Конец разговора я недослушала. Ко мне подошёл Дан и осторожно обнял за плечи: — Нам пора. Мы тепло распрощались с хозяйкой дома. Художник пообещал, что заедет проведать её на следующий день. А мне стало жаль маленькую хрупкую девушку с большими антрацитовыми глазами оленёнка. Она казалась беззащитной перед ударами, которые один за другим наносила жизнь. Едва я села в машину, как на меня навалилась усталость. Хлопнула соседняя дверца, — и Ларанский, откинувшись на спинку сиденья, тяжело вздохнул. — Отвезите меня домой, пожалуйста, — попросила я его, потерев глаза ладонями. Ответом стал молчаливый кивок. Полумрак машины разрезал неприятное свечение смартфона. Дан был не настроен разговаривать, и в глубине души я обрадовалась этому. Сейчас было трудно даже думать, не то, что обсуждать что-то. Автомобиль тихонько тронулся с места. Я прильнула виском к стеклу, глядя, как проплывают высокие дома и рекламные вывески. С отрешённым удивлением отметила, как чудовищно нелепо смотрятся старинная архитектура и современные баннеры. Потом они слились в серую массу. Мир исчез. Осталось мерное покачивание и едва различимый шорох колёс. Я проснулась резко, словно от толчка, и не поняла, где нахожусь. Свет экрана показался отвратительным белёсым пятном. Сознание выхватило из плавающей тьмы размытые очертания салона автомобиля. Ларанский сидел рядом и с серьёзной задумчивостью водил пальцем по экрану смартфона. — Хотел тебя спросить: откуда женщинам приходят в голову такие нереалистичные сюжеты? — О чём вы? — не поняла я и хрипловато кашлянула. Вместо ответа он повернул ко мне смартфон. — Господи Боже, вы решили выжечь мне сетчатку глаз?! — возмутилась я и подслеповато сощурилась. Постепенно буквы перестали расплываться и преобразились в слова. Я три раза перечитала один и тот же абзац, и удивлённо воскликнула: — Вы что, спёрли мою книгу?! — К чему такие грубости, Рика? Скажем так, я взял её почитать. Разве не это главная цель любого писателя — найти читателя? — Вы против зоофилии. Или как вы тогда сказали… Усмехнувшись, Дан резюмировал: — Грандиозная ахинея, которая прекрасно отключает мозг от проблем. — Так себе комплимент. Будто дерьмо в яркий фантик завернули. — Вы давно пишете? — извиняться Ларанский явно не собирался. Вместо этого он продолжил читать. — Недавно, — я замолчала, не желая говорить дальше. Но вдруг взорвалась: — Слушайте, не делайте вид, что вам интересно. Выглядит нелепо. Вы вторглись в моё жилище. Хотели подложить меня под Степлмайера, которого кто-то отравил. Потом вдруг изменили тактику, и вот я уже ваша будущая супруга. Но этого оказалось мало, и вы в довершение всего решили взять мою книгу, не удосужившись спросить разрешения! Это переходит всякие границы, Дан! Вы ведёте себя так, точно я не человек, а вещь! Получилось громче и грубее, чем я хотела. Тело пробирала нервная дрожь — сказались усталость и переживания за день. Взятая без разрешения книга оказалась той последней каплей, что рушит плотины спокойствия и сдержанности. Зашуршало стекло перегородки, разделяющее водительское и пассажирские сидения. Сделалось тихо и темно — Ларанский погасил смартфон. Мне стало невыносимо жутко. Настолько, что я вжалась в сидение, точно намеревалась слиться с ним. — Я мирный человек, как ты успела заметить, Рика, — голос Дана звучал устало. — Но единственная вещь, которую я не выношу, — это женские истерики. Только в любовных романах недалёкие героини хамят и истерят, считая мужчину чем-то средним между тряпкой и безмозглым рабом, кидающимся выполнять капризы по первому требованию. Я за такое придушу. Не смертельно. Но тебе вряд ли понравится. В последней фразе звякнули нотки металла, давая понять, что художник говорит один