«Карта Книга в позиции прошлого говорит о том, что вы владеете всеми необходимыми знаниями и можете на них опираться, в позиции будущего – указывает на скорое изучение чего-то нового, а в позиции настоящего – на поступление важной информации. Обретая знания, вы обретаете власть и силу». Таро Марии Ленорман. «Руководство для гадания и предсказания судьбы» Чаепитие в разоренной мещанской гостиной надолго не затянулось. Мальчишка зевал в полный рот, возбуждение отступило, его клонило в сон. – Ступай, Михаил, - велела Геля, - отдохни. Вольнонаемный ее без возражений удалился. Федора отправили тоже, в пустующую горницу губешкинской девки,толку от него было немного. На все вопросы чиновной барышни мужик бормотал «не могу знать». Евангелина Романовна, невзирая на позднее время, демонстрировала бодрость и недюжинный аппетит. Откушала щей с хлебушком, варенья с хлебушком и просто хлебушка, запивая сладким чаем: – Оголодала на балах ваших хуже собачонки бездомной. Ела она, к слову, вовсе как кошка, а не как собака, аккуратно, небольшими кусочками и мурчала от удовольствия, щуря зеленые кошачьи глаза. Грегори тоже хотел спать, но спать ему было нельзя. Где-то там за морем великие чародеи «Ордена Мерлина» уже ощутили поломку артефакта и стремились утащить Волкова в свое колдовское забытье. Если он сейчас поддастся, болтаться ему в туманном хороводе неделю, а то и больше. Что за эти дни успеет натворить Евангелина Романовна, вообразить страшно. Бойкая какая сыскарка. Сыскарка! Слово-то какое нелепое. Даже наречие берендийское к эдаким феминитивам приспособлено мало. Наречие – мало, зато Попович к ремеслу – изрядно. Хороша чертовка. Особенно в допросах. Волков же ею любовался, когда она мадам Фараонию на шестеренки разбирала. За двуx полисменов работала, и за злого,и за доброго. Расслабила старуху, заморочила, на откровения вывела, все вопросики заколотила один к одному. Интуиция у нее скорее женская, от того на чародейке сработала без ошибок. Любопытно будет посмотреть, как Ева с сильным полом на допросах управляется. Хотя, какая она, к черту, Εва? Геля и есть. Простая как новый гривенник и такая же блестящая. Всех желаний, чтоб похвалили. Забавно, но комплименты красоте своей девичьей игнорирует, мимо ушек пропускает. Γригорий Ильич это быстро уразумел, потому на мастеровитость барышни в восторгах налегает. А она и рада слушать, краснеет мило, глазищи смущенно прячет. Ох, обломится Грине женских прелестей надворной советницы, непременно обломится. Воспользовавшись тем, что Евангелина Романовна увлеклась сооружением очередного сэндвича с берендийским малиновым желе, Волков достал из своей бонбоньерки пилюльку, прикрыл глаза, ощущая холодок во рту. Средство было верное, часов десять бодрости подарит, после придется дозу увеличивать. – Не нравится мне, Григорий Ильич,твоя версия. – Отчего же? – Волков наклонился и стер салфеткой малиновую капельку с уголка девичьего рта. Хорошо получилось, интимно, но без излишеств. Гелюшка тихонько охнула, но не отшатнулась. Привыкает кошка к хозяйской ласке. – От того, что… Не нравится, и все. Своим доверять надобно. – Вот Блохин и доверился на свою беду. Красная капелька на белой ткани нравилась Грегори чрезвычайно, возбуждала даже. Он не удержался, пальцем по ней провел, ощущая как от руки к животу бежит по нервам горячий ручеек, предложил: – Давай я завтра приказ на эксгумацию покойника выдам? Вот сама и посмотришь, как приказные людишки изворачиваться будут, чтоб только того не делать. – Перфектно! С этого и надо начинать. Осмотрим, определим причину смерти. - Геля откусила от чудовищного сэндвича. - Только этим Бобруйского не прижать. – А ты с крыжовеньским величеством собралась сражаться? – Со злодейством, Григорий Ильич, просто так получается, что купчина-богатей самое главное здешнее зло и есть. Как она была в этот момент прелестна, рыжая восторженная дурочка, размахивающая в воздухе бутербродным огрызком. Справедливость, законность, отвага. Глаза горят, грудь вздымается, локоны вокруг лица подпрыгивают. Такими вот прекраснодушными созданиями прочие пользоваться обожают, которые сами по расчету живут и о гадкой человеческой природе не заблуждаются. Гриня как раз из последних. Совещания у нас не получилось из-за позднего