Я тепло улыбнулась, внимательно разглядывая господина Гензе, и протянула ему руку. Он был больше похож на добродушного булочника, нежели на хозяина издательства. Широко посаженные водянистые глаза, крупноватый нос и сбитое телосложение — Редерика сложно назвать красавцем. Неудивительно, почему Лотта предпочитала общение с высоким и подтянутым Штольцем. Редерик сжал руку, чуть коснувшись губами пальцев. Ладонь оказалась тёплой и на первое ощущение мягкой. Однако мягкость обманывала. Как и всё в его облике. Возникла мысль, что будь вместо моей руки мужская, господин Гензе, скорее всего, постарался бы её сжать, не скрывая силы. — Вы очаровательны, Рика. Дан много рассказывал о вас. Говорит, у вас есть писательский талант. — Благодарю за тёплые слова, господин Гензе. Талант — результат любви к делу и огромного труда. Я же пока только в самом начале этого пути. Редерик довольно рассмеялся и повернулся к Дану. — Тебе досталось настоящее сокровище, друг мой. Она не просто красива, но и умна. Художник доброжелательно улыбнулся и негромко проговорил: — Конечно, Редерик. Сам выбирал. Друзья, прошу всех к столу. К счастью, никто не вспоминал об убийстве Степлмайера, не перетирал подробности. Царила дружеская обстановка, и вскоре я почувствовала себя расслабленно и умиротворённо. Но то и дело ловила на мысли, что с азартом приглядываюсь к каждому из присутствующих. Штефан с увлечением рассказывал, как прошлой осенью отправился в соседний лес охотиться на кабанов. В итоге охотник и дичь поменялись местами, и Штефан едва не угодил в капкан, оставленный кем-то из товарищей. Дан с присущей полушутливой манере заметил, что кабан — не преступники, которых Штольц так рьяно защищает. Хотя исход дела зависит как от охотника, так и от того, кого преследует. — Кстати, об охоте, — произнесла Лотта, эффектно промокнув уголки губ салфеткой. — Во Франции с октября начинается сезон. Рика, вы любите охоту? Должно быть, в ваших родных местах это единственный способ прокормиться. «Началось», — с раздражением подумала я. В вежливом тоне прозвенела неприкрытая издёвка. — Отнюдь, — спокойно ответила я, пока Альберт разливал чай по чашкам. — Я не люблю охоту и считаю проявлением неоправданной жестокости и человеческого тщеславия. Но это исключительно моё мнение, и оно не претендует на единственно верное. — О-о! Так вы зоозащитница? — Просто я люблю животных больше, чем людей. — Крупный зверь — это достойный противник, — вмешался Штефан. На губах блуждала улыбка, хотя взгляд стал холодным цепким. — К тому же охота — не бездумный отстрел животных, а активный отдых, позволяющий проявить сноровку. Я сардонически усмехнулась. — Если хотите проявить мастерство сноровки и ловкости, Штефан, то, думаю, вам сто́ит заняться охотой на людей. Лотта поперхнулась чаем и закашлялась. Редерик смотрел на меня так, словно я предложила расчленять младенцев прямо на площади. У Штольца удивлённо дрогнули брови. И только Дан смотрел на меня так, словно предполагал услышать от меня нечто подобное. — Надеюсь, вы объясните, что имеете в виду, Рика? — ошеломлённо спросил Редерик, смущённо закашлявшись. — Поскольку такое предложение звучит крайне пугающе. Особенно в свете последних событий. — В отличие от людей, зверь никогда не будет убивать ради удовольствия. Или чтобы какая-нибудь модница надела шубу, а потом спалила её ради лайков в интернете. Или ради того, чтобы почесать своё маленькое эго. А вот человек… Человек — это другое. Попробуйте охотиться на серийников. Убив кабана или оленя, вы получите в награду рога, шкуру, мясо и раздутое эго оттого, что смогли впятером загнать животное, которое никому осознанно не причинило вреда. А поймав серийника, вы спасёте множество жизней. Не только жертв, но и их близких и родных. Поймайте мерзавца и заставьте его ответить по всей строгости закона. Вот где нужна и ловкость, и сноровка, и интеллект. Конечно, серийных убийц не так много. По статистике в стране орудует около тридцати маньяков. Но, в отличие от оленей или кабанов, они никогда не переведутся. — Почему вы так уверены в этом? — произнёс Штольц. Удивление сменилось заинтересованностью. Он даже отставил чашку в сторону и, положив ладони