Он выглядит спокойным. Я уже давно могла бы уйти, могла бросить полотенце в раковину и продолжить готовить, но мне не хватает сил оторваться от Дилана. Он как магнит. На заднем плане играет Соната для фортепиано № 11 Моцарта – одно из моих любимых произведений, а в голове у меня мысли о поцелуе, о может-быть и о что-было-бы-если звучат так громко, что я тяжело сглатываю. Сердце колотится быстрее, громче, сильнее, пальцы начинают дрожать, и я не двигаюсь ни вперед, ни назад. Спрашиваю себя, догадывается ли он, что со мной творится. Я в ловушке этого момента. Я изучаю каждую черту его лица. Рука с полотенцем опускается, вместо этого мои пальцы, которые до сих пор находились у него под подбородком, поднимаются выше по щеке. Дилан открывает глаза, смотрит на меня. Но не шевелится. Я чувствую шрам под бородой, на его щеке. Он мягкий и глубокий – и намного длиннее, чем может показаться на первый взгляд. Что с ним произошло? Как это случилось? Мне хочется это знать, хочется знать о нем все. Но я все еще не решаюсь задать вопрос. Проведя вдоль шрама до конца, моя ладонь добирается до его челюсти и полностью ложится ему на щеку. – Лучше? – спрашиваю я севшим голосом. – Лучше. Спасибо, Зоуи. – Вот оно. Мое имя, сказанное этим низким и, главное, проникающим под кожу голосом, который теперь звучит слегка хрипло. Никто из нас до сих пор не шелохнулся. Я дура, если желаю, чтобы так и оставалось? – Зоуи… Я… – Да, мы… продолжим. – Я отпускаю его, делаю шаг назад и хочу спрятать свои пылающие уши и щеки за волосами. Как глупо, что у меня заплетена коса и не получится так сделать. Поэтому я просто отворачиваюсь. Но внезапно Дилан тянется ко мне, и я не могу отойти. Дыхание сбивается, и внутри меня неожиданно смешиваются недавнее ощущение и давний страх. Я стою к нему спиной, руки Дилана лежат на моей талии, и я… едва могу дышать. Он поднимается, я чувствую это и вздрагиваю, вновь поворачиваюсь и скрещиваю руки на груди. Однако Дилан реагирует быстро, тут же меня отпускает и секундой позже стоит передо мной – с поднятыми вверх руками и встревоженным взглядом. – Я не хотел тебя напугать. Прости. Дышать. Мне нужно дышать. Я одна с Диланом, но он никогда не причинит мне вреда. Никогда. Сейчас все не как тогда. Прежде всего потому, что я знаю: неважно, где ты. Одна или нет. Нет никакой разницы. И в ту ночь тоже не было. – Нет. Извини. Это… ничего. Давай продолжим? Мы идем обратно и дальше работаем в тишине. Я показываю Дилану, как лучше всего обжаривать фарш и почему важна варка. Начинаем готовить соус, и на все уходит не меньше часа. Теперь соус для лазаньи может немного повариться на медленном огне. – Готово. Все измельчается, чтобы у болоньезе была хорошая консистенция, когда будем выкладывать его между листами лазаньи. – Понял. Неплохо. И по правде говоря, пахнет действительно вкусно. – Дилан принюхивается уже, наверное, раз сотый. – Мы чертовски здорово поработали. – Мне тоже так кажется. Ничто не мешает повторить. – Лучше каждую субботу, – повторяю я радостно и шутливо, как будто мы еще об этом не договорились. – Я в деле. Сегодня я многому научился, а у тебя все выходит так же хорошо, как у Энди, а может, даже и получше. Но это должно остаться между нами. – Спасибо. – Прекрасный комплимент. Мы вместе убираемся, чтобы поле боя опять превратилось в кухню, и достаем форму для запекания. – Духовку разогреваем, как только становится понятно, сколько еще будет готовиться соус. По моим расчетам, это где-то минут пятнадцать, но время всегда меняется. – Тогда тут мы закончили. Я оглядываюсь по сторонам, все снова чисто, а грязная посуда убрана в посудомоечную машину. – Похоже на то. Желудок Дилана как по команде начинает урчать. – Извини. – Я удивлена, что мой еще не издает никаких