времени и низкого качества сыскарской подготовки половины совещательных персон. Григорий Ильич только меня радовал, был любезен, холерического темперамента не демонстрировал, с поцелуями не лез. Идеальный напарник, право слово. Толково пересказал мне допрос письмоводителя Старунова, практически по ролям, снабдил выводами. Версию его я в мыслях крутила и так и эдак. Со счетов ее списывать, разумеется, не следовало. Но моя мне нравилась гораздо больше. Бобруйский хотел смерти пристава. Бобруйский заплатил сто тысяч, в жовтене еще. Пристав помер. Все. Перфектно. Дальше начинались неясности. Сто тысяч превратились в девяносто девять тысяч восемьсот, упрятались в камине проклятого дома. Когда? До или после смерти? Двести рублей. Столько заплатили Захарии Митрофановне за какой-то смертный расклад. Совпадение? Куда исчезла гадалка? К кому на встречу сопровождал Блохина неклюд? Ну, последний вопрос я завтра же и разрешу. Нужно будет всего среди пяти тысяч населения человека с огнестрельным ранением вычислить. – Γриня, - позвала я, подавив зевок, - а давай спать? Утро вечера мудренее. – Почивай, - разрешил он, - я на страже покараулю. Вдруг ваш ночной разбойник вернется? – Подстреленным? Нет, его точно можно не ждать. – Ты поняла, за кем он приходил? – За провидицей Зарой. Я нынче Бобруйскому наплела, что статью о смертельных колдунствах против пристава покойного писать буду, вот он и велел подручным все ниточки, что могут к нему привести, обрубить. – Мещанку Губешкину? – Нет, прямо так не говорил, разумеется. Сдается мне, что его подручные на руку не чисты оказались. Он денежки отвалил, чтоб Фараонии передали, а подчиненные сэкономить решили. Заплатили двести рублей провидице Заре за соломенных чучелок, а прочую сдачу припрятали до исхода дела. Точно спать не хочешь? Просто в хозяйской спальне свободная кровать имеется… – Вот на ней и расположись. Не стоит Мишку твоего хождениями среди ночи будить, умаялся парень. - Волков придержал мой локоть, помогая подняться. - А я рядом в кресле устроюсь, побеседуем заодно, пока тебя не сморит. Ко сну я решила не переодеваться,туфельки только скинула и забралась поверх покрывала на высокую постель. Грегори подвинул к кровати большое кресло и стал в нем походить на дежурящего у одра больного родственника. – Соломенные чучела, провидица Зара, - напомнил он вполголоса. – Ах, да. Началось все еще в жовтене. Соломенных кукол стали регулярно подкладывать под постель приставу в «Храме насладже…» Буковки перепутаны! Умора! Я тебе… уже говорила. Прости. Только действия эти гомункулы не оказали,то ли от слабости колдовства,то ли от того, что Блохин не в борделе развлекался, а к Нюте на свидания бегал. Там же от Сливовой до Гильдейской дворами всего ничего. А в грудене что-то произошло, что-то, заставившее дело ускориться. Барин на воды засобирался и, видимо, велел в свое отсутствие от Блохина избавиться. – Заснула? – Через какое-то время раздался шепот. – Что? - Встрепенулась я. - Нет-нет. Он велел и отбыл, а подручные закончили дело уж по-простому безо всяких смертных обрядов. Славная ведь версия? Все в ней сложилось одно к одному. – Молодец, Гелюшка. Хорошо, в темноте Грегори моей улыбки рассмотреть не мог. Позорище какое, расплылась Попович сиропной лужицей. – Поэтому сегодня, когда Бобруйский сказал следы подчистить, один из помощников решил Губешкину на тот свет снарядить. Не потому даже, что след от нее к барину, а от того, что от гадалки тот про всего двеcти заплаченных рубликов узнать мог… Подчищалы… – А другой? – Какой другой?... – Ты говорила, подручные. – Говорила?… Говорила… Много их в Крыжовене. Гнилой городишко какой, от верхушки до основания. И не боятся же никого, ни бога, ни черта, ни императора. Потому что все далеко…– Семен перебирал своими длинными пальцами мои волосы, я прижалась губами к прохладной ладони. - Все далеко, а местное начальство близко. Закон себе отдельный придумали,исконно-посконный, дедами-пращурами завещанный. Только деды от того закона в гробах вертятся, на дела отпрысков глядючи. Приют сиротский в скотный двор превратили, детишек что поросят на продажу разводят лиходеи. Мишка мне такие страсти рассказывал… А Блохин твой столько лет это все наблюдал и мер никаких не принял. – Может, мой …Степан Фомич большую операцию готовил? - шепнули мне в ухо. – Тоже об этом подумала. Но тогда хоть что-то от его планов остаться должно было. Но Волков все документы в кабинете просмотрел. А он мужик вострый. Эх… Листок, что я в квартире покойного пристава обнаружила, должен немного свету пролить, а я ни строчки углядеть не смогла. Вот за это вас, чародеев,и не обожаю, все у вас не по-простому, все с колдунствами…Ты же Степану чародейских стекол посылал… Погоди, мне эту мысль подумать надобно. – Успеется, Гелюшка. – Жаркий близкий шепот, от которого кровь по жилам бежит искристыми ручейками. – Расскажи мне побольше о городишке этом уездном, обо всем, что прознать успела. – Расскажу, все расскажу… Проснулась как по команде. Открыла глаза. Светало, Грегори сопел рядом на подушке. Перфектно. У него к холерическому темпераменту в комплекте еще и сомнамбулизм идет? Фрак Волкова висел на спинке кресла, сорочка же, распахнутая на груди, позволяла любоваться гладкой смуглой кожей до самого пупка. То есть, позволяла бы, если бы у меня было на то желание. Не было. Осторожно, чтоб не разбудить, спустилась я с кровати и побрела на двор. По утрам человечество посещают другие желания, определенные и неотложные. Единственное, на что отвлеклась, в спальню заглянула, чтоб оберег приказной из шкатулки достать. – Доброго утречка! – По пояс голый Федор растирался снегом из свежего сугроба. Мишка дрожал рядом с мужиком, но тоже отважно елозил ладошками по своей цыплячьей груди: – Геля! У нас гимнастика! Поздоровавшись, я продолжила путь, шаркая валенками, найденными в cенях. Из-за двери с сердечком мне были слышны басовитые хеканья, мальчишеский визг и прочие звуки, сопровождающие обычно утренний моцион берендийского сильного пола в зимнее время года. – Геля! – позвал Мишка весело. - А у Φедора фамилия тоже Степанов! Представляешь? Вот почему приличная девушка должна себе что-то представлять именно в местах уединения? Я промолчала. – Γеля! Ни минуты покоя. – Геля! – Ну чего разорался? - вполголоса сказал Федор. – В дом пошли, завтрак соорудим, воды согреем. Барышня Попович умыться и переодеться пожелает. – Геля! – заорал пацан. – Мы в гостиной накроем, чтоб кухню тебе для омовения освободить. Я платьице и белье разложу на табуреточке,и чулки,и пантало… – Умолкни! – не выдержала я. - Что ж ты меня, балбес, при коллегах-подчиненных позоришь? – Мундир что ли она хочет? - спросил Степанов младший у старшего. Донесшийся в ответ звук я определила для себя как подзатыльник. Двор наконец опустел. Вернувшись через четверть часа в дом, я нашла кухню для своих нужд подготовленной. Партикулярное платье висело на стенном крючке рядом с банной пушистой простыней, белье стопочкой лежало на табурете, стол придвинут к стене, на полу бадья и два полных ведра, на плите котелок с почти закипающей водой, мыло, волосяная щетка, пучок шпилек разложены на другом табурете. Военный такой порядок, отчего-то смутно знакомый. Кольцо с пальца сниматься не желало. Я дергала его и так и эдак, намылила даже тканую перчатку, но не сдвинула ни на вершок. Вот ведь чертобесия! Сняла левую нитянку, бросила на пол, потянула правую, она тоже снялась. Кольцо осталось на пальце. Я проморгалась. Золотой крест на синем фоне. Сапфир, такие же у шефа моего в ушах какие-то чародейские функции исполняют. И глаза у Семена Аристарховича точно такого же оттенка, жалко, что во сне я их не видела. Нет, cтоп, об этом не думать! Почему я кольцо cнять не могу? Через мгновение я рассмеялась, хлопнув себя по лбу. Это ведь обручка, старинная фамильная драгоценность. Грегори ее на меня давеча именно как на невесту надел. То есть, номинально, мы с ним обручились, значит,и снять его только с отменой обряда получится. Сейчас переоденусь и попрошу коллежского асессора меня обратно раскольцевать. Плескалась я минут двадцать, еще двадцать приводила в порядок волосы и одевалась. Грязную одежду свернула тючком, после отсортирую, что в стирку, что в чистку, и вышла в гостиную. Оба Степановых при моем появлении вытянулись во фрунт. – Вольно, – улыбнулась я. - Григорий Ильич почивает? – Никак нет, – ответил Федор. - Господин пристав на службу отправились, велели мне при вашем высокоблагородии оставаться и транспортом обеспечивать.