— Официантка, которая его обнаружила. Она подлила в бокал с коньяком сок корня цикуты. — И зачем официантке травить Эриха? — По признаниям девушки, Степлмайер изнасиловал её в отеле, где она работала горничной три года назад. — А как она узнала, где будет Степлмайер? И что подтолкнуло девушку сделать это сейчас? — Следила за его жизнью, — лаконично ответил Штефан. В голосе скользнуло недовольство — разговор начинал напрягать его. — А месть готовила заранее. — Ну такое объяснение… Притянутое за уши. Малиновые отблески закатного солнца казались неправдоподобно яркими. Одинокая птица тенью промелькнула на фоне чернеющей полосы деревьев. Прохладный ветерок колыхал рогоз, словно по нему кто-то проводил ладонью. Мошки кружили над водой неправильными зигзагами. Не хватало только квакающего концерта лягушек, и деревенская идиллия будет полной. — Какие отношения были между Даном и Ланой? — спросила я, неотрывно глядя за мелкой мошкой, суетливо выписывающей пируэты над водной гладью. Штольц подобрался и выпрямился. — Почему бы тебе не спросить Дана об этом? — ответил он вопросом на вопрос. В голосе звенело напряжение, светлые глаза подозрительно сощурились, испытывающе глядя на меня. В голове сразу два предположения: или это непринятие факта самоубийства Ланы, или здесь крылось что-то личное. — Смерть — тема табуированная, а смерть близкого человека всегда болезненна, — я неопределённо развела руками. Подбирать слова приходилось обдуманно. В противном случае, Штефан мог закрыться и ничего не ответить. Я помолчала и с тихой горечью произнесла: — Просто я переживаю за Дана. Понимаешь, сейчас поднимается шумиха… — И как это связано с тем, что произошло пять лет назад? — грубовато перебил он. Я неуверенно пожала плечами. — Если в газетах начнут обсасывать подробности пятилетней давности, это может сломать его. Когда души не чаешь в человеке… — Дан никогда не любил Лану! — вскинулся Штефан. Так резко, что я невольно подалась в сторону от него. Скрытая злость исказила черты, но вспышка тут же угасла. Он судорожно втянул воздух ноздрями и продолжил более спокойно: — Со стороны, их семья выглядела идеально: заботливый муж и красавица-жена, которая грезит только им. Впрочем, у каждой семьи есть свои скелеты в шкафу. Лана обожала Дана до одержимости, а он позволял себя любить. Его интересовала жена, как красивая вещь способна интересовать коллекционера. — Лана была тебе дорога? — с вкрадчивым сочувствием спросила я. Мне стало по-человечески жаль Штольца. Штефан переживал потерю едва ли не сильнее, чем Дан терзался чувством вины. Ворошить прошлое — преступление. Однако смерть Ланы могла оказаться так же важна, как и убийство Степлмайера и Эдмунда. Штольц смерил меня недоверчивым взглядом и промолчал. Я решила, что на этом разговор окончен, как вдруг он сказал: — У Ланы были свои недостатки. При всей любви к Дану, она не пропускала ни одного мужчину. Её захватывала… игра. — Игра? — У неё был нездоровый азарт. Везде повторялся похожий сценарий: когда Лана преследовала мужчину до тех пор, пока он не оказывался в её постели. После этого она бросала его. — И каждый раз возвращалась к Дану? Штефан медленно покачал головой. От внимательного взгляда, прикованного к моему лицу, стало не по себе. — Она говорила о нём то же самое, что сказала ты. Лану цепляло, что из всех мужчин только Дан был вне досягаемости от её чар. Возможно, именно поэтому она оказалась одержима им. Он резко поднялся, давая понять, что беседа закончена. — Я ещё посижу здесь, — я мягко улыбнулась. Штольц нахмурено кивнул и направился в сторону патио. — Штефан, — он оглянулся. Хотелось приободрить Штольца, но я не знала, что сделать, а потому неловко выдала: — Мне искренне жаль, что так случилось в твоей жизни. Он ничего не ответил. В густых сумерках мне показалось, что на лице мелькнула печальная улыбка, и Штефан исчез за кустами диких роз. Лана играла другими мужчинами, но всегда возвращалась к Дану. Потому что его любила. Дан прощал ей романы, потому что её не любил… Бред какой-то! Почему бы просто не развестись и не продолжить жить по отдельности? Какая выгода скрывалась за тем, чтобы создавать видимость счастливой семьи? А что если есть взаимосвязь между всеми тремя смертями? — Ты не думал, что кто-то инсценировал самоубийство Ланы? Ларанский сидел рядом со