– Геля, - погрозили мне пальцем. - С бухты-барахты такие дела не делают. – На извозчике, - вскочила я и принялась суетливо прятать в стол бумаги, – на квартиру, платья в сундук побросать и сразу на вокзал. Митрофан, не спи, пиши письмо, сургуч вон возьми запечатать. – У тебя билета даже нет, - напомнил Эльдар. – В кассе куплю. Рукава шинели путались, я, чертыхаясь плохими словами, пыталась попасть в них. – Готово, - сказал секретарь, оставляя на коричневой кляксе оттиск гимназического перстня. – Спасибо, - схватила я конверт. – Документы на должность пристава, которые Семен Аристархович выдать обещал, следом отошли, почтой. Только на адрес тетушки, а не в местную управу. Это важно. – Как раз на морковкино заговенье дойдут, - Мамаев тоже одевался. Я огрызнулась: – Так наложите на них ваши скоростные арканы, господа великие чародеи. Хоть какой от вас толк будет. Ты куда собрался? – Провожать, - галантно ответил Эльдар, - ругаться с носильщиками, убеждаться, что попутчики тебе попались не совсем злодейского вида, а пуще прочего, скрываться от разъяренного начальства, которое непременно шкуру с меня спустит за то что тебя отпустил. – Остынет, - пообещала я, - ещё раньше чем встретитесь. Секретарь на дорожку меня перекрестил. Извозчика взяли приказного, не сани, легкий фаэтон с обмотанными по зимнему времени цепями колесами. Чародей ещё пассы некие руками произвел для легкости хода и избежания скольжения. – Давай, букашечка, – предложил Мамаев, когда повозка тронулась с места, – расскажи дядюшке Эльдару, что с тобою приключилось. – Задание у меня, дядюшка, вот что. – С самого утра места себе не находишь, глаза красные, стало быть, ревела, смеешься громко, да все невпопад, - перечислил чародей. – Вчера спокойна была, свидание тайное предвкушала. Или кавалер, тот самый тайный, обидел? Я посмотрела в спину возницы: – Мне бы, Эльдар Давидович, не хотелось с вами на службе личные дела обсуждать. До благонравной Цветочной улицы ехали молча. Слезы на щеках льдисто покалывали, но я их не стирала, чтоб спутник не видел моего плача. – В коляске обожди, – попросила я весело Эльдара и чуть не вприпрыжку, демонстрируя радость, побежала домой. – Всенепременно, – согласился чародей, закрывая за собою дверь моей квартиры. - Обожду там, померзну… Геля? Я бросилась ему на грудь: – Охота тебе, Мамаев, со мною возиться. – Ты мне друг, Попович,– он гладил меня по голове, я хлюпала носом в его шинель. - Я друзей не бросаю. Ну, что ты расклеилась? Буть ты мужиком, я б тебя напоил, ты бы и выпустила наружу все, что накопилось. Но ты у нас барышня, хоть и суфражистка, да и на хорошую качественную попойку часа мало. Под монотонное бормотание я немного успокоилась, перестала вздрагивать, сказала доверительно: – Тошно мне Эльдар, ох как тошно. Вроде все правильно делаю, ни в чем души не кривлю, а радости нет. Казалось, вот она, служба, о которой мечталось. Учись, Γеля, работай… – А тут Крестовский со своими амурами невпопад? – Это я невпопад! Сама влюбилась, сама… – Принижать себя не смей! – прикрикнул Мамаев. - И вину нелепую забудь. – Ладно, - я со вздохом отстранилась. - Для качественного дамского рева часа не хватит. Помоги тогда вещи собрать. Помощь заключалась в том, что чародей, распахнув дверцы гардероба, бросал в сундук все подряд. Я же жаловалась ему, присев на краешек кровати: – Решать что-то надо, либо служба, либо любовь. А как тут решишь, когда ежедневно Семена перед собою вижу? Вот я и ухватилась за этот Крыжовень, чтоб отдалиться на время, мыслям потаенным простор дать. – Звучит логично, - согласился Мамаев, - только вот слезы твои в эту картину не вписываются. – Юлий Францевич к себе в тайный сыск служить зазывает. – А ты? – Я б пошла, но… Не знаю, как объяснить. Ну вот, представь, беседуем нынче утром, его высокопревосходительство господин Брют, по обыкновению, сама любезность. Обсуждаем дело о дамских обществах, что с сеченя совместно с тайными ведем. Слово за слово. Не хотите ли, Гелюшка, присутствие сменить? Ах, разумеется, чародейский сыск нынче в таких эмпиреях витает, под патронатом самого императора находится, не снизойдете до старика! Я натурально не успеваю ни словечка вставить, чтоб возразить прилично насчет возраста. Сама думаю, Геля, это ведь перфектно получится! У тебя и служба будет, и с Семеном можно не расставаться. Но Брют продолжает. Шалун Семушка на повороте Юлика обскакал. Это он себя так называет, Юлик! Мамаев хохотнул, захлопнул крышку сундука: – И каких гадостей наш Юлик тебе ещё отсыпал? От них рыдала? – Сказал, Крестовский ваш – беспринципный интриган, который в амбициях своих не только через барышню влюбленную, но и через друзей перешагнет. И, если я в то не верю… Дальше слова не шли ни в какую. – Геля! – вздохнул чародей. - Не тяни время, у нас извозчик заиндевел совсем от твоей нерешительности. – Так пошли, - взялась я за ручку сундука. – Больше там нечего рассказывать. – Точно? – Точно, Мамаев, точно. У меня перманентное нервное расстройство на почве несовпадения желаний с возможностями случилось. Потому что после того, что мнė Юлик, сиречь его высокопревосходительство, нынче наговорил, карьеру в его тайном приказе я строить