раз и повторять дважды не намерен. По животу разлился холод. А что если сплетни о Ларанском не такие уж и безосновательные? Вспомнилось и предупреждение Карла держаться от Дана подальше, и общество, собравшееся на вечере. Перед внутренним взглядом проплыло мёртвое лицо Степлмайера. Захотелось дать себе оплеуху за необдуманность. Я совершенно не знала человека, но тем не менее согласилась на его авантюру. За окном мелькали пустынные улицы и бетонные стены промышленного района Города Грёз. Глядя на проплывающий пейзаж, я произнесла севшим от страха голосом: — Это… Это же не мой район… Прохладные кончики пальцев ласково скользнули по щеке и осторожно заправили выбившийся локон за ухо. От прикосновения я вздрогнула и затравленно уставилась на Ларанского. Он мягко улыбался, но от его улыбки сделалось так, словно за шиворот накидали снега. — Знаю. Но не могу оставить свою будущую супругу одну. Особенно когда произошло убийство. — Скажите, вы садист? — Рика, я не хочу ссориться. Но раз мы будем жить в одном доме, то нам придётся ладить. Без истерик и оскорблений. Дорога вдруг показалась мне неимоверно долгой, а идея открыть дверь и выпрыгнуть на ходу — невероятно привлекательной. — Хорошо, — наконец сказала я. Дан удовлетворённо кивнул, точно этого ответа он и ждал. Помолчав, спросила: — Почему я? — Потому что, ты сделаешь всё так, как нужно, — его пальцы осторожно скользнули по моей шее. Он наклонил голову, прищурился и негромко повторил: — Мне, правда, так кажется. Ранним утром меня разбудила нежная птичья трель. Приоткрыв один глаз, я смотрела на золотистый лучик, крадущийся по полу. Он казался сказочным, живым, а сама спальня — сошедшей с полотна художника: светлые стены, камин, на мраморной полке которого стояли тяжёлые часы и фарфоровые безделушки, и два кресла, обитые светлой парчой, возле окна. Когда полудрёма спала окончательно, я поднялась и отдёрнула портьеру. Сад напоминал рощу с проложенными между деревьев тропами: липы, клёны и каштаны бросали резную тень на разноцветный ковёр бегоний и флоксов. Аккуратно подстриженные кусты роз тянулись вдоль чётких аллей деревьев. А вдалеке между альпийскими горками виднелась беседка, напоминающая восточную пагоду. Вдали темнела чаща. Между кустами мелькала соломенная шляпа садовника. Всё казалось безмятежным. Всплыли воспоминания вчерашнего вечера: бесконечная вереница лиц людей, испуганный визг девушки, труп в чёрном целлофановом пакете, вопросы Ангелидиса и явная угроза в тихом голосе Ларанского. Я смотрела в окно и слышала, как цветущий сад зловеще зазвенел, захлопывая створки золотой клетки. Однако к собственному удивлению, я не чувствовала ни тревоги, ни отупляющего страха. Всё было предсказуемо и понятно. Я отошла от окна и замерла посередине комнаты. Взгляд скользнул по широкой кровати со смятыми одеялами, изящному туалетному столику с высоким зеркалом в тяжёлой раме. Всё казалось чуждым и неестественным. Если нельзя изменить участь, сто́ит поменять отношение к ней. Неизвестно, что на уме у Ларанского, но он явно желал видеть меня в роли «хорошей девочки», которая не перечит и делает так, как ей говорят. «Хорошая девочка». Лицо в зеркале исказилось в брезгливой гримасе. В меня вколачивали, что девочка должна быть хорошей. А если она не хорошая, то она собирает вещи и выметается на улицу. Я смотрела на отражение, но видела другую картину: мне восемь, и я стою под дождём с детским рюкзачком перед закрытой калиткой. Потому что в добропорядочной семье нет места выродкам. Любой повод: плохие оценки, поздний приход домой, нежелание делать так, как говорят взрослые. Даже родство становилось предметом унижений. Всё шло по одному сценарию: скандал, хватание за сердце, обвинения во всех смертных грехах и как наказание — изгнание. Всё было завёрнуто в блестящую фольгу благочестивого воспитания и желания добра. Для всех я была любимицей семьи. И только я знала, что стоит за этой «любовью». Я тряхнула головой, сбрасывая неуместные воспоминания. Предаваться им — не время и не место. В примыкавшей к спальне ванной я быстро умылась, натянула джинсы и светлую рубашку и вышла в коридор. — …необходимо навести порядок большой гостиной. Ещё сообщите мадам Фифи, что сегодня вечером ожидаются гости, — Альберт, дворецкий Ларанского, давал указание невысокой круглолицей девушке в сером платье с белым передником. Увидев меня, он приветственно улыбнулся: — Доброе утро, госпожа Романовская. — Доброе утро, госпожа Романовская, — эхом отозвалась девушка и смущённо скользнула в ближайшую дверь. Альберт демонстративно закатил глаза и вздохнул. — Это наша новенькая, Марта, — произнёс он, улыбка стала ещё шире. — Как вам спалось? — Как младенцу. Спокойно и без сновидений. Мне нравился Альберт. Старик излучал искреннюю доброжелательность, и в этом было что-то подкупающее. Я вдруг растерялась. Теперь у меня новый статус, и что делать я понятия не имела. — Господин Ларанский ждёт вас в столовой. Велел не подавать завтрак раньше, чем вы проснётесь. — Альберт, мне нравится ваша манера говорить. Как будто я попала в другое время. Мы спустились на первый этаж и остановились перед белоснежными дверями. Альберт тепло улыбнулся и приосанился. — Я дворецкий. А должность накладывает определённый отпечаток. Вдоль стен стояли цветы в напольных вазах. Весенний ветерок легонько колыхал белоснежный тюль. Взгляд скользнул по убранству столовой, выцепив вазочку с белыми розами посередине длинного стола, несколько фресок с изображением сцен из древнегреческих мифов и тяжёлую мраморную полку с тремя обезьянками: «ничего не вижу», «ничего не слышу», «ничего никому не скажу». — Ты что? Примёрзла? — насмешливо спросил Дан. Он сидел за столом и держал в руках толстую книгу в коричневом переплёте. На тонком с горбинкой носу красовались прямоугольные очки, сквозь стёкла которых на меня смотрели разноцветные глаза. — Не знала, что вы носите очки, — отозвалась я и села на первый попавшийся стул. Художник отложил книгу и проговорил. — Я работаю в линзах. Садись ближе, я не кусаюсь. На столе появились тарелки с дымящимся омлетом и пожаренными ломтиками бекона, горячие тосты, хрустящие круассаны и вазочки с клубничным джемом. При виде еды желудок призывно заурчал — со вчерашнего дня во рту не было ни крошки. Завтрак проходил в молчании. Когда первый голод был утолён, а Марта заменила пустые тарелки на чашки, я наконец спросила: — Что вы задумали? Дан вопросительно посмотрел на меня поверх очков, точно не понимал, о чём идёт речь. — Мне непонятна логика, Дан. Два трупа, один подозрительнее другого, а вы решили жениться. Да ещё на девушке не из вашего круга. Вот я и спрашиваю, что вы задумали? — Здесь очень простая логика, Рика, — совершенно серьёзно ответил Ларанский и принялся намазывать джемом тост. — Первое, я хочу досадить обществу. Представляете, какой будет грандиозный скандал? Художник из аристократического рода решил жениться на простолюдинке. Второе — чтобы получить над тобой полный контроль и истязать в угоду своей чёрной похотливой душе. Я едва не поперхнулась чаем и опасливо покосилась на художника. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Только в уголках губ затаилась насмешливая улыбка. — А если серьёзно? — А чем вам не нравится такой вариант? Зато будет что написать в книге. Так сказать, от первого лица жертвы абьюзера. Правда, романтики в этом будет мало. Но зато очень правдиво. Вам же по душе подобная тематика?