Или дело всё же в другом? Внезапная мысль неприятно царапнула внутри. Автомобиль плавно скользнул на узкую улочку, ведущую к главной дороге. Дан бросил на меня быстрый взгляд. — Что-то не так? Я поморщилась, как от зубной боли. Истинные мотивы бились о затворки сознания, требуя незамедлительного признания. Я продолжала старательно таращиться в окно, словно пейзаж из старинных домов и неоновых огней привлекал меня куда больше, чем собственные мысли. — Мне нечего делать в твоём доме. Отвези меня лучше в гостиницу. Завтра я займусь поиском жилья. — Зачем? Вопрос показался крайне неуместным и глупым. Усталость брала верх, и раздражение, верный её спутник, пробивался несмотря на внутреннее сопротивление. Я хмыкнула, едва сдерживая недовольство. — Зачем люди снимают жильё? Чтобы жить. Дан молчал. Достаточно долго, чтобы в груди зазмеились сомнения, что он вообще услышал меня. — Знаешь, женщины порой такими импульсивными бывают, — наконец проговорил Ларанский с невозмутимым видом, словно рассуждал о погоде. — Вроде ничего не сделал, а она уже успела что-то придумать, поругаться, обидеться и выкинуть какой-нибудь фортель. Например, уехать и никого не предупредить. Последняя фраза была сказана так, что спорить отпало всякое желание. В дверях нас встретил Альберт. Морщинистое, гладковыбритое лицо светилось таким радушием, что мне вдруг стало спокойно. Словно я действительно вернулась домой. — Искренне рад вашему приезду, госпожа Романовская, — тепло улыбнулся дворецкий и повернулся к Дану: — Вас ожидает господин Штольц в кабинете. Говорит, дело не терпит отлагательств. — Что ж, отлично. Передайте Штефану, что я сейчас приду. Альберт кивнул и удалился. Я озадаченно посмотрела на Дана. — Как думаешь, что понадобилось Штефану в столь поздний час? — Пока не знаю, — так безмятежно отозвался он, что стало понятно: знает, но не хочет говорить. — Иди отдыхай. Я сегодня буду поздно. Вещи в комнате лежали как в день отъезда, как будто я никуда не уезжала. Похоже, Дан ждал, что я вернусь. Я наскоро приняла ванну и забралась под одеяло. Однако сон не шёл. Бессонница махала перед воспалённым от усталости сознанием пёстрой тряпкой бессмысленных образов и ехидно улыбалась. Я покрутилась, устраиваясь поудобнее то на одном боку, то на другом, и, тяжело вздохнув, наконец сдалась. В темноте нашарила свой рюкзак и выудила оттуда пачку сигарет. Сколько я не курила? Часа четыре? Пять? Сутки? Может, ну их, эти сигареты? Зашуршала тюль, и створка окна открылась с негромким звуком. Щёлкнула зажигалка, и маленький огонёк неприятно резанул глаза. Горький дым дёрнул горло, заставив закашляться. Стояла удивительная тишина. Такая плотная, как туман, который висел в воздухе рваными пластами — того и жди, вдалеке мелькнёт белёсый лохматый призрак или донесётся тоскливый вой со стороны болот. Голова полнилась неясными мыслями. Они кружили ярким хороводом, но в то же время не давали возможности уцепиться за них. Я раздражённо подумала, что много размышлять — это в основном порок, чем достоинство. Чем больше думаешь, тем больше вопросов. И невольно позавидовала тем, кто не усложняет свою жизнь, предпочитая мелкие радости, вроде пикника с друзьями или просмотра сериалов в выходной день. Серое недовольство бередило душу. Будто бы я должна что-то сделать, но вместо дела придумываю себе оправдания. Потоптавшись на месте, снова залезла в рюкзак, выудив на сей раз блокнот и ручку. Если в голове полная каша, то лучше записать её на бумаге. Старый психологический трюк, который отлично работает. Я включила настольную лампу и принялась записывать все вопросы, которые только приходили в голову: «Почему Кристин не была огорчена смертью мужа, а из-за картины разрыдалась? Почему пригласила в комнату, где находился труп Степлмайера, хотя у любого нормального человека