не намерена. – Узнаю нашу Попович, - обрадовался Эльдар. - Теперь ручонки свои от багажа убери, тут на двух здоровых мужиков ноша. – Уж не небрежение женским полом послышалось мне в ваших словах, господин «здоровый мужик»? – Или одного чародея, – подмигнул Мамаев, щелкнул пальцами, и мой сундук воспарил в сажени над полом. - Дверь отвори. – Небрежение женским полом вкупе с презрением к большинству, чародейской силы лишенным, - сказала я строго, но дверь открыла. Сундук сам собою устроился на багажной полке фаэтона, сердобольный Эльдар Давидович сунул извозчику свою дежурную фляжку с коньяком «для сугреву», сам-то, басурманин, не пьет, для других таскает, и мы поехали на вокзал. Сегодня в столицу прибывает графиня Головина. Вот что ещё я услышала от канцлера. Фрейлина Головина, гранд-дама в свите самой императрицы. Ева Головина, которую Семен любил, когда она ещё не вышла замуж. Вдова Головина. – Ровно к пяти после полудня примчится ко мне ваш великий Семушка, - сказал Юлий Францевич, - как прочтет записочку, что соперник его во сырой земле, а любезная Ева Георгиевна сызнова заневестилась, на крыльях к старику примчится. Не то чтобы я ревновала. Семен Аристархович мужчина взрослый, разумеется, до встречи со мною не монашествовал. Подробностей не рассказывал, но это и так понятно. Про Еву упоминал просто, без аффектации. Юношеская любовь, соседка по даче, подружка сестры Сонечки. Рыженькая прелестница барышня Клюева. Я представляла себе совсем ещё юного Семена в новом с иголочки офицерском мундире, он тогда только из кадетского корпуса выпустился, и девицу рядом с ним восторженную. Евочка как раз собиралась на милосердную сестру выучиться, чтоб отечеству в самых горячих местах помогать. Время было неспокойное, в воздухе пахло близкой войной, на границах империи собирались вражьи войска. Сама-то я примерно тогда же дралась с деревенскими мальчишками за дохлую кошку в родимом Орюпинске, так что никаких запахов не помню. Кошку я, кстати, выходила, Аси-магари зовут из-за дивного сходства с яматайским демоном, до сих пор видом своим гостей наших с маменькой пугает. Но это так, к слову. У Семена же с барышней Клюевой все развивалось прилично для их возраста и положения. Семен Аристархович был представлен родителям, одобрен господином Клюевым, учителем мокошь-градской гимназии, и стал ухаживать с длительными перерывами на войну. Ева терпеливо ждала. А потом… Дальше показания путались, скрывались пеленою недомолвок. Он уже стал почти тем Крестовским, которого я знаю, познал чародейский источник в дальних магольских степях, продвинулся по службе, приобрел друзей, кое-какие связи, оставил военную карьеру, вернулся в столицу, готовился к свадьбе. Пробел. Барышня Клюева стоит у алтаря с графом Γоловиным почетным сенатором и кавалером всевозможных орденов сорока годами себя старше. Такая вот история. Единственное, что мне было в ней любопытно, закончила Ева в конце-концов курсы милосердных сестер, или нет. У Семена спросить постеснялась. Думала, встречу графиню Головину на заседании мокошь-градского клуба суфражисток, поинтересуюсь между делом. Но ее сиятельство с лета в столице не бывала, супруг занемог, что в его возрасте дело вполне обычное. А теперь вот помер. Я вздохнула. Фаэтон подъехал к зданию вокзала, и вспоминать дальше времени не было. Это не ревность, Геля, абсолютно точно не ревность. Ты просто не хочешь видеть, как твой, или не совсем твой Крестовский меж двух рыжих зайцев мечется. Ты знаешь, каков он, знаешь, сколь важна ему карьера и дело, которому посвятил жизнь. И в этом ты ему, к сожалению, не помощник, в отличие от графини. – Колдовать не буду, - решил Мамаев, помогая мне выйти из коляски, и кликнул носильщика. Билеты в кассе нашлись, и даже первого класса. – Револьвер-то прихватила? – спросил меня Эльдар на прощание. – Разумеется, - приподняла я муфту. – На рожон не лезь, твое дело информацию собрать. Запахнет жареным, зови, Семка по земляной жиле нас на помощь к тебе протащит. Я кивнула, оберег наш приказной для зова я носила на груди не снимая. – Телеграфировать будешь ежедневно с отчетами. Доберешься на место, молнию отбей. – Не увлекайся, дядюшка, наказами своими, - перебила я смехом. - Не хватало ещё так нелепо конспирацию рушить. – И правда, - улыбнулся Мамаев. Он развел в стороны руки с намерением, видимо, по берендийскому обычаю, меня обнять, замер в этой нелепой позе и протяжно присвистнул: – Какие люди! Я посмотрела. Толпа вокруг нас сновала изрядная, на соседний путь прибыл состав, встречающие махали букетами, кричали радостно, пассажиры покидали вагоны, тележки носильщиков громыхали железными колесами. По перрону, рассекая многолюдие на манер ледокольного корабельного носа, двигалась процессия: четверка рослых молодцов в мундирах тайного сыска, канцлер Брют, чей цилиндр едва доставал плеча ближайшего охранника, два брютовых секретаря в штатском, пара жандармов, начальник вокзала со своим адъютантом и Семен Аристархович Крестовский, в чьих руках я заметила букет льдисто-белых цветов белокрыльника. Пристойный выбор для вдовицы. Попытку мою прошмыгнуть в свой вагон пресек Эльдар Давидович: – Не суетиcь, Попович, нас заметили.