— Я бы хотела прогуляться по Царской площади. Может, пройдусь по Торговому Ряду. Хочу немного разгрузить свой мозг. Он остановился на неподалёку от Торгового ряда и уставился на меня с тем пристальным вниманием, от которого всегда становилось неловко. Как будто через лупу рассматривает. Я дёрнула плечами, скидывая неприятное чувство. — Я заеду за тобой на обратном пути, — наконец произнёс он. — Хорошо. Торговый Ряд встретил меня пёстрыми вывесками и кричащей рекламой. Но я не замечала ничего вокруг, погрузившись в собственные размышления. Вспомнился разговор с Лоттой. Поначалу я отнеслась к её словам с пренебрежением — мало ли что может наговорить ревнивая женщина лишь бы избавиться от соперницы? Но фраза «попытаешься лезть в дела Ларанского, последуешь за ней» отпечаталась в сознании и сейчас разбудила во мне подозрения в отношении Дана. За ней… Это за кем? О ком говорила Лотта? О Лане? Или о Кристин? Что за тайна, за которую можно поплатилась жизнью? Впрочем, Кристин я быстро отмела — на свадьбе Дан был рядом. А во время гибели Ланы он находился в другом месте. Или нет? Второй момент, который меня зацепил — замечание Лотты, что если бы кто-то вознамерился убить Лану и выдать смерть за суицид, то все бы поверили. Уж слишком часто она пыталась наложить руки на себя, используя чужое чувство вины в своих целях. Идеальная жертва — никто бы не стал строить другие версии произошедшего. Играть со смертью опасно, и если каждый раз её использовать как козырь, чтобы прижать кого-то к ногтю, то это может закончиться трагедией. Но как это могло быть связано с последними событиями? Допустим, что гибель Ланы стала отправной точкой. Кто-то убил Лану, зная, что убийство посчитают суицидом. Всё хорошо, убийца залегает на дно, но тут Эдмунд, случайно или специально даёт понять, что он сомневается в самоубийстве Ларанской. Убийцу это напрягает, и он убирает Эдмунда. Тогда причём здесь Стелмайер? Как несостоявшийся жених Ланы, мечтающий найти и покарать негодяя? Ну, допустим, Эрих сам вышел на след преступника, тогда тому не остаётся другого выбора, как убрать и Эриха. Чем скорее, тем лучше. Тогда он находит исполнителя в лице несчастной Агны, которая мечтает отомстить Степлмайеру за прошлое. И сулит ей большие деньги за её признания вины. Тогда почему Агна решила покончить с собой в камере? Или её тоже убрали, чтобы она не рассказала, кто за всем этим стоит? Но, так или иначе, дело закрыто. Вопрос: зачем тогда покушаться на Кристин? Что произошло такого, что заставило убийцу занервничать? Я остановилась посередине улицы, чувствуя беспомощность мухи, увязшей в липком сиропе. Словно от меня ускользает что-то очень важное, что-то, чего я не вижу. Или не хочу видеть. Кому доверяли все жертвы? Кто находился на глазах у всех и в то же время мог нанести удар исподтишка? Мне вдруг показалось, что земля качнулась под ногами, а на улице сделалось очень холодно. Я резко развернулась в обратную сторону и быстрым шагом направилась к метро. Ангелидис встретил меня с тем радостным выражением лица, с которым встречают проказу. — Почему вы до сих пор не арестовали Ларанского? Не дожидаясь, пока меня пригласят, я пересекла надраенный до блеска кабинет и села напротив следователя. Ангелидис был человеком порядка, а потому любой хаос мог выбить его из колеи. Этим я и решила воспользоваться. — Против Дана слишком много улик. Мотив, возможности, средства. И тем не менее вы тянете с арестом. Я хотела бы знать почему? Потому что версии его адвокаты превратят в пыль? Или здесь что-то другое? Следователь отставил в сторону кружку, из которой пил чай, и воззрился на меня. Секундное замешательство сменилось плохо скрываемым раздражением. Круглые очки зловеще блеснули. — Если у вас всё, то прошу покинуть мой кабинет, — холодно произнёс он. — Пока я вас не задержал. — За последние два