это вызвало бы дрожь? Почему Эдмунд решил, что Кристин и Милош должны пожениться? Что это за странное условие завещания? Кстати, что было в том завещании? Что скрывает картина? Кто мог быть причастен ко всем трём преступлениям? Кто входил в ближнее окружение Ларанского, Эдмунда и Степлмайера? Что их всех троих объединяет помимо преступления? Тот ли Ларанский, за кого себя выдаёт? Что было в отчётах полиции? Чем занимались Эдмунд и Эрих? С кем могли пересекаться их пути?» Подумав, я перевернула страницу и быстро записала в столбик: «Штефан Штольц, Милош Вучич, Кристин Ларанская, Лотта Гензе, Редерик Гензе». Мыслей стало меньше, а недовольство прежним. Как будто передо мной лежит загадка, ответ которой плавает на поверхности, но я не могу понять. — Мало информации, — пробормотала я, упёрлась в стену невидящим взглядом и вздохнула. — Слишком много неизвестных в одном уравнении… Если это только одно уравнение, а не разные. А не всё ли равно? В конце концов, у меня нет ни юридического образования, ни опыта следователя, смысл забивать себе голову вопросами, на которые не могут ответить? Для раскрытия преступлений есть специально обученные люди, такие как Ангелидис. Вот пускай он этим и занимается. Мне-то что с того? «Ну, например, потому что здесь есть загадка, — подумалось мне. — То, над чем можно поломать мозги. Отвлечься от реальности. Или, точнее, сбежать?» Я презрительно фыркнула, как будто мысль обрела форму говорящего со мной человека. Но трудно было не согласиться с этим. Всяко лучше, чем трястись от страха или прожигать время на бессмыслицу. Недовольство поубавилось. Так бывает всякий раз, когда честно признаёшься Сама себе в чём-то. Даже если на первый взгляд кажется абсурдным. Я накинула на плечи пеньюар, решив спуститься на кухню. Раз уж не спится, то кружка горячего чая будет в самый раз. Но найти кухню в доме, похожим на Кносский дворец, оказалась задачей не из простых. Сонный полумрак сковал коридоры, придавая ему готической зловещести. Сквозь сводчатые окна проникал тусклый лунный свет, а длинные когтистые тени казались живыми существами, следящими за каждым шагом. За то время, что находилась в доме Ларанского, я уже успела выучить как добраться до мастерской, столовой и библиотеки. Но проходя очередной зал, вдруг поняла: я совершенно запуталась, где нахожусь. «Надо попросить Дана нарисовать карту дома», — с досадой подумала я и вздрогнула, увидев собственное отражение в зеркальной панели. В свете луны я выглядела не лучше призрака. Маленький коридор в тупи́к. Я тяжело вздохнула и развернулась обратно. Ну вот и попила чаю. Теперь найти бы свою комнату. Зачем нужно было уезжать в Адрианополис, когда можно просто выйти ночью искать кухню и потеряться в доме?! Воображение живо нарисовало карикатуру, как меня будут разыскивать несколько дней, а в итоге обнаружат через три года, крайне истощённую и одичавшую. Найти убийцу, прежде чем он нанесёт очередной удар? Ерунда! Найти кухню и не сдохнуть от голода — вот это, пожалуй, задача поинтереснее будет. Я усмехнулась своим мыслям, поняв, что снова свернула не туда. По прикидкам здесь должна была располагаться узкая боковая лестница, ведущая к мастерской. Однако коридор вывел меня в небольшой аппендикс. Я было развернулась, чтобы уйти, когда заметила тонкую полоску света. Любопытство взяло верх над осторожностью, и я неслышно прокралась к двери. — …и Ангелидис в это поверил? — в голосе Дана скользило сомнение. — Ему больше ничего не оставалось, — ответил Штольц. — Девчонка сама пришла с повинной. Дескать, Степлмайер испортил ей жизнь, и она решила ему отомстить. Нашла в интернете, что сок цикуты является отравой. Ну и ему плеснула несколько капель в коньяк. В ее квартире обнаружили пузырёк со следами яда, перчатки и остатки корня. — Всё равно не сходится. Слишком уж гладко всё, что ли? Вынашивать план мести в течение трёх лет и прийти с признанием через неделю после убийства. — Говорит, что её замучили кошмары по ночам. Якобы во сне приходит мёртвый Эрих и требует, чтобы она призналась. — И ты веришь в это? — Ни единому слову! — невесело усмехнулся Штефан. — Но против фактов не попрёшь. У Ангелидиса на руках улики, признание и результаты следственного эксперимента. Так что… Повисла пауза. Я придвинулась ближе к двери, чтобы лучше расслышать разговор. Дан сидел в глубоком кресле, закинув ноги на стол, и задумчиво покачивал бокал. Напротив него на диване расположился Штольц. Закинув руки за голову, он завёл глаза к потолку, будто пытался что-то рассмотреть там. — Надо бы проверить, с кем Агна общалась в последнее время, — наконец произнёс Дан, отстранённо глядя перед собой. — И поговорить с ней лично. Не верю я, что девчонка так долго планировала месть, а потом взыграла совесть. Шито белыми нитками. Штефан скривился, будто его одолела мигрень. — Считаешь, всё не может быть так просто? — Полагаю, что кто-то пытается уйти от наказания. Даже если Агна и подлила яд, то вряд ли она сама до этого дошла. — Будь по-твоему, — Штольц зевнул и потянулся. — Кстати, мадам Лаура просила передать тебе огромный привет. Говорит, что девчонки соскучились по тебе. Саркастичная усмешка исказила лицо Ларанского. — Можешь передать им ответный привет и много-много поцелуев. — А сам? — А сам я почти женатый человек. Штефан посмотрел на Дана так, словно тот сморозил невообразимую глупость. — Раньше ты не был таким принципиальным. Что произошло? Стареешь? Или рыжая чертовка зацепила? — Голову оторву. — Понял, принял, — Штольц демонстративно поднял руки и внимательно уставился на Дана. — И всё же? — Тебя ждёт мадам Лаура, — процедил Ларанский и вдруг перевёл взгляд со Штефана на дверь. Я тут же отпрянула от проема, зажав рот ладонью, чтобы не выдать себя случайным вздохом. Молясь, чтобы меня не заметили, я прошмыгнула в первую попавшуюся дверь и тихо-тихо закрыла её. Привалившись к стене, я прислушалась. Однако за дверью было тихо — ни звука шагов, ни шёпота голосов. Решив немного подождать, прежде чем выходи́ть из укрытия, я окинула взглядом неизвестную комнату. На первый взгляд, могло показаться, что комната являлась складом забытых вещей. В лунном свете мебель, скрытая покрывалами, большие коробки, темнеющие возле шкафа. Лакированные стеллажи, заставленные безделушками, молчаливыми великанами подпирали стены. Нос защекотало от пыли. Я тихо чихнула. Похоже, в эту комнату не заходили годами. Я обошла её и в нерешительности замерла. Когда-то это была чья-то спальня. «Я даже догадываюсь чья», — ехидно заметил внутренний голос. — «Интересно, Дан не вывез вещи Ланы, потому что рука не поднялась? Или потому что решил не заморачиваться?» Я подошла к стеллажам, пытаясь разглядеть в тусклом свете безделушки. Фарфоровые статуэтки, фотографии в тяжёлых рамках, на которых была изображена миловидная девушка с копной вьющихся волос. Лана была действительно очень красивой. И чем больше я смотрела на неё, тем сильнее чувствовала прорезающуюся зависть. На нескольких фотографиях она обнимала Дана — оба молодые, смеющиеся. Обоим нет ещё и тридцати. Ларанского сложно было узнать — коротко стриженный, без бороды и беззаботно улыбающийся. Стало неприятно, будто я сунула нос в дела, которые не имели ко мне никакого отношения. Я развернулась, чтобы уйти, как взгляд зацепился за деревянную коробку, стоя́щую за фотографиями. Стараясь не шуметь, осторожно вытащила её, поставила на стол и открыла. Внутри коробки лежала потрёпанная тетрадь. Я заглянула под обложку. Брови сами собой поползли наверх, а усталость сняло как рукой. На первой странице мелким почерком с вензелями было выведено: «Дневник Ланы Ларанской».