звуков. Пошли, подождем в гостиной и выпьем по стакану воды. – Хорошая идея. – Дилан подхватывает бутылку, я – стаканы, и мы вдвоем усаживаемся на диване. – Я больше никогда отсюда не встану, тут так хорошо. – Ты пропустишь вкусную еду. – Но здесь так уютно. Ты же можешь меня накормить? Но Дилан никак не реагирует на мой дерзкий ответ. Он вдруг словно уносится мыслями куда-то далеко и в это время наливает нам – тише, чем мне хотелось бы – немного минералки. Потом он произносит мое имя. И оно звучит настолько серьезно, что я на самом деле вся обращаюсь в слух и сажусь прямее. – Зоуи? Я… Черт, это не так просто, но… – Что случилось? – Я пообещал не задавать вопросов, пока ты не захочешь дать на них ответы, и держу слово. Но… покажи мне, что заставляет тебя нервничать. Что приводит к тому, что ты чувствуешь себя некомфортно. – Дилан, я… – Я серьезно. Если не захочешь, то я пойму и подожду, но я хочу знать. Потому что не хочу пугать тебя и быть ответственным за ситуацию, в которой тебе будет плохо. Потому что хочу тебе помочь, черт возьми. Пожалуйста, Зоуи. – Все было довольно очевидно, правда? – шепчу я, опуская взгляд. – В клубе, в университете и только что, да. Я просто не улавливаю общий знаменатель. Я сражаюсь с собой. Так сражаюсь, что становится больно. Слова Дилана похвальны, но если я начну, то не будет никаких только-чуть-чуть – не с ним. Останется лишь все-или-ничего. И мне предстоит выбрать что-то одно. Прямо сейчас. Взволнованно заламываю руки, не смея на него взглянуть. – Есть… не один триггер. Общий знаменатель – это та ночь… – Я сглатываю тугой комок, горло сдавливает, однако я наконец набираюсь смелости и поднимаю глаза. Смотрю на него совершенно осознанно. – Меня изнасиловали, Дилан. – Слова звучат очень тихо, но внутри меня – так громко, что я вот-вот в них задохнусь. Глаза наполняются слезами, и я благодарна, что он остается спокоен, просто сидит рядом. – Сегодня я могу это произнести, но стараюсь этого не делать. Потому что это больно. Понимаю, что тебе все давно известно, просто… я хотела сказать это сама. – Сделав глубокий вдох, я немножко прихожу в себя, после чего продолжаю: – Затем последовало несколько тяжелых месяцев, психотерапия и снова тяжелые месяцы. Пока терапия не дала результат, помогла мне пережить все это. С тех пор я опять счастлива – а этого долго не было. Только иногда… Не знаю, как объяснить. Мой психотерапевт говорит: «Пройдено – не значит забыто». И порой жизнь показывает мне, что это правда. Определенные запахи способны вызвать флешбеки или страх и часто ведут к панической атаке. То же самое с людьми, которые очень похожи на тех парней, с голосами, напоминающими их, или прикосновениями… Дилан все так же сидит около меня и не произносит ни слова. Лишь его взгляд не отрывается от моего, лицо серьезно, а губы плотно сжаты. Я боюсь, что стакан у него в руке сейчас лопнет на тысячу осколков, так сильно он стискивает его пальцами, поэтому меня охватывает чуть ли не облегчение, когда он в первый раз шевелится и ставит его на стол. – Какие? – Ты имеешь в виду запахи? – Да. – Пиво. Они пили пиво, – шепчу я. – Я ненавижу запах пива с той ночи. И травки, смешанной с какими-то другими вещами, не знаю точно какими. Запах старых или грязных ковров… мне от них плохо. – Выражение его лица все больше мрачнеет, на щеках играют желваки, однако я продолжаю. Если сейчас остановлюсь, никогда не сумею начать снова. Я должна пройти через это, нет, я хочу через это пройти, чтобы у того, что между нами – чем бы оно ни было, – появился шанс. – Басы, без музыки. Только басы и вибрация подо мной. Тогда были только они и тишина. Больше ничего. – Поэтому ты любишь музыку? – Я киваю. – Когда играет музыка, нет тишины. – Спасибо. Спасибо за ответы, Зоуи, – говорит