– Отряд. – …Отрядом нанялся охранять Бьянку де ла Нир? – Это так. – И что? – страж порядка вонзил вилку в отбивную. – Вы в курсе, что тело Жакоба де ла Нира уже погребено? – В курсе. Что его теперь, потомкам для известия оставлять? Тут достаточно народу, кто охотно посмотрел бы, как черти волокут Жакоба в пекло, но зрелище сие, к сожалению, недоступно. Так что лучше его тушу убрать, пока не начала гнить. Хватит того, что при жизни сестре кровь отравлял. – Не смотря на то, что его убили? – Де ла Нир умер от удара, – твердо сказал шериф, откладывая вилку. – Апоплексического. Или ты настаиваешь, что от удара копьем? Так, щенок, марш в будку, пока не получил пинка. Я отхлебнул пива. – Да не станете вы меня топить, смысла нет. Это ж расследование начнется. Всё, что можно тут привязать – убийство по неосторожности, в котором я прилюдно раскаюсь. Несчастный случай, воля небес! Нервы на следствии мне, конечно, помотают, и из серых отрядов я вылечу, но не велика потеря. А вот вам за укрывательство и халатность знатно влепят. А может, еще какие-нибудь нарушения по ходу обнаружатся. – Ну ты нахал! – протянул шериф почти восхищенно. – Просто грамотный. В нашем деле без этого никуда. Так что лучше нам договориться по-хорошему. Я не обвиняю госпожу де ла Нир в том, что это она отравила брата… – Бьянка де ла Нир способна на многое. Но это касается только хороших поступков. Перегнувшись через стол, шериф положил руку мне на плечо. Со стороны взглянуть – дружеский жест, двое вояк хлещут пиво и увлеченно треплются об оружии, а может быть, о бабах. – Мы союзники до тех пор, пока ты защищаешь Бьянку, Лусебрун. Замыслишь против нее что-нибудь худое, и я уничтожу тебя, не считаясь ни с чем. Отпустив меня, шериф, словно безмерно устав, откинулся на спинку стула. – Бьянка – дочь Корнелия де ла Нира, моего друга. И Бельфлёр, лучшей женщины, жившей когда-либо на берегах Узкого озера. Поговорив таким образом с шерифом, я двинул в сторону Туманного Озера, но дядю дома не застал. – Уехал он, – поведал Ахиней. – Аккурат к вам в Сливовую Косточку подался. Давно уже, – определил бывший моряк, взглянув на солнце. – Может, как раз на пути встретишь. А лучше посиди пока, отдохни, я чайку соображу, а тем временем сам и вернется. Идея мне понравилась. Не удобно говорить с дядей ни в Сливовой Косточке, ни, тем более, посреди дороги. Да и чая хотелось. Он в Туманном Озере отменный. В молодости капитан Сэульв Лусебрун служил в южных морях, научился разбираться в сортах чая, покупать только хорошие, а денщик его освоил искусство правильной заварки. Откровенно довольный Ахиней поспешил на кухню, а я отправился в столовую. Прошелся туда-сюда, взял из вазочки, стоящей на буфете, пряник, откусил. Свежий. Пряники и конфеты дядя всегда покупал для меня. Сам он сладкое терпеть не может, зато лимоны обожает, ест целиком, прямо с кожурой. Мебель в столовой сохранилась еще со времен моего прадеда. Какой-то там знаменитый стиль. Мокрида говорила, но я не помню. Мощные, тяжелые, будто рассчитанные на рыцарей в полном доспехе, стулья. Под стать им стол и буфет. Оконные рамы такие, что чуть ли не по целому бревну в проем пихали. А вот дверь всему этому великолепию не соответствует. Лепесток, а не дверь, из тонких светлых досочек. Новых. От прежней двери не осталось даже петель. – Солевейг, – от голоса дяди в стаканах с чаем вот-вот зазвенят льдинки. – Ты знаешь, что твоя мать, четыре года не вспоминавшая ни о тебе, ни