– Пристав покойный? Так он в начале груденя еще… – Губешкина поискала подходящее слово, - в петлю полез. – Берендийские почтовые службы оставляют желать лучшего, – кивнула девушка, – сообщение о его кончине было получено нами только третьего дня. Меня прислали выяснить обстоятельства смерти. – Целого надворного советника? - недоверчиво переспросила хозяйка. – У покойного господина Блохина в столице кое-какие связи имелись, в регулярной переписке он состоял. Досадно, но его послание от пятого груденя в чародейский приказ доставили одновременно с вестью о самоубийстве. Губешкина о персоне, с коей покойник коpреспондировал, спросить хотела, но передумала. Меньше знаешь, крепче спишь. Эх, Митрофан, удружил тетушке, ничего не скажешь. Казалось, похоронили пристава за оградой погостной, как самоубийц и положено, да и забыли. Ан нет, вон оно как. Чиновник седьмого класса, это вам не ежик чхнул. Девка неглупая, с револьвером управляется, cлова правильные говорит. Но девка. Небось, если б в столицах к Блохину с большим вниманием отнеслись, мужика бы прислали. А Геля эта что? Ну поживет с неделю, носик свой любопытный куда-нибудь посует, да и отбудет восвояси. А Захарии за помощь – почет и благодарности, да, может, Митрофану по службе вспоможение малое. – Понятно, - протянула наконец старуха, вызвав у собеседнице грустную и не относящуюся к разговору улыбку, будто это «понятно» о другом человеке ей напомнило, – спрашивай, Евангелина Романовна, обо всем без утайки тебе поведаю и обо всех. На столе будто по волшебству появился блокнотик в кожаном переплете, а в руке надворного советника – свинцовый карандашик. – Погоди писать, – хозяйка откинула крышку резного ларца. – Давай, для начала, на тебя картишки раскину, барышня Попович. А ну, колоду сдвинь, да не этой рукой, левой, к себе… правильно. Сейчас тебе провидица Зара всю правду скажет, что было, что будет, на чем сердце успокоится. Начальник чародейского приказа Семен Аристархович Крестовский смотрел на соломинку в своей руке с таким видом, будто она в любой момент могла выстрелить. – И у тебя длинная, - сообщил Эльдар в пространство, - значит, в Крыжовень ехать Геле. Я кивнула, сжала кулак, разламывая свою соломинку, и бросила сор под столешницу, в корзину для бумаг. – Судьба, - пожал плечами Иван Иванович. Чардеи! (Никак не получалось от Вольского просторечия окончательно избавиться, вот я их так мысленно и называла – чардеи.) Каждый из них в этой жеребьевке подколдовывал, к гадалке не ходи. Но, к счастью, против простого шулерства колдовства ещё не изобрели. Только и требовалось, самой банк держать, то есть четыре абсолютно одинаковых соломинки в сжатой ладони, да позволить коллегам прежде меня вытянуть. – Значит так, - сказал Крестовский деловито, - сыскарики, жребий этот мы сейчас обнулим, и назначим… – Протестую! – перебила я начальство. – Вы, шеф, своим обнулением выказываете обидное недоверие своей подчиненной. – И что? - сверкнул Семен синими глазищами. Взгляд я выдержала, и даже не разревелась. – А то, ваше превосходительство, что прочие ваши подчиненные могут начать то же самое выказывать. Правильно-де, нечего женщин в провинцию откомандировывать, не женское это дело. А от этого всего шаг до мысли, что в приказе слабому полу не место. Мысли, заметьте, крамольной, высочайшему указу нашего императорского величества противоречащей. Уголком глаза я отметила недоверчивое внимание, с которым на меня уставились Зорин с Мамаевым. Мой верноподданнический тон обмануть их не мог. – Уж не собираетесь ли вы, Евангелина Романовна, – сказал Крестовский самым неприятным своим голосом, - в следующем пассаже упрекнуть меня в том, что-де не умею службу от личной жизни отделять? Честно говоря, подобная тирада у меня к финалу была припасена, так сказать, на погоны. Поэтому я замотала головой, выражая лицом незамутненную придурковатость, столь ценимую любым начальством: – Как можно, Семен Аристархович? Зорин по обыкновению выступил примирителем. – Сдается мне, дама и господа, не с того начинаем. Ты, Семен, сперва нас в дело посвяти, а после решим, кого на него отправить. – Протестую! – повторила я в который раз за день. - То есть, против последней части, Иван Иванович. Исполнитель избран жребием, и теперь именно его , то есть меня ввести в курс надо. Шеф отвернулся, оседлал стул в центре ковра, обвел присутствующих взглядом: – Неужели название Крыжовень вас ни на какие идеи не натолкнуло? Меня натолкнуло на мысли о варении с последующим слюноотделением, но я их озвучивать этого не стала. – Да не томи уже, - Эльдар придвинул стул поближе к моему столу, чтоб Крестовскому не приходилось вертеть головой из стороны в сторону. – Степка