказал «как с моей матерью» – Чтобы он связался с какой-нибудь змеюкой. – Бьянка хорошая. Я с ней разговаривал. Да чтоб мне хвост оторвали! Трэкул сын Стензальта разговаривал с особой женского пола? Да он вообще с дамами, кроме ка с Мокридой не общается, только торгуется. – Говорили по поводу контракта? – Нет, просто так. Она хорошая, – повторил скаегет. – Значит, тем более будет ладно, если дядя примет владение. – А мне показалось, что господин Лусебрун хочет, чтобы ты жил в Туманном Озере со своей семьей, с детьми. – Я не хочу. От детей не в восторге. А главное, мне не нравится этот мир, так зачем же делать гадость кому-то еще, притаскивая его сюда? – Ну… – Трэк как-то погрустнел. – Даже если без детей, с женой-то жить лучше. – Если встречу девушку, способную меня полюбить, тогда женюсь. – А если сам влюбишься? – Мне это не нужно. Как объяснить доброму мудрому скаегету, которого я уважаю и которому бесконечно доверяю, что я отчаянно боюсь любви? Столько раз был отвергнут, что мне нужны… гарантии, что ли? Чтобы первый шаг был сделан не мной. Но тогда может получиться еще хуже, как с Альхой, я причиню незаслуженную боль. – Человек с семьей – дерево с корнями, – задумчиво сказал Трэк. – Одиночка – полено, только в топку его. Пришли, что ли? Мы стояли напротив часовни. На первый взгляд трясина выглядит очень солидно и даже величественно. Нет здесь ни суетливого бега ручья, ни колец водоворотов на реке, ни вечной ряби озера, ни шумных морских волн. Невозмутимо спокойна гладь мертвой воды, кажется, ближе к тверди она, чем к жидкости. Но не стоит доверять ее мнимой надежности, тайная недобрая жизнь-нежизнь вечно кипит под непрозрачной поверхностью. Присев у края топи, Трэк потянулся насколько достал и ткнул в болотную жижу рукоятью секиры. Темное отполированное ладонями скаегета древко погрузилось примерно на треть и замерло. – Ага, – задумчиво изрек сын Стензальта. – Угу. Он начал подтягивать к себе оружие, через равные промежутки вытаскивая и снова притапливая его, словно простукивал стену. – Так. А здесь? Есть? Вот оно, значит, как. Пошуровав у самых своих ног, скаегет поднялся и, вздохнув, вдруг шагнул прямо в болото. Бурая жижа едва достигала ему до щиколоток. – Гать тут, – сообщил Трэк, не оборачиваясь. – Добротно клали. Руби две сухостоины, Солевейг, и сюда тащи, слеги сделаем. Если осторожно, так и до часовни дойдем. Гать и вправду оказалась годной, заложенной высоко над дном болота, в сапогах можно пройти, не нахватав жижи голенищами. О том, на что опираются толстые жерди, скрытые трясиной, лучше не думать. Днем болотная нечисть почти не показывается, большую неприятность доставляли только комары и кикиморы. Последние, похожие на тощих лохматых старушонок с длинными узловатыми пальцами и лягушачьими лапами вместо босых ног, собрались целой стаей. Полынь, щедро напиханная Мокридой нам во все карманы, не позволяла нечисти приблизиться, но злыдни расселись рядком на кочки вдоль гати и принялись визгливыми голосами обсуждать и осуждать меня и Трэка. – Не обращай ты на них внимания, – спокойно посоветовал торящий дорогу скаегет. – Не отвечай, так они скорее от злости засохнут. А погань болотная изгалялась вовсю. – Ишь, патлы отрастил! И не поймешь, парень или девка! – А второй-то, гля, рожу в бороду прячет, не иначе натворил чего! – Куда вертихвосток-то своих девали? – Не до вертихвосток им сейчас, вона, пьянствовать идут! – Или грибочки жрать будут! – Вот и расти таких! Тьфу! – А дома, небось, дети плачут! Идущий впереди Трэк вдруг споткнулся. Я успел подхватить друга под локоть и почувствовал, как закаменели под тканью рубахи и куртки мышцы скаегета. – Ничего, ничего, – пробормотал бородач. – Ерунду болтают. Идем. Болотная жижа недовольно чавкнула, отпуская дверь. Мы вошли в часовню. Я огляделся и понял, что зря позвал с собой Трэкула. Не знаю, как должно выглядеть храмовое сооружение изнутри, но явно не подобным образом. Пол, стены и даже потолок заброшенной часовни были плотно размалеваны символами, ни к ортодоксальной церкви, ни даже к разрешенным культам и обережной магии отношения не имеющими. Всё, что напоминало о боге, было сломано или выброшено. Посреди часовни в криво нарисованной пентаграмме чернело кострище. – Ах, святотатцы! – потрясенно выдохнул Трэк. – И не нечисть ведь, люди! Люди, Солевейг! Растерянно озираясь, скаегет обошел испоганенную часовню. В двери заглядывали кикиморы, говорили гадости. Трэк будто не слышал. Я не знаю, как сын Стензальта пришел к ортодоксальной вере. У скаегетов свои культы, члены закрытых общин придерживаются мировоззрения предков и не любят отступников. Но ведь было же что-то, настолько сильное, что заставило Трэкула оставить традиции своего народа. Мне, неверующему, это не понять, но чувства друга я уважаю. В кострище валялись какие-то полуобгорешие листы. Я поднял их, по привычке читать всё, что попалось на глаза, посмотрел. Имена и фамилии, даты. Похоже, в часовне прежде хранили храмовые книги, содержащие записи обо всех людях, имевших отношение к здешней церкви. Обрывки знакомых имен зацепили взгляд. …нка де ла Нир. …коб де ла Нир. Я почему-то решил, что брательник старше дядиной невесты, а он родился на полгода позже нее. Что? Ни одна женщина не может произвести на свет двух детей с разницей в шесть месяцев. Или де ла Ниры всё же сводные? Как сказал шериф? Бьянка дочь Корнелия де ла Нира и Бельфлёр. Лучшей женщины, жившей когда-либо на берегах Узкого озера. Видимо, для Корнелия она такой не была. Но кто мать Жакоба? И кто из двух детей законный, кому принадлежит Сливовая Косточка? Если нет рожденных в браке наследников мужского пола, майорат получает старшая дочь. Или единственная. Черт возьми, некоторые люди за именье и убить готовы… – Солевейг, – окликнул Трэк. – Ничего мы тут не исправим, пойдем потихоньку. – Трэкул, кто бы это ни сделал… Друг только головой горестно покачал да махнул рукой. Я иногда думаю: в каком из храмов в святице сейчас меньше на одну фигуру? Кто-то из небесных заступников сбежал, и бродит сейчас меж людьми, скрывая светлый лик за дремучей скаегетской бородой, а истинную благую сущность за скромным именем сына Стензальта. Но я не такой добрый и благостный, как Трэк. Найду мерзавцев. Возвращение наше вызвало среди нечисти бурный восторг. В придачу к кикиморам набежали болотные русалки, голые скользкие девки с глинистой кожей и лохматыми зелеными волосами. – Ой, гляди-кось, аккуратные какие попались! Интеллихенты, что ли? – Жить здесь собрались. Из дома-то их выгнали. – Эй, борода, подойди сюда! Поцелую! – А мне энтот, с косами, ндравится!