о Туманном Озере, сегодня прислала письмо. Я не мог отвести взгляда от белой крахмальной скатерти. Как я ждал этого письма! В первое время, когда меня хотели отправить в закрытую школу. Следующий год, когда привыкал жить с дядей. И потом еще два. – Бросив тебя на произвол судьбы, Амалия, тем самым, отказалась от прав матери. Теперь она хочет восстановить их. Дабы получить возможность распоряжаться твоей долей имущества Лусебрунов и манором. Скатерть смялась под смуглым дядиным кулаком. Ложечки в стаканах испуганно звякнули. – При таком раскладе тебе, когда достигнешь совершеннолетия, уже нечем будет владеть. Прохиндейка выгребет всё до гроша. Единственный способ избежать этого – подписать отречение. Тебе уже двенадцать, ты вправе сам выбирать опекуна. Исписанный разборчивым канцелярским почерком лист бумаги лег на стол. Рядом появились перо и чернильница. – Прочитай внимательно и подписывай. – Я не буду. – Солевейг, я не стану уговаривать. Подписать придется. Ради твоего будущего. – Она моя мать. – Бросившая тебя и интересующаяся только деньгами. Дядя поднялся. – Я буду в кабинете. Он вышел. Я остался сидеть за столом, испуганно глядя на лист бумаги, пестрый от слов, словно шкура болотной змеи. Дядя Сэульв. Оставивший прежнюю, нравившуюся ему жизнь, чтобы спасти племянника, которого ни разу не видел. Человек, за четыре года не сказавший мне ни одного доброго слова, учащий драться, отвешивающий подзатыльники и защищающий от всего мира. Адмирал Лусебрун, в прошлом капитан парусника «Ключ», на обычной лодке с десятком храбрецов взявший на абордаж боевую галеру, дабы дать своему поврежденному кораблю возможность уйти. Он предлагает мне предать? Я съежился на стуле. Взрослые всегда могут заставить ребенка. И уехать из родного дома туда, где он заранее будет обречен, и подписать мерзкий документ. А если я не смогу сделать это? Вот просто никак не смогу? Порву бумагу, разобью чернильницу, сломаю перо? Принесут новые. Надо что-то, что труднее заменить. Я подкрался к толстой резной двери, приоткрыл ее. Тишина в доме. Никого нет поблизости, чтобы остановить меня. Я открыл дверь пошире, положил пальцы правой руки на косяк и, зажмурившись, толкнул тяжелую дубовую доску. – А вот и чаек подоспел! – Ахиней торжественно поставил передо мной поднос, на котором возвышался стакан с подстаканником. Для своих только так, никаких тонких чашек с цветочками, по мнению денщика не посуда, а тьфу! – По-нашему, с лимончиком! Ахиней всегда готовит напиток на кухне, там же разливает. Заставить его принести чайник в комнаты не могут никакие силы, ни земные, ни небесные. Лучше будет шнырять туда-сюда, наполняя новые стаканы, но от своих правил не отступит. – Ахиней, составь компанию. – За угощение спасибо, – серьезно кивнул моряк. – Не откажусь. Только я вот тут, в сторонке присяду. Не дело денщику за адмиральский стол лезть, чай, не у кума в гостях. Вернувшись с еще одним стаканом и толстым ломтем хлеба, увенчанным чуть ли не полпалкой колбасы, он отодвинул стул и удобно расположился у подоконника. – А что, например, думает об адмирале госпожа Бьянка? – солидно спросил он, отхлебнув чайку. – Не знаю. Со мной она об этом не разговаривает. – Вот это уже хуже, – огорчился верный денщик. – Хорошая она девушка. Тихая. Жаль будет, если наш такую упустит. А хозяйка тут о как нужна. Без ухода дом что? Хуже сундука пустого, только крысам в нем жить. На корабле хоть боцман занимается. Только я скажу: нет на берегу лучше женского пригляду. Сила на то бабенкам дана особенная. – Сам-то ты жениться не думаешь? Есть на примете какая-нибудь красотка? – А то! – браво подкрутил ус Ахиней. – Даже несколько. Вот привезет адмирал госпожу Бьянку в Туманное Озеро, приглядимся к ней немного, я и выберу, какая из зазноб с хозяйкой лучше уживется, посватаюсь. – Так чего выбирать? Ступай к скаегетам, у них жен менять можно. – К бородатым-то? – Ахиней потер бритый подбородок. – Э нет! Я тут с вашим Трэкулом потолковал, что и как. Не понравится мне у них. Скучно существуют, не душевно. А так я кралю заодно к госпоже Бьянке в горняшки сговорю. Эх, заживем же тогда! Я представил себе Туманное Озеро, облагороженное присутствием госпожи де ла Нир и ее горничной. Ни пылинки вокруг. Вышитые подушки на диване. Кружевные занавески на окнах. Всюду вазы с цветами. Благоустроенная детская. Караул! – А не тоскливо будет? Вы моряки, люди подвижные. И вдруг по гроб жизни на одном месте застрянете. Тут разве что-нибудь интересное происходит? – Это точно, – пригорюнился адмиральский денщик. – Живем, конечно, как в вечном дрейфе. Одно слово – провинция. – С соседями дядя больше не ругается? – А что нам соседи? – ухмыльнулся Ахиней. – Сидят, как устрицы на отмели. Один баламут был – госпожи Бьянки брательник. Да может эти еще, которые в Плакучую Иву приехали. Приличные с виду люди, только от их присутствия молоко киснет. – Какое молоко? – Так коровье. А еще они головешку украсть хотели. – Головешка-то кому в наше время понадобиться может? Тем более – красть. Если нечем разжечь огонь, проще просто попросить спички. – Да не то! – махнул рукой Ахиней. – Сейчас всё обскажу. Он уселся поудобнее и начал: – У Сюзанны, это, то есть, одна из моих, кошка есть. Черная, будто вся в угле извозилась. Сюзанна ее по ночам выпускает, мышам на погибель. И вот слышит однажды, орет Головешка так, будто ее живьем режут. Сюзанна баба боевая, хвать кочергу, да дверь открыла. Кошка порх ей по ногам, и под кровать, а от дома вроде как бежит кто-то. А на другой день поехала моя краля на рынок молочное продавать. И вот подходят к ней городские, что целой компанией в Плакучую Иву к тамошним молодым господам приехали, сливок спрашивают. Сюзанна глядит, день жаркий, будто и не осень вовсе, а одна барышня в перчатках. Добро б в кружевных, а то плотные! А сама она, Сюзанна то есть, утром еле кошку из-под кровати выманила. А та помятая вся, драная, взъерошенная, будто ее ночью черти за хвост таскали. Смотрит моя красотка на барышню и думает: э, а не ты ли, фря такая, Головешку обидела, что рученьки-то теперь расцарапанные прятать приходится? Может, у вас, городских, мода нынче на воротники да муфты из кошачьего меха? Так шиш тебе, а не сливочки! Нету, говорит, господа хорошие, расторговалась уже, одно молоко кислое вчерашнее осталось, да и того на донышке. Те-то запереглядывались, а один, который у них вроде как главный, и спрашивает ласково так: а не ваша ли, мол, кошечка, черная такая, вчера на заборе грелась? И не согласитесь ли вы ее продать, или хотя бы сказать, где взять такого же прелестного котенка? Тут Сюзанна вовсе смекнула, что дело нечисто. Нет, говорит, кошка мне милее моей будущей свекрови, ни за что с ней не расстанусь, а другой такой на обоих берегах Узкого озера не сыскать. А как эти ушли, похватала свои горшки да крынки и быстро домой. Там стала молоко и сливки на ледник ставить, глядь – всё как есть прокисло.