Однажды я застала Ларанского в мастерской. Я хотела его спросить, когда продолжим работу, но застыла с открытым ртом, увидев, как под действием растворителя растекаются краски по полотну, над которым он работал до убийства Степлмайера. — Не нравится, — хмуро ответил Дан на мой немой вопрос. — Но зачем?! Ты работал над ней столько времени! Сколько труда, сил… — Сказал же — мне не нравится, — он повысил голос, отчеканивая каждое слово. Я в замешательстве смотрела на него. Но, казалось, ни меня, ни картину Дан не замечал. Он тёр кисти с остервенением, а потом, отбросив их в сторону, подошёл к комоду, где хранил краски и кисти. Выудил из недр пачку сигарет, распахнул настежь окно и, облокотившись на раму, закурил. Клубы сизого дыма и раздражающий запах подействовали на меня отрезвляюще. Я неслышно подошла к Дану и осторожно коснулась пальцами его плеча. До этого момента мне не доводилось видеть его в столь взвинченном состоянии и сейчас побаивалась гнева. — Не курил лет десять, наверное, — вдруг произнёс Дан, глядя на тлеющий кончик сигареты. — Оказывается, не так уж это и просто — бросить курить раз и навсегда. — С зависимостями всегда так — они уходят, но не отпускают, — еле слышно прошелестела я, доверительно ткнувшись лбом в его лопатку. — Что случилось? Мне казалось, что он разразится сейчас отповедями типа «не моё дело», но вместо этого Ларанский тихо проговорил: —Агна… Её сегодня обнаружили в камере повешенной. Официальная версия — самоубийство, но, мне кажется, нет. — Думаешь, кто-то подвёл к этому Агну? — Кто-то очень не хочет, чтобы правда всплыла наружу. Агна была идеальной подозреваемой, но что если она решила сдать назад? — Ты считаешь, что она была невиновной? Дан промолчал. Он выбросил окурок в окно и быстрым шагом вышел из комнаты, обронив на ходу «Я к Штефану». Я же осталась в пустой мастерской наедине с размытыми очертаниями картины и царившей в голове сумятицей. Автомобиль тряхнуло на подъездной дороге к дому Вучича, вернув меня к реальности. Бежевый дом, окружённый террасами из дикого камня и идиллическими зарослями цветов навевал ту же мысль о продуманной небрежности, что и двор Кристин. Длинные фуршетные столы, выставленные купольными навесами с молочными розами, накрывали официанты в безупречно отглаженных брюках и накрахмаленных белоснежный туниках. Возле музыкантов, которые устраивались на стульях в павильоне, суетился Милош. Он был одет в щёгольский тёмно-синий костюм с белым цветком на лацкане. Дан мягко взял меня под локоть, и мы направились под один из навесов. Сад постепенно наполнялся людьми. Привилегированные гости не выглядели недовольными. Впрочем, искренней радости за молодожёнов я тоже не замечала. Для многих свадьба была лишь поводом обсудить текущие дела и наладить вязи, столь необходимые для веде́ния бизнеса. — Господи, здесь так пафосно, что я даже не знаю, какой вилкой себя заколоть, — тихо проворчала я, наблюдая, как официанты раскладывают столовые приборы и расставляют бутылки с шампанским и вином. — Кстати, ты мне так и не ответил, что думаешь насчёт завещания. — Тебе известно, что я никогда не думаю? — Дан насмешливо приподнял бровь. — Хотя нет, бывают моменты. Например, я думаю, что жемчужно-розовый цвет идёт тебе больше, чем зелёный. «Жемчужно-розовый». Словосочетание резануло слух. Возможно, потому что оно больше характерно для женской речи, нежели мужской. Вспомнилась статья, в которой говорилось, что художники видят гораздо больше оттенков, чем другие люди. Но всё равно «жемчужно-розовый» прозвучало как-то неестественно, даже изнежено для Дана. Я придирчиво оглядела платье. Свадебная прихоть Кристин: все женщины должны были прийти в нарядах зелёного оттенка и белыми цветами в причёсках. «В конце концов, в каждой женщине дремлет богиня! — восхищённо проговорила Кристин в один из вечеров. — Так почему бы не дать ей волю, особенно когда сама природа этому благоволит?» Спорить с женщиной, охваченной предсвадебной лихорадкой, столь же тщетно, как черпать воду решетом. А потому я молчаливо согласилась, мысленно напоминая, что и это безумие когда-нибудь закончится. — Я так понимаю, ты не ответишь, — я повернулась к Дану, стараясь не выдать разочарования. — Завещание как завещание, — Ларанский без раздражения пожал плечами. — В нём нет ничего криминального. Полагаю, у Эдмунда были определённые причины внести данный пункт. — У богатых свои причуды, так? — Можно и так сказать, — он махнул рукой Штефану, появившемуся на краю газона вместе с полногрудой брюнеткой в светло-салатовом атласном платье и маленькими розочками в пышной причёске. Парочка поторопилась в нашу сторону. — Приветствую, — широко улыбнулся Штольц, обменявшись крепким рукопожатием с Ларанским. — Позвольте представить вам мою спутницу, Лолу. Лола, это мой брат Дан и его невеста Рика. Лола растерянно улыбнулась и протянула руку для приветствия. В движении скользила едва заметная неуклюжая смущённость, свойственная человеку, попавшему в окружение незнакомых людей. — Я слышал приятные новости, — проговорил Штефан. Этический кодекс запрещал ему представлять интересы Ларанского в суде, но это не мешало Штольцу работать