мной, блаженно запрокинув голову, и молчал. В тёмном салоне автомобиля было не разобрать выражения лица, и я стала подозревать, что он просто не услышал вопроса. — Возможно, — наконец хрипловато произнёс Дан таким тоном, что стало понятно — он не намеревается продолжать разговор. Приглушённый свет фонарей резковато прорвался сквозь тонированные окна и скользнул по тёмной рубашке художника. Тени гротескно заострили черты, превратив лицо в трагическую маску. Дан резко выпрямился, вышел из машины и направился быстрым шагом в сторону дома. Я поджала губы, поймав на себе испытывающий взгляд Фила. Водитель смотреть на моё отражение в зеркале заднего вида с выражением, будто у него началась изжога. Губы дрогнули, словно он хотел что-то сказать, но внезапно передумал. Погруженная в собственные мысли, я последовала за ним. В груди заворочалась досада, будто я невольно обидела Ларанского. Мысли растекались серыми безобра́зными пятнами, забивая голову белым шумом. Дана нигде не было видно. Похоже, он снова решил ночевать в кабинете. Вода, как назло, очень медленно наполняла ванну. Любимая музыка вдруг показалась назойливой, а исполнители — раздражающе бездарными. Я тяжело вздохнула, погрузилась в ароматную пену и, прикрыв глаза, принялась заново перебирать в голове друзей Ларанского. Точно это успокаивало душу. Штефан. Типичный весельчак и балагур с обворожительной улыбкой в кашемировой водолазке и джинсах. На первый взгляд. Но при приближении — росянка, не упускающая возможности вонзить крючки в жертву, которая увязла в его обаянии, как муха в клейкой слизи растения-хищника. Кристин. Тонкая, хрупкая, ранимая. С глазами оленёнка и по-детски наивными чертами, из-за чего невозможно разобрать её истинного возраста. Она не выказывает ни малейшего дискомфорта, находясь в комнате, где убили человека. Все мысли о грядущей свадьбе и пропавшей картине. Милош. Скрытный. Говорит мало, выглядит ещё более незначительно. Безликий и ничем не примечательный персонаж. Даже одежда у него серая, будто стремится слиться с окружающим миром. Такого в толпе встретишь и не вспомнишь. Идеальная внешность для убийцы. Однако какие у него мотивы? Ускорить смерть Эдмунда, чтобы жениться на Кристин? Но, по словам Ларанской, её муж сам оговорил в условиях завещания будущий брак с Милошем. С чего такая забота? Мужчины по большей части собственники. Некоторые из них даже на смертном одре требуют клятв от жён, что те больше не выйдут замуж. Редерик. Пожалуй, единственный, кто не вызывает вопросов. Но что если я что-то упускаю? Как правило, те, кто не привлекает к себе внимания, чаще всего и являются главными зачинщиками. Какой у него мотив? Корысть? Вряд ли он значится как ещё один наследник Эдмунда. Или Степлмайера. Может, у них были какие-то совместные дела в бизнесе? Но Дан говорил, что Эдмунд и Эрих занимались добычей угля, а Гензе — издатель. Или тут есть двойное дно, которое неизвестно? А как насчёт Лотты? Ревность является первым мотивом бытового убийства. Но тогда бы логичнее было бы убить Лотту — легче избавиться от су́чки, чем перестрелять всех её кобелей… Вспомнился разговор со Штефаном. Чёрт! От чего отталкивалась к тому и пришла. Чёртов замкнутый круг! Самый сильный мотив из всех был у Ларанского. Жена изменяет ему со всеми подряд. В списке потенциальных любовников мог оказаться и Эдмунд. Ведь точного числа мужчин, как и их имена, Лана не указывала. Возможности и средства? Дан мог спокойно поехать вслед за женой, остановиться где-нибудь поблизости и организовать несчастный случай. Также у него была возможность встретиться с Эдмундом накануне и отравить его. Как и Степлмайера, который был гостем на аукционе. Тогда вопрос, как он это сделал, не привлекая внимания? Помнится, в толстом досье, услужливо представленное Ангелидисом, значился длинный перечень «подвигов» Дана. Но каждый раз ему удавалось выходи́ть сухим из воды. А если это распалило самомнение художника? Он решил, что может на глазах у всех творить чёрт знает что и оставаться безнаказанным? Что, если я прикрываю убийцу? Собственные рассуждения показались глупыми и нелепыми. Ларанский легко мог вписать и в роль серого кардинала и бунтовщика, выбившего зубы старпому. Но он никак не вязался с образом хладнокровного убийцы. Всё было слишком… слишком очевидным, что ли? Информации отчаянно не хватало. Я вдруг ощутила дикую усталость. Как если бы я бултыхалась в луже, боясь в ней утонуть. «Завтра», — промелькнула мысль в уставшем сознании. — «Я обо всём подумаю завтра. А сейчас надо идти спать». Глава 19. Свадьба Двери небольшой церкви распахнулись, и в это же мгновение послышались щелчки затворов фотоаппаратов. Папарацци протискивались между столпившихся зевак, стараясь ухватить кадр поинтереснее. Казалось, ещё секунда, — и смесь людской массы и длинноносой аппаратуры погребёт под собой полицейских, старательно сдерживающих толпу напирающих журналистов. Совсем недавно безутешная вдова рыдала на могиле своего обожаемого мужа, а теперь княгиня Кристин Ларанская выходит замуж за отставного офицера, а ныне члена Верхней Палаты Милоша Вучича. Ровно день в день через два месяца похорон. Такая новость не ускользнула от репортёров, которые узрели в сием действии нотку скандальности — тело покойного князя не успело остыть, а его жена уже светится от счастья рядом с другим мужчиной. Но, как заметил Дан, если ты причастен к высшему обществу, будь готов, что каждый твой шаг рассматривают под лупой. Особенно будь готов к тому, что любое достижение постараются преуменьшить, а провал — раздуть до вселенских масштабов. С этим трудно было не согласиться. После подтверждения со стороны Следственного Комитета о задержании Агны Ковальски, подозреваемой в убийстве Эриха Степлмайера, Дан подал в суд на журналистов и редакторов газеты «Новый день» за клевету. Несмотря на неопровержимые факты вины со стороны издательства, дело обещало быть нудным и затянутым. Впрочем, сам художник относился к этому, как к походу к стоматологу: неприятно, но надо. Сначала газеты изощрённо смаковали детали судебного процесса Ларанского против их собрата. Потом явно подустали. Но стоило потерять им интерес, как тут же всех всколыхнула новость о свадьбе Кристин и Милоша. — Ларанские умеют подлить масла в огонь, — задумчиво произнесла я, когда автомобиль осторожно тронулся с места, стараясь не зацепить ополоумевших в погоне за кадром фотографов. Дан хмыкнул. Он небрежным движением стряхнул невидимую пылинку с лацкана пиджака и осторожно поправил шифоновую шаль на моём плече. — Обратная сторона славы. Каждая бестактная скотина считает своим долгом сунуть нос в личную жизнь. А после обижается, что нос прищемили дверью, — в голосе скользнуло нескрываемое раздражение. Потом, чуть смягчившись, добавил: — Прости, последние дни выдались тяжёлыми. — Я надеюсь, что ты разобьёшь им лицо этой дверью. Я злорадно ухмыльнулась, представляя газетчиков после вынесения вердикта. То, что он будет в пользу Ларанского, не возникало сомнений. «Новый день» бился из последних сил, тыкая правом свободы слова всем и каждому. Однако как бы ни старались адвокаты газеты, большинство сходилось в одном: публикация обвинительной статьи была изначально провальным делом, грозившем теперь потопить не только журналиста, но и всё издательство. — Что-то раньше я не замечал у тебя подобной кровожадности, — медленно проговорил Дан, смерив меня оценивающим взглядом. — Просто ты меня плохо знаешь, — с многозначительной улыбкой отозвалась я. Смесь недоумения и немного вопроса на лице Ларанского откликнулись тёплой волной удовлетворения. — Мне не даёт покоя странное завещание. Как много мужчин готовы толкнуть свою женщину в объятия другого? Я не говорю сейчас про свингеров и вуайеристов, которые таким образом потакают своей расторможенной сексуальности. Художник прищурился, не торопясь с ответом. Удивление сменилось холодной заинтересованностью во взгляде. Я была готова побиться об заклад, что он принял замечание на свой счёт. И хотя после обнаружения дневника мы с Даном больше не поднимали разговор ни о Лане, ни о её похождениях, в общении чувствовалась некая напряжённость. Словно узнав её тайну, я невольно стала напоминанием тех неприятных событий. С другой стороны, за прошедшие две недели я смогла наконец-то привести мысли в порядок. Дистанция позволила взглянуть на Ларанского, как на человека, имеющего не только сильные стороны, но и свои слабости, потребности и желания. Дан всё больше замыкался в себе, проводя время кабинете или же внезапно покидая усадьбу, чтобы, как он говорил, «пропустить стаканчик-другой» со Штефаном. Но мрачное настроение не покидало его ни на мгновение.