от настолько искренне, что я натянуто улыбаюсь. – Ты покажешь мне? – Я понимаю, о чем он. Я так далеко зашла, я… не могу сейчас сдаться. Поэтому отпиваю глоток воды, встаю и прошу Дилана сделать то же самое. Он возвышается надо мной, и я запрокидываю голову, прежде чем досчитать до трех и медленно повернуться. Теперь я стою к нему спиной, и, хотя между нами есть расстояние и он до меня не дотрагивается, ощущаю страх, который подкрадывается ко мне изнутри, как змея, выползающая из клетки. Я почти задыхаюсь и начинаю потеть. – Спина – это спусковой механизм, – с трудом выговариваю я. – Не во всех ситуациях, но в большинстве. Если у меня за спиной находится что-то, чего я не знаю, что застает меня врасплох или оказывается чересчур близко, то я впадаю в панику. Даже с помощью психотерапии удалось лишь облегчить ее. Раньше было еще хуже. – Невзирая на то, что я сама хочу это сделать и могу это контролировать, мне приходится собрать всю свою храбрость, чтобы потянуться назад и взять Дилана за руку. Он автоматически подходит ближе, встает прямо позади меня. – Положи ее мне на талию, как на кухне. – Он тут же выполняет мою просьбу. – Другую тоже. – Когда обе ладони оказываются на моих боках, я делаю небольшую паузу, даю себе самой время. – Все нормально. Я… просто знаю, что сейчас последует, и меня это нервирует, – пытаюсь объяснить ему свое поведение я. – Теперь веди обе руки к середине моей спины, пока они не встретятся. Его кисти движутся, сантиметр за сантиметром перемещаются назад и скользят к моему позвоночнику, где в итоге замирают. – Теперь вниз, практически на копчик, – негромко произношу я, и Дилан вновь следует моим указаниям. Его руки не сильно надавливают, он нетороплив и осторожен. – Отлично. А сейчас… вдоль позвоночника, до затылка. – Я тяжело дышу и едва могу сосредоточиться. Чем выше поднимается Дилан, тем хуже становится. Слезы выступают на глазах, которые я сразу закрываю, а когда опускаю голову вниз, то чувствую дыхание Дилана сзади на шее. Как и его тогда… Я тихо плачу. Как же больно. Это воспоминание причиняет такую боль, что я бы все отдала, лишь бы вырвать его из себя. Это то, чего тебе никто не скажет. О чем никто не говорит. Чего никто по-настоящему не понимает. Изнасилование заканчивается. Твое тело исцеляется. Но сердце, душа и разум… для них это не закончится никогда. Во всяком случае, не полностью. Ладони Дилана лежат у меня на лопатках, прежде чем одну из них он сдвигает выше. Она ложится мне на затылок и застывает там. Она теплая. Почти утешающий жест. Все мое тело сотрясается от всхлипов и слез, и я закрываю лицо руками, выпускаю их, позволяю плотине рухнуть. Дилан мягко разворачивает меня, обнимает и гладит по голове, пока я глотаю воздух. Он поддерживает меня, и я могу сломаться. Без слов. Без упреков. Без вопросов. Я могу стоять здесь и плакать, и это нормально. И никто не скажет: Может, тебе не выходить из дома, может, стоит пройти еще один курс психотерапии, может, лучше тебе теперь быть осторожной… Нет. Меня просто поддерживают. И это дает мне так много. Понятия не имею, сколько мы так простояли. Я в объятиях Дилана в гостиной… и не хочу отсюда уходить. Но пора бы возвращаться на кухню. Такая простая мысль в нынешней ситуации чуть не заставляет меня рассмеяться. Я вытираю слезы, радуясь, что не накрасилась, не надела маску, какой бы абсурдной ни казалась эта идея, и Дилан слегка расслабляет руки, чтобы я могла поднять на него глаза. У него открытый взгляд, он смотрит на меня не как на хрупкую куколку, малышку, которая нуждается в его жалости, и не как на того, кто сам во всем виноват. Он смотрит на меня с гордостью, пониманием и потрясением. И это придает мне сил для следующей фразы: – Теперь ты знаешь. Это… это мои границы.