Я дернула плечом и поднялась с кровати. Сделала два шага и взялась за ручку двери, готовясь ее открыть. — Уходи, Лагранж, — мой голос звучал безжизненно. — Правда, уходи. Я устала и от тебя, и от твоих секретов. Даниэль поднялся, но вместо того, чтобы одеться и подчиниться, подошел ко мне, бесшумно ступая босиком по полу. Я открыла рот, чтобы повторить сказанное, но не успела. Он наклонился, обхватывая мое лицо руками, и поцеловал. Я задохнулась от возмущения. Да как он смеет?! Именно сейчас, когда я его выгоняю из комнаты и из жизни!! Уперлась ладонями в твердую обнаженную грудь, пытаясь оттолкнуть. А Даниэль в ответ на это нежно прихватил мою нижнюю губу, и тут же выпустил, чтобы прихватить еще раз. Чуть потянуть… У меня внутренности от этого незатейливого поцелуя, скрутило узлом, а ноги натурально подкосились. Только что я вся дрожала от обиды и гнева, и вдруг разом как будто лишилась позвоночника. Я так переживала за него все эти дни. Я так соскучилась. По дурацким шуточками, по прикосновениям, по поцелуям. По тому, как он смотрит на меня, откровенно любуясь. По тому, как мне постоянно хочется к нему прикасаться. И поэтому я то и дело набрасываюсь на него с кулаками… По нему. Я соскучилась по нему. Я не хотела верить в то, что со всех сторон звучало, отказывалась. Но как не верить? Я хочу быть с ним. Но не так. Не путаясь в его тайнах, как слепой котенок. Моего желания ему верить больше не хватает на собственно веру. Поцелуй становится глубже, нахальный язык проникает внутрь моего рта, играясь, лаская. Руки устают упираться, и я против воли прогибаюсь под напором этого поцелуя и случайно — правда, случайно! — трусь грудью о мужскую грудь. Тонкий трикотаж пижамной маечки — это, наверное, почти все равно, что отсутствие оного… Даниэль застонал прямо в поцелуй. И тоже чуть качнулся вперед и легонько потерся о меня бедрами. Мне стало так жарко, будто это у меня внутри проснулся дракон. Это его движение, такое… бесстыдное, не вызвало во мне протеста. Наоборот. Мне было приятно. И томительно. И горячо. Особенно — там, внизу. Я была зла на него. До невозможности. Но при этом не могла от него оторваться. И пила, пила жгучее дыхание. Рука Лагранжа скользнула вверх, вытаскивая карандаш из неряшливо закрученного пучка, и волосы волной рухнули мне на плечи. Мужская пятерня сгребла их и легонько потянула, заставляя меня запрокинуть голову. Даниэль выпустил истерзанные губы и прижался поцелуем к шее. “Не прогоняй меня!” Каждый короткий жгучий поцелуй пульсировал в голове этой фразой, которую он не произнес вслух, но которая сквозила в каждом действии. Его руки выпускают мои волосы, спускаются вниз, гладят плечи, с нажимом проводят по ребрам, и поддергивают вверх майку — совсем чуть-чуть, чтобы только провести кончиками пальцев по тонкой полоске обнаженного живота. Я зажмуриваюсь до звезд в глазах. “Ведь не прогонишь?..” Ладони снова скользят вверх, плотно сдавливая меня, и правая, словно невзначай, задевает грудь, простреливая позвоночник острой вспышкой удовольствия. Я вздрогнула. Не от прикосновения, как такового, а от собственных ощущений, и Лагранж вскинул голову, чуть отстранился и заглянул мне в лицо. Прекрасный, должно быть вид — взбитые в пену локоны, распухшие губы, лихорадочно горящие щеки, дурные, с томной поволокой глаза. Кто из нас еще наркоман… Даниэль обводит пальцем контур моего лица, касается губ. — Лали, я не приносил в Горки наркотики. И не употребляю их. И никогда не употреблял. У меня нет доказательств, но это правда. Пожалуйста, поверь мне. В голове шумит. Я вижу как шевелятся его губы, но слова воспринимаю с трудом. Я медленно кивнула — верю. И Даниэль снова склонился к моему лицу. Жарко, невыносимо жарко. Почему так жарко, если на нас обоих почти нет одежды?.. Кровь стучит в висках. То твердые, то удивительно мягкие ладони скользят по моему телу, осторожно проникают под ткань, и я могу только приглушенно всхлипнуть, когда они вдруг подхватывают меня под попу и вздергивают вверх, зажимая между дверью и мужским телом, заставляя обвить его ногами. Нет. Опомнись! Нельзя! Яркие вспышки запретов не находят отклика в душе. Прямо сейчас, в эту самую секунду, мне действительно плевать на его секреты. Потому что я вдруг поняла, что мне это нужно. Я хочу. Я хочу отпустить себя и насладиться им до конца, даже если после этого придется все прекратить. Потому что… Потому что… Я его люблю. Загорелые руки стаскивают пижаму. Кровать. Холод покрывала на лопатках. Губы скользят вниз, и я больше не возражаю, только запускаю пальцы в золотистую копну и, кажется, против воли дергаю волосы, когда удовольствие вперемешку с напряжением становится просто невыносимым. А потом он нависает надо мной, закрывая свет. Взгляд. Долгий? Короткий? Я не знаю, я растворена в этих мгновениях и потеряла ориентацию во времени. Почему говорят, что первый раз — это больно?.. Кажется, Даниэль переживает больше меня. Это почему-то рассмешило, и я успокаивающе погладила руками каменно напряженные плечи, коснулась губами подбородка и обвила ногами его талию, прижимаясь плотнее. Ну же, давай… — А-ах!.. Самым сложным было открыть глаза. Я лежала с зажмуренными и не знала, как у меня это получится. Потому что сейчас, когда всепоглощающее, невыносимое желание ушло, оставив после себя кисельные мышцы и сильную, но приятную слабость, ему на смену пришла иная гамма чувств. Совсем иная. И если я открою глаза, то с этой гаммой чувств мне придется что-то делать. И с Даниэлем Лагранжем в моей постели мне тоже придется что-то делать. И нет, не то, что мы делали только что! ...интересно, а так бывает, чтобы сразу снова?.. Потому что тяжесть мужского тела на мне даже после была приятной, и легкие поцелуи, пока отвлекающие меня от какого-то колдовства были приятными, и внутри что-то слабо колыхнулось — так может ну его, все эти переживания и продолжим? Нет, я решительно не понимала, как в таких условиях можно открывать глаза. — Посмотри на меня, Лали. От хрипловатого будоражащего шепота по позвоночнику пробежала дрожь. Да что ж такое, я думала, она после этого всего угомонится в конце-то концов и перестанет носиться туда-сюда! — Не трусь, ежик, я не кусаюсь, — сказал Даниэль и… и… укусил! Прямо за грудь! Я возмущенно пискнула, вспомнила, что я голая, попыталась ухватить одеяло, но оно было насмерть придавлено тяжелой Лагранжевской тушей (и легким перышком моей!). Боже, боже, как стыдно! Я сейчас провалюсь под землю и умру! Или умру — и провалюсь. В преисподнюю. Мне там самое место. Вместо того, чтобы открыть глаза, я их закрыла еще и руками (и грудь, кстати, тоже закрыла, очень удобно). Лагранж хмыкнул. И поцеловал живот над пупком. Потом пупок, потом ниже пупка… эй, куда?! Возмущенно брыкнувшись, я рывком села, нащупала рукой подушку и, с трудом подавив соблазн опустить ее на блондинистую голову, прижала к груди, закрывая ей все, что можно закрыть.