Блохин? – вдруг спросил Зорин. - Ординаpец твой? Ты ему, кажется в этом Крыжовене местечко околоточного выхлопотал? – Семушка никого заботами не оставляет, - шепнул мне смешливо Мамаев, - особливо из братьев по оружию, денщика даже к должности пристроил. Крыжопень, надо же! Ох, прости, Гелюшка, все забываю, что ты дама. – Я все слышу, Эльдар,– сообщил Крестовский кисло. - Продолжишь над начальством потешаться, сам в эту тьмутаракань поедешь, да не просто так, а занять освободившееся место тамошнего пристава. – Не околоточный? – уточнила я, черкая в блокноте. - Пристав? Блохин Степан… Как по батюшке? – Φомич. Блохин Степан Фомич, отcтавной прапорщик. – Женат? Дети есть? Как бы шеф не был на меня зол, деловитость ему очень нравилась. Я же писала, чтоб смотреть на строчки, а не на львиногривого своего действительного статского советника. Служба и личная жизнь, как вас разделить? Эх, Геля, решать тебе что-то пора. Потому что не делится оно, хоть тресни. – Нет, - ответил Крестовский. - Блохин холост и бездетен, а с груденя шестого числа ещё и мертв. Я обвела первую строчку траурной рамкой. – Когда узнали? Шеф хмыкнул: – Нынче утром, когда запросы из Змеевичской управы разбирал. Начало груденя, а сегодня у нас двадцать пятое число лютаго. Три месяца. Однако, работа нашей почты оставляет желать. Дождутся ироды конкурентов, гнумы давно в сенат предложение о частных письмодоставках внесли. Глядишь, к осени вопрос и решится. Я записала дату и «уезд Змеевичи», к которому относился упоминаемый Крыжовень. – Причина смерти? – Официально – самоубийство. – Наследники имеются? – Дальние родственники, но им, по понятным причинам, ничего не перепадет. Сам Степан богатств не нажил. Ну да, если бы этот Блохин на службе жизни лишился, то и пенсия его и что-нибудь за выслугу перешли бы по наследству, а так… Кошмарная ситуация. И позор. – Ну ведь господин пристав не сам руки на себя наложил? - спросил Мамаев. – Иначе мы бы сейчас не заседали. – Давай, Семен, - Зорин поглядел на часы, - карты на стол. Ты со Степкой, земля ему пухом, явно письмами обменивался. Выхватить замусоленный конверт я успела первой. Мокошь-град, Кресты, его превосходительству… лично в руки… Ну и почерк! – Пятое груденя? – Цифры на штемпеле оказались отчетливы. - За день до смерти? Когда пришло? – Нынче, - вздохнул шеф. Чтоб как-то утешить начальство я сообщила ему о гнумах и частных инициативах, кои непременно придут на смену берендийскому почтовому ведомству, одновременно извлекая и разворачивая на столешнице листок в косую линейку, исписанный с одной (я проверила) стороны казенными синими чернилами. Мамаев заглядывал мне через плечо, скрип стула возвестил, что Иван Иванович покинул насиженное местечко, чтоб полюбопытствовать. Обязательных приветствий в письме не было, как и абзацев, и заглавных букв. «Плохо дело, – писал покойный, – обложили твари злобные, заморочили». Дальше шло нечто неразборчивое. Голоса? Точно. «…загробный голос будто из под пола…» Тыщщи? Это, наверное, тысячи. Многие тысячи там припрятаны. Где там? Под полом? Еще какие-то он и она. Он грозился, а она хохотала демонски. О покойниках плохо думать нельзя, но кто так предсмертные послания пишет? Вот я, например, список с именами составлю подробный, чтоб после сыскари сразу знали, кого допрашивать. Внизу странички стояло: «Ежели, ваш бродь, Степку вашего оговаривать примутся, что сам в петлю на осиновом суку полез, то не верьте, не таков я человек, и не поминайте лихом». Распрямившиcь и отдав письмо для изучения Зорину, я обратилась к шефу: – С каких пор господин Блохин должность пристава занимал? – Три с половиной, почти четыре года. – Писал часто? – Не часто, но регулярно. Предвосхищая вопросы, Εвангелина Романовна, переписку такого рода я хранить обыкновения не имею. Поэтому придется вам обойтись устным пересказом. Степан мой родом из тех мест, хутор его, к несчастью, полностью обезлюдел, поэтому Блохин попросился служить в Крыжовене и был тем доволен. Его письма, исключая последнее, были толковы и благодушны. Жизнь в провинции ему нравилась, местные жители проявляли приветливость, природа… – Крестовский махнул рукой. - Чистая идиллия. В прошлом году среди обычной буколики стали появлятьcя разные околослужебные вопросы. Просил, к примеру, проверить некоего господинчика, бойкую торговлю паровозными акциями наладившего. – Ветку железнодорожную до Змеевичей добросили, - сказал Мамаев, уже разглядывающий со вниманием настенную карту, – как раз в это время. – Как звали господинчика? – спросила я. – Федор Игнатьевич Химеров, – без запинки ответил шеф, - мещанин, родом из Нижнеградской губернии, действительно маклер. На всякий случай я это все записала.