месяца совершено два убийства и покушение в одном кругу семьи. Конечно, Эдмунд перепутал дозировку, а убийца Степлмайера покончила с собой в камере. Вас не смущают несостыковки? Что всё слишком гладко? Теперь кто-то напал на Кристин. Значит, убийца ещё на свободе. Ангелидис усмехнулся, положил руки на стол и подался вперёд. Во вкрадчивом голосе следователя звенела неприкрытая угроза. — Я не могу вас понять. Вы сами давали показания в пользу Ларанского. Теперь врываетесь в мой кабинет и спрашиваете, почему я его до сих пор не арестовал. Вы сами себе противоречите, госпожа Романовская. Повисла напряжённая тишина. Испытывающий взгляд следователя был не просто тяжёлый — он выбивал почву из-под ног. В груди заворочалась неуверенность, царапнул страх. Словно я сидела перед змеёй, ожидающей момента нанести удар. Одно неловкое движение, и от меня ничего не останется. Я перевела дыхание и зажмурилась. Возможно, я действительно погорячилась с выводами насчёт Дана, и моё появление у следователя — необдуманный поступок, который может привести к трагическим результатам. Что если Дан невиновен, и я своими умозаключениями толкаю невиновного человека в про́пасть? Ларанский мог использовать людей и обстоятельства. Он мог говорить неприятные вещи в лицо. Но Дан не стал бы напада́ть со спины. — Всё верно, — наконец произнесла я. — Ларанский к этому непричастен. Но у меня возникает вопрос: почему все решили, что Лана Ларанская покончила собой? Брови следователя удивлённо поползли вверх. — Причём здесь самоубийство бывшей супруги господина Ларанского? — Мне кажется, что смерти Ланы, Эриха, Эдмунда и нападение на Кристин взаимосвязаны. — У вас есть доказательства? — Лана вела дневник. Я не могла понять, что меня смущает в нём, а потому перечитала несколько раз, пока до меня не дошло: Лана не была в депрессивном состоянии и её не мучили мысли о суициде. Складывается впечатление, что она не тот человек, который готов шагнуть в окно в состоянии аффекта или под давлением перепадов настроения. Она была циничной особой и другие люди её не волновали. Попытки суицида для неё инструмент манипуляции. Но что если кто-то убил Лану, а преступление выдал за очередную неудачную попытку? Почему все сбрасывают со счетов тот факт, что Лана могла быть лишь первой жертвой? — Дело о смерти Ларанской давно закрыто, — отчеканил Ангелидис. — Его никто не станет поднимать только из-за ваших фантазий. Идите домой и доверьте это дело более компетентным людям. Которые, в отличие от вас, имеют профессиональное образование и опыт работы. Высокомерный тон следователя зацепил. Я поднялась, мысленно желая ему провалиться на месте. — Знаете, сейчас может появиться ещё один труп. А вы так и будете топтаться на месте только потому, что вам лень лезть в архив. Резкий порыв ветра вернул к реальности. Я обернулась и посмотрела на здание Следственного Комитета. Грузное строение из песчаника, возведённое, как и большинство домов Города Грёз, ещё в позапрошлом веке, зловеще нависало надо мной. Казалось, шпили царапают низкие пузатые тучи, а тяжёлая прохладная морось застыла в воздухе незримой пеленой. Я снова ощутила укол смятения. Мне не давала покоя мысль, что импульсивность могла обернуться непредсказуемыми последствиями. Поглощённая своими угрызениями, я перешла через дорогу и села на влажную скамейку сквера. Первым желанием было скрыть от Дана собственную оплошность. Вдруг Ангелидис не придаст значения мои словам? А если нет? Надо попытаться всё исправить, пока не поздно. Я достала смартфон. Дан поднял трубку почти сразу. — Дай догадаюсь: ты совершила непростительную оплошность, и теперь звонишь извиниться? В его голосе сквозил привычный сарказм, но на душе вдруг сделалось легко. Возможно, я поступила подло, помчавшись к следователю с нелепыми обвинениями. Но сейчас я чувствовала, что поступаю