на стол, подался вперёд. — Вы не верите в систему правосудия? — У нас та система правосудия, которую мы заслужили, — я неопределённо пожала плечами. — Плохо это или хорошо — я не судья. Но, вы как никто, должны знать, что серийниками не рождаются. Ими становятся. Вследствие воспитания, общения с социумом. Психической и генетической предрасположенности. Причин много, а, значит, этот феномен не искореняем. — Зло бессмертно, — задумчиво произнёс Дан. На мгновение мне показалось, что он мыслями где-то далеко от действительности. Но Ларанский тут же обратился к Гензе. — Кстати, Редерик, как дела в издательстве? — Говорят, что современная литература умерла, — посетовал он с преувеличенной горечью. Хотя по лицу было видно, что Гензе испытал облегчение от перемены темы. Впрочем, не он один. — Что в современном мире, печатные книги никому не нужны. Всё заменил интернет и электронные издательства Я одарила Гензе очаровательной улыбкой. — Книга является лучшим подарком. И хороших писателей пусть немного, но они есть. Другое дело, что предпочитает читать публика. Он досадливо махнул рукой. — Третьесортные книжонки заполонили рынок. Порой кажется, мир катится в пучину бескультурья и разврата. — Осторожнее с выражениями, Редерик, — усмехнулся Штефан и лукаво подмигнул мне. — Ты на этих третьесортных книжонках сделал две трети своего капитала. — Я чувствую себя священником, который по воскресеньям читает проповеди, а по ночам пропадает в блудливых домах. — Мой муж сел на своего любимого конька, — сварливо проговорила Лотта и демонстративно закатила глаза. Но открыто выражать неприязнь к литературной теме не стала. Что ж, если вышла замуж за богатого, то будь готова сносить все его выходки. Иначе рука кормящая быстро может превратиться в руку бьющую. Я поднесла чашку к губам и примирительно сказала: — Книги, как и всякое искусство, призваны вызывать эмоции. Сопереживание, страх, любовь. Не бывает третьесортных книжонок, как не бывает и третьесортных людей. Редерик заломил бровь и прищурился. Издатель был из тех людей, которые привыкли, что их слову доверяют и не ставят под сомнение. Никогда. — А чтобы вы сказали про пошлейшие женские романчики? Чашка задрожала в руках от очередной волны негодования. В сознании как на ладони развернулся сюжет книги. Как Дан выразился? «Чудовищная ахинея»? Значит, мою книгу тоже можно причислить к «пошлейшему женскому романчику»? — Господин Гензе, есть люди, которые едят кузнечиков и бычьи яйца, вываренные в молоке. Я не осуждаю их. Я просто не ем то, что едят они. Тоже и с книгами. Женские романы потому и женские, что пишутся женщинами для женщин. Для вас это третий сорт, а для кого-то целый мир. Способ спрятаться от окружающей действительности. Почувствовать то, что невозможно почувствовать в реальности. Прожить целую жизнь. Пусть даже на пару вечеров. Вы видели этих вдохновлённых женщин, читающих любовные романы? Они ходят одурманенные, счастливые. Они сопереживают героям, влюбляются в героев. Видят мир их глазами. Женские романы дают представление о том, чего хочет женщина на самом деле. Все эти прекрасные принцы и кабальеро… Для вас это заезженные стереотипы, а для женщины — действия, решительность, опора. Подвиги в её честь, в конце концов… Вся эта шумоголовая страсть, кажущаяся пошлостью и безвкусицей. Но ведь женщины очень страстные натуры. А что им предлагает реальность? Работа, быт и муж, который со временем осядет на диван или будет вечерами пропадать у друзей или у любовницы? И то, если муж будет. Реальность жестока. И не всем удаётся вытянуть билет в страну под названием «Долго и сча́стливо». Вы не издаёте пошлейшие любовные романчики. Вы даёте шанс миллионам женщин почувствовать себя немного счастливыми. На мгновение я словно снова очутилась в аудитории, полной притихших студентов. Только вместо первокурсников были взрослые, состоявшиеся люди. Пламя негодования стихло, и теперь я ждала ответного слова. Но его не было. Пауза затягивалась, и чувство неловкости выпустило свои острые коготки. От пристальных взглядов мне отчаянно захотелось спрятаться под столом. Совсем как в детстве, когда скажешь глупость и сразу бежать, пока взрослые не заругали. Редерик