в тени. — «Новый день» так трещит по швам, что отголоски разносятся по всему Городу Грёз. — Не сто́ит недооценивать противника, — отозвался Дан. — Редакция привлекла на свою сторону сильных защитников. Они постараются минимизировать потери. — А это правда, что девушка, обвинённая в убийстве Степмайера, повесилась в камере? — вдруг спросила Лола и тут же смутилась под пристальным вниманием к себе. — Ну я просто… читала об этом… Об этом пишут все в интернете. — Ужасно, не правда ли? — мягко ответила я, почти интуитивно подстраиваясь под ее настроение и желая отвести от неприятной темы. — Говорят, что у неё были серьёзные проблемы… Кстати, вы потрясающе выглядите! Цвет изумительно подходит вашим глазам. — Правда? — Лола оживилась и радостно захлопала наращёнными ресницами. — Это мой любимый цвет… Мы с ней отошли от мужчин в другой конец навеса. Найдя во мне благодарного слушателя, девушка заметно приободрилась. Вскоре я знала не только о её любимом цвете, но и о брендах и бутиках. Будучи далёкой от мира мод, я впитывала в себя новую информацию, почти дежурно задавая вопросы — не столько из-за интереса, сколько чтобы поддержать беседу. Воодушевлённая возможностью проявить себя экспертом, Лола почти без умолку рассказывала о новых коллекциях и веяниях, напрочь забыв о присутствии остальных. Лёгкая почти невесомая трескотня о платьях погрузила меня в состояние, сравнимое с блаженным трансом. На мгновение я поймала себя на мысли, что как же хорошо когда все так просто и незатейливо: никаких убийств, никаких подковёрных интриг. Только разговоры о брендах, косметике и что нынче в моде. Пусть Лола и не блистала глубиной ума, но в ней было что-то очаровательно простое, позволяющее сбросить с себя груз давящих проблем. В противоположной стороне от павильона с музыкантами, которые играли что-то из классики, мелькнула низкорослая крепко сбитая фигура Ангелидиса. В груди заершилась тревога, выведя из спокойного состояния. Извинившись перед Лолой и пообещав вернуться к ней, я подошла к Ларанскому, который о чём-то спорил со Штефаном. — Прости, Штефан, мне очень нужен Дан. На секунду. — Разумеется, — отозвался Штольц и окинул взглядом павильон в поисках своей спутницы. Если Ларанский и удивился, то он не показал вида. Отойдя на безопасное расстояние, я вполголоса спросила у него: — Что здесь делает Ангелидис? Дан проследил за моим взглядом. Почти лысая голова следователя мелькала между аккуратно подстриженными кустами самшита и диких роз. — Я попросил его, — спокойно ответил Дан. Я с удивление воззрилась на художника. — Зачем? Для этого есть причины? — На всякий случай. — Думаешь, что может что-то произойти? Как на вечере памяти Эдмунда? Ответить Дан не успел. К нам подошёл запыхавшийся Милош. На высоком лбу блестели капельки пота, лицо раскраснелось. — Дан, Рика, вы не видели Кристин? — обеспокоенно спросил он, оглядываясь по сторонам. — Нет, — растерянно проговорила я. — Мы не видели Кристин с того момента, как приехали сюда. — Она ушла в дом, чтобы переобуть туфли, но её до сих пор не видно. Я обошёл весь сад, но Кристин нигде нет. Лицо Ларанского превратилось в непроницаемую маску — как всякий раз, когда Дан предчувствовал какую-то неприятность. — А в доме нет? — Я постучал в дверь, но мне никто не ответил, — Вучич неопределённо развёл руками. Он старался сохранять спокойствие, но внутренняя взволнованность пробивалась наружу. — Я подумал, что она закрыла дверь и вышла встречать гостей… — Проверь ещё раз в доме, а я проверю в саду. Взволнованный вид Милоша и странное выражение лица Дана всколыхнули самые мрачные предчувствия. — Останься с Лолой, — тихо произнёс художник. — Но… — Пожалуйста, Рика! — резко оборвал он и, судорожно вдохнув, более спокойно продолжил: — Мне будет спокойнее, если ты будешь на виду и с другим человеком. Спорить отпало желание. Я вернулась к Лоле, однако прежний разговор потерял свою лёгкость. Неизвестность рождало почти физическую напряжённость. Я наблюдала, как Ларанский и Штольц обходили гостей, стараясь не поднимать шумиху. Ангелидис после короткого разговора с Даном, последовал за Милошем в дом. Через четверть часа, когда напряжение достигло наивысшей точки, сквозь праздничную мелодию барокко прорезался неестественный звук полицейских сирен. Глава 20. Дежавю Вопли полицейских сирен и «скорой помощи» заставили содрогнуться гостей. Кто-то ринулся к особняку, другие застыли на месте, пялясь на прибывшие машины. Музыка оборвалась, превратившись в режущую слух какофонию из криков, команд и испуганных возгласов. — Господи, что произошло?! — громким шёпотом обратилась ко мне Лола, будто я знала ответ. Её лицо выражало странную возбуждённость и заинтересованность, вызвавшую у меня отторжение. — Ничего хорошего, — отстранённо бросила я и на ватных ногах направилась в сторону дома. Симпатия к новоявленной подруге Штефана пропала. Интуиция подсказывала: Лола из той породы людей, которые ради сочувственных слёз напоказ для «инстаграма» с жадностью мечтают, чтобы с кем-то приключилась беда. Такие, как она, тащатся, когда у других людей проблемы — лишний повод выставить себя в выгодном свете перед всем миром.