правильно. — Я такая предсказуемая? — я нервно рассмеялась. — После твоего отъезда в Адрианополис я ничему не удивлюсь. Что случилось? Из груди вырвался тяжёлый вздох. Собрав остатки мужества и воли, я пересказала разговор в кабинете у Ангелидиса. Повисла тягостная тишина. Я понимала, что потеряю его доверия раз и навсегда. Но всё же испытала облегчение, признавшись и в собственных подозрениях к нему, и в разговоре со следователем. — С тобой всё в порядке? Где ты сейчас? — Напротив Следственного Комитета, — ответила я. Телефон устало цокнул. — Жди, я сейчас приеду. Прохладные капли ударили по обнажённой коже рук и лица, и я с усталой отстранённостью вдруг поняла, что начался ливень. Дождь размыл чёткие очертания домов, превратив их в серые пятна. Но уходить с места не хотелось. Хотелось раствориться в воде, как сахар, попавший в кружку с чаем. — Если ты решила умереть от воспаления лёгких, то я тебя огорчу: оно сейчас лечиться. Дан появился, как чёрт из табакерки. Вода стекала по бледному лицу, крупными каплями дрожа на кончике бороды. За иронией в голосе скрывалась тревога. — Пойдём в машину. Не хватало, чтобы ты ещё и заболела. Я шмыгнула носом и поднялась с лавочки. Но вместо того, чтобы идти, уткнулась Ларанскому в грудь и зарыдала. Мокрая рубашка приятно холодило лицо. Тяжёлые ладони легли на плечи и осторожно сжали их. Я подняла покрасневшие глаза на Дана, и виновато всхлипнула. — Ты ходячая катастрофа, Романовская, — тихо проговорил он. Пальцы осторожно скользнули по моей щеке, и в следующее мгновение я ощутила терпковатый привкус его губ. Тёплый, он пах кофе и дождём. Страхи растворились, уступая место спокойствию, которое пробивалось изнутри. — Поехали, — тёплые губы Ларанского легонько коснулись моего виска. — Дома всё обсудим. Но дома оказалось не до обсуждений. Я не запомнила, как мы вернулись, как поднялись наверх. Мокрая одежда ошмётками валялась возле входной двери, а в комнате стало темно, как будто уже наступил поздний вечер. Где-то вдалеке слышались раскаты грома, и пространство то и дело озаряли вспышки молний. Лишь когда едва уловимый сквозняк мазнул холодом по обнажённой груди, пробил озноб, и я вдруг осознала, что лежу на кровати. Щёки пылали как при лихорадке, а желание огненными волнами гуляло под кожей. Дан навис надо мной. Во взгляде потемневших глаз читалась внимательная заинтересованность. В объятиях художника сделалось тепло, спокойно. В голове шумело, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Словно со стороны я слышала собственные стоны, и неразборчивый шёпот Дана. Чуть шероховатые ладони с нежностью скользили по телу, сжимали с первобытной страстью. Густой туман окутал сознание, и я подалась навстречу. Тело выгнулось в остром, почти болезненном наслаждении. Мир на мгновение сузился до крошечной точки, а затем рассыпался на мириады осколков. Дан прошептал что-то ласковое на ухо и, вытянувшись рядом, прижал меня к себе. Я блаженно прикрыла глаза, прислушиваясь к лихорадочному сердцебиению Ларанского, которое постепенно становилось всё спокойнее. — Тебя это беспокоит? Я открыла глаза и, приподнявшись на локте, вопросительно посмотрела на Дана. На его бледном лице блуждала слабая умиротворённая улыбка, а разноцветные глаза смотрели на меня с хитрым прищуром. Длинные пальцы скользили вдоль позвоночника. Удовольствие ушло, снова всколыхнулись сомнения. В груди заворочалась тяжёлая тревога. Я нахмурилась. — Я не знаю, чему можно верить, а чему нет. Словно всё зависло в воздухе. А я не люблю неопределённости. Дан молчал, глядя в потолок. Я прекрасно понимала, что секс — это далеко ещё не любовь. Страсть всегда бездумна и импульсивна. В отличие от любви, которую бережно выращивают годами. Определённо мне хотелось большего, хотелось доверия и уверенности в завтрашнем дне. Но никто никогда не даёт гарантий.