пошевелил губами и поджал их. Потом развернулся к Ларанскому всем телом и деловитым тоном, не терпящим возражений, произнёс: — Дан, я не знаю, о чём пишет эта женщина. Но я хочу, чтобы завтра её рукопись лежала у моего главного редактора на столе. Ларанский расслабленно откинулся на спинку стула и довольно прищурился. Ни дать ни взять — кот, разомлевший на солнце. Рыжий и с таким же наглым самодовольством на лице. — Ну если только сама автор пожелает, — он развёл руками. В разноцветных глазах плясали лукавые огоньки. — Тут уж, дружище, я бессилен. — Прекрасный шанс, чтобы вписать своё имя в историю, — мягко проговорил Штефан. Я посмотрела на Штольца. Он осторожно водил пальцем по ободку чашки. По его лицу блуждала безмятежная улыбка. Но когда поднял глаза, в моей душе что-то дрогнуло. К щекам прилила кровь, точно он одним движением сорвал с меня платье, и прохладные руки скользнули вдоль спины. Под взглядом Штефана становилось неуютно. Стало понятно — он нескоро забудет мои слова об охоте, а при случае ещё и припомнит их. — У меня не вся рукопись готова, — призналась я, отгоняя мысль, что мне бы не хотелось пересечься со Штольцем один на один. — Сколько вам надо времени, чтобы закончить? — не унимался Редерик. — Недели две — три. Лотта презрительно усмехнулась. По кукольному личику пробежала тень брезгливости. Красавица привыкла к мужскому вниманию и пыталась перетянуть его на себя. Она оказалась из тех, кто не упустит шанса оскорбить соперницу исподтишка. — Из натурщицы в писательницы. Пожалуй, это будет увлекательный эротический роман. Хотя тебе, Редерик, вряд ли он понравится. Штефан выразительно закатил глаза и поднял лицо к потолку. Губы дёрнулись, едва сдерживая весёлую улыбку. Редерик осуждающе покосился на жену и перевёл на меня извиняющийся взгляд. Ему не раз доводилось слышать подобные колкости, но вмешиваться в женские перепалки не позволяла опытность. Иначе можно остаться и без женщины, и без чести. Я сделала глоток порядком остывшего чая, бесшумно поставила чашку и леденяще улыбнулась: — Знаете, Лотта, мне всё время не даёт покоя один вопрос. Но вы должны знать ответ, поэтому спрошу у вас: а каково это, когда все хотят, но никто не любит? Лицо Лотты приобрело такое выражение, будто её окатили нечистотами. Однако она быстро взяла себя в руки, и на губах заиграла знакомая ухмылка. — А у вас острый язык. Должно быть, поэтому Дан решил на вас жениться. Художник искоса смотрел то на неё, то на меня. Лицо казалось беспристрастным, но, чёрт возьми, я готова побиться об заклад, он забавлялся. — Женюсь, потому что люблю, — вкрадчиво сказал Дан. — Других причин для брака я не вижу. Игра на публику, не больше. Но какая потрясающая игра! В голосе звучала искренность, выбившая почву из-под ног. Я вдруг почувствовала себя одураченной. Невозможно лукавить с таким честным лицом! Я знала мотивы, знала, что будет. Но на душе сделалось неожиданно горько. Захотелось, чтобы эти слова когда-нибудь стали правдой. Ведь их говорят кому-то просто так. От избытка чувств, а не чтобы бросить пыль в глаза окружающим. Возможно, Дан говорил их Лане. И девушке, которую любил. А мне… А мне никто и никогда их не говорил. И я даже не знала почему. Лотта театрально всплеснула руками. Уязвлённая гордость заставила женщину потерять самообладание. — Кристин сейчас рукоплескала бы! Она любит такие истории. Отличный сюжет. Как раз для женского романа. — Дорогая Лотта, — не выдержал Редерик и повернулся к ней. Гензе надоело терпеть шпильки сварливой жены. — Твои мемуары посрамили бы даже великую проститутку Эммануэль! Лотта резко подскочила, будто стул превратился в раскалённую сковородку. Гневно швырнув салфетку на стол и, не удостоив Редерика даже взглядом, вышла из столовой. Гензе зажмурился, тяжело вздохнул и сжал пальцами переносицу. — Простите меня за жену, — виновато обратился он ко мне. — Она порой бывает крайне невыносима. Штефан тихо рассмеялся и придвинул к себе яблочный штрудель, поставленный молчаливым Альбертом. — Как говорил Сократ, — беспечно отозвался он. — «Если удачно женился, будешь счастливым человеком. А если неудачно, то станешь философом». В его словах определённо есть смысл.