Даниэль молчал. Но это было какое-то странное молчание. Это было не “не знаю” молчание, а “догадываюсь, но не хочу тебе говорить” молчание. Конечно, одним секретом больше, одним меньше. Мне же плевать на его секреты, они меня ни капельки совершенно не волнуют, от меня можно что угодно скрывать, и ничего, все пойму, все прощу… Разбубнившись про себя, я мазнула взглядом по очередной табличке — и застыла. Со старой пожелтевшей фотографии в овальной рамке с завитушками на меня смотрел наш призрак. — Нашла… — прошептала я, и Лагранж мгновенно оказался рядом. — Лианна Дорнвейл, — прочитал он вслух, взглянул на даты и высчитал: — Девятнадцать лет. — Она умерла восемьдесят лет назад… Но… как такое вообще возможно? — Не знаю, — Лагранж покрутился вокруг таблички, но больше интересного ничего не нашел. — Эксгумацию проводить будешь, расхитительница гробниц? Я содрогнулась и передернула плечами. Нет уж, спасибо! — Ну тогда все. Мы выяснили, что хотели, значит уходим отсюда, — скомандовал Даниэль, обводя бдительным взглядом склеп на прощание. — Разбираться, кто эта девица, и что с ней стряслось, в другом месте будем. Я тоже огляделась и испытала острый укол совести — по склепу будто и правда орава мародеров прошлась. — Даниэль?.. — Что? — А ты не знаешь случайно такого заклинания, чтобы — вжух! — и здесь все как было? — со слабой надеждой спросила я. — Знаю, — веско отозвался Лагранж. — Заклинание “Нас здесь не было”. Исполняем на раз-два-три. Он взял меня за руку, и я послушно пошла за ним, пялясь себе под ноги, чтобы ни на что (ни на кого… бр-р-р) не наступить. А ладонь у него была прохладной. Может, из-за склепа, конечно. А может из-за того, что у него только вчера было истощение, а он сегодня опять выложился чуть ли не на максимум. Я чувствовала себя виноватой. Я как-то привыкла, что Лагранжу все нипочем. Признаться, я в этот склеп полезла только потому, что где-то в глубине души была уверена просто железобетонно — с Даниэлем Лагранжем мне бояться нечего. А по итогу получилось, что я им бездумно рисковала непонятно чего ради. Имя и две даты. И какой в них смысл? А если бы таинственный “он” оказался сильнее?.. Разгадка, к которой я так рвалась оказалась какой-то разочаровывающей. Вечерний майский воздух обнял нас бархатным теплом и влажными вечерними ароматами — росы, листвы, земли. После затхлого воздуха склепа, эти ароматы казались просто упоительными. Я скорее зашагала вперед, вернуться обратно в замок, чтобы завершить грандиозное даниэлевское заклинание, но парень придержал меня. — Подожди, давай присядем. — Но… — я удивленно приподняла брови. — Если мы хотим, чтобы туда еще сотню лет не заглядывали, надо восстановить все то, что преподаватели тут навертели. А мне… — он отвел взгляд, делая вид, будто озирается, нет ли случайных свидетелей, — надо чуть-чуть восстановиться. Я стушевалась, промолчала и послушно проследовала туда, куда он меня повел. И когда Даниэль уселся под деревом, ему даже не потребовалось отдельно меня приглашать — я сама села к нему на колени и, обхватив ладонями лицо, внимательно в него вгляделась, пытаясь понять его истинное состояние сквозь показную бодрость. — Все нормально, