Пожалуй, ни одна разработка плана военной операции не может соперничать с женской скрупулёзностью в подготовке к званому ужину. Красота — страшная сила. Если женщина захочет быть красивой, то её ничто не остановит. И всё же, увидев Лотту, я вдруг почувствовала себя гадким утёнком. Серым и неказистым. Она была непросто красива. Лотта была сногсшибательно обворожительная. Миниатюрная хрупкая фигурка, лицо с утончёнными чертами и томным блеском в тёмных глазах. Чёрные блестящие волосы были аккуратно уложены в высокую причёску. Каждое движение обладало влекущей мягкостью и кошачьей грацией. Неудивительно, что Ларанский в своё время обратил на неё внимание. — Я тоже рад тебе, Лотта, — ответил Дан с добросердечной улыбкой иезуита. — Как поживает Редерик? Слышал, ему сегодня нездоровиться. Не ожидал увидеть тебя здесь. Думал, что ты останешься дома с мужем. Лотта кокетливо опустила глаза, приоткрыв рот в соблазнительной улыбке. — Редерик отнёсся с пониманием к моему желанию выбраться из дома. К тому же такой повод. Он очень переживал, что не смог приехать вместе со мной. — Вот вы где! Мы вас потеряли! Из-за спины Лотты появилась худощавая фигура высокого парня. Огромный рот был растянут в дружелюбной улыбке, отчего в голову пришло: повеса и балагур. Я с трудом узнала в нём того взлохмаченного молодого человека, что несколько дней назад влетел в мастерскую Ларанского. За ним молчаливо следовали мужчина средних лет с приятной полнотой, но хмурым лицом, и девушка. Девушка меня особенно очаровала. Что-то трогательное и по-детски наивное было в мелких чертах лица и огромных антрацитовых глазах. Она казалась самой юной среди собравшихся — на вид не больше двадцати. — Дан, — обратился к художнику балагур, панибратски хлопнув по плечу. — Люди требуют, чтобы ты представил нам свою прекрасную музу, — светлые глаза скользнули по моему лицу, отчего щёки зарделись, а губы расплылись в глуповатой улыбке смущения. Ларанский взял меня за руку и произнёс: — Господа, это Рика Романовская. Моя муза и будущая супруга. Рика, — обратился ко мне Дан, — позволь представить тебе моих друзей. Штефан Штольц, редкостный Казанова и мой брат по отцу, — долговязый демонстративно, почти по шутовскому тряхнул головой. — Кристин Ларанская, вдова Эдмунда, — девушка с антрацитовыми глазами робко улыбнулась и тоненькие пальчики нервно сжали рукав её молчаливого спутника. — Милош Вучич, близкий друг семьи Эдмунда. Ну а с Лоттой вы уже знакомы. Заочно, — добавил он, бросив незаметный, многозначительный взгляд на меня. «А вот и близкий круг Эдмунда,» — растерянно подумала я. Будущая супруга? Очередная импровизация Ларанского? Но зачем? Я ничего не понимала, но чувствовала, что лучше подыграть, а потом уже разбираться в мотивах. А потому с полагающейся вежливостью выразила соболезнования Кристин. Юная вдова вздохнула с печальной улыбкой и прикрыла глаза. Она была похожа на фарфоровую статуэтку, одну из тех, что я видела на каминной полке в маленькой гостиной. Совладав с эмоциями, Кристин открыла глаза и с очаровательной, почти детской непосредственностью произнесла: — Что ж, каждому из нас отведён свой срок Всевышним. Эдмунд был хорошим человеком и любящим мужем. Я благодарна Богу, что Он дал мне такого мужчину в жизни… — а потом резко перевела тему: — Но, Дан! Почему ты не рассказал о вашей с Рикой свадьбе? Брови Лотты едва заметно дрогнули, а улыбка из соблазнительной стала напряжённой. Я с жадным злорадством отметила, что слова Кристин задели её. Хотя она была замужней женщиной, Лотта, похоже, ревновала Дана. Если это так, то становилось понятно, откуда столько яда по отношению к другой женщине. — Боюсь, сейчас не самый подходящий момент, милая Кристин, — сказал художник. Его лицо оставалось серьёзным, однако у меня закралось чувство, что Ларанский от души забавляется вытянутыми лицами гостей. — Боже! Всё как в любовном романе! Художник и натурщица. Как Пигмалион и Галатея! Это же так красиво и романтично! — возразила Кристин. В голосе прорезались нотки обиды. — И всё же дела двух влюблённых — это дела двух влюблённых, — произнесла я. — Остальным там делать нечего. — Это такая восхитительная история! Она просто обязана закончиться пышной свадьбой. — Кристин, — устало вздохнула я. — Счастье любит тишину. Чем пышнее свадьба, тем громче бракоразводный процесс. Примета есть такая. — В пятницу я устраиваю ужин, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Буду ждать вас с нетерпением. Я очень хочу услышать эту историю из первых уст. Я ответила не сразу, подбирая нужные слова. Происходящее начинало казаться театром абсурда. Зато Дан, одарив вдову своего брата самой тёплой улыбкой, ответил за меня: — Обязательно… В это мгновение раздался истошный женский крик: — Степлмайер! Степлмайер убит! Глава 7. Труп в гостиной — Вечер определённо перестал быть скучным. Ларанский бросил фразу с таким отрешённым видом, будто внезапная смерть одного из гостей была частью поминального вечера. На секунду в зале воцарилась тишина. Люди оторопело смотрели на дрожащую бледную официантку, которая сбежала с лестницы и упала в обморок. Кто-то из гостей бросился поднимать девушку. Когда её привели в чувство, она еле слышно выдавила: — Он там… наверху, — закатила глаза и обмякла в руках мужчины, имя которого я не запомнила. — Думаю, нам потребуется ваша помощь, доктор, — обратился Дан к Скалигари. — К вашим услугам, — холодно отчеканил хирург. Голос отлично подходил внешности — такой же ветхий и скрипучий, как и сам Скалигари. Я последовала за ними, держась на расстоянии. Эрих Степлмайер обнаружился в одной из небольших гостиных. Он сидел в кресле напротив камина. Некрасивое лицо исказила предсмертная судорога. В широко раскрытых глазах застыл ужас агонии, а губы покрывала пена. Мне стало так дурно, что я невольно ухватилась за дверь. Не то, чтобы я никогда не видела покойников. Но подобное зрелище пробирало до мурашек. Ещё час назад Степлмайер говорил с Даном, а сейчас сидел в кресле в неестественной позе. — Тебе лучше уйти, — тихо проговорил Дан, обеспокоенно гладя на меня. Я оторвала взгляд от мертвеца и посмотрела на Ларанского. — Я в порядке. Боже! Кто мог это совершить? Художник открыл было рот, чтобы ответить, но тут раздался голос Скалигари: — Смерть наступила не позже двух часов назад, — хирург осматривал тело с таким вниманием, словно перед ним не человек был, а интересный экспонат в анатомическом театре. — Предположительно причиной послужил яд растительного происхождения. Точнее могут сказать судмедэксперты после вскрытия. Вскоре послышались звуки сирен. Да, вечер определённо перестал быть скучным и превратился в настоящий водевиль. С участием полицейских, судмедэкспертов и около тридцати потенциальных свидетелей. Последние оказались на редкость нетерпеливыми. Министр Карлов тряс громким статусом и обещал устроить скандал с публичной поркой тех, кто смеет задерживать его. Впрочем, министра можно было понять — очередной скандал с участием его имени мог сказаться на карьере политика далеко не самым лучшим образом. Однако прибывший на место дознаватель из следственного комитета быстро дал понять, кто главный. Им оказался невысокого роста мужчина, скорее крепко сбитый, нежели полный. Чёрные коротко стриженные волосы полукругом обрамляли блестящую лысину. Тёмные глаза с акульим равнодушием окинули собравшихся в одном зале гостей. Неудивительно, что большинство из высокопоставленных господ, столкнувшись с его пронзительным взглядом, предпочли умолкнуть. — Опросите гостей, возьмите контакты и отпустите, — обратился следователь к ближайшему полицейскому. Нервно стряхнув невидимую пылинку, он поднялся в гостиную. — Что дальше? — спросила я, взволнованно крутя в пальцах незажжённую сигарету. Вопрос прозвучал риторически. Библиотека, куда отвёл меня Дан, оказалась пустой и тихой. Сквозь приоткрытое окно тянуло сквозняком, прогорклым выхлопом машин и навязчивой влажностью канала. Меня знобило то ли от прохлады, то ли от потрясения. Перед глазами стояло обезображенное лицо несчастного Эриха, — человека которого я не знала, но в то же самое время жалела в глубине души. Никто не заслуживал ранней смерти. Особенно такой чудовищной. Тяжёлый пиджак лёг на плечи. — А дальше начнётся утомительное расследование, — негромко произнёс художник. Его пальцы осторожно сжали мои плечи. — Начнут задавать неудобные вопросы, совать нос в личные дела. Но тебе нечего скрывать. Ты не знала Степлмайера. Ты его даже не видела. — Да. Кроме гостиной, — я зябко поёжилась и устало улыбнулась Дану. — Мне его лицо теперь в кошмарах будет сниться. — Это забудется. Нескоро, но со временем воспоминания потускнеют, и станет легче. Так устроена психика. Человеку свойственно забывать самые страшные моменты. Я задумчиво провела рукой по лицу, словно стирая паутинку, и нахмурилась. Несмотря на ужас воспоминания, интуиция подсказывала, что есть какая-то деталь, необъяснимая, но в то же время бросающаяся в глаза. Я нахмурилась и посмотрела на Ларанского через плечо. — Почему Эрих оказался в кресле? Дан удивлённо поднял брови. Однако промолчал, ожидая, когда я озвучу предположение. — Судя по застывшему лицу, Эрих мучился. Человек от боли, как правило, сползает на пол. Он должен был оказаться на середине комнаты в направлении двери. Теперь пришла очередь художника задуматься. — Некоторые яды растительного происхождения искажают лицо. Например, яд одного из видов омелы действует на нервы, из-за чего мимика погибшего приобретает выражение гомерической радости. — Как у Джокера? — Именно. Но в данном случае, ответить может только отчёт судмедэксперта. — Когда меня позовёт следователь, что мне делать? — Когда вызовут, отвечай на вопросы. Коротко и по существу. — А если спросят про брак? Что мне ответить? Что это была шутка перед друзьями? Дан убрал ладони и подошёл к камину. Засунув руки в карманы, он покачивался с пятки на носок, смотря на пляшущие лепестки пламени, и задумчиво молчал. Я не спешила лезть к нему с расспросами. На лице художника застыло задумчивое и несколько трагичное выражение. — Почему шутка? — наконец произнёс он. Когда повернулся ко мне, глаза были спокойными, как у человека, который уже давно для себя всё решил. — Такими словами не разбрасываются, Рика. Особенно в высшем обществе. — Тогда я ничего не понимаю, — я устало зажмурилась и встряхнула головой. — Абсурд какой-то. Мне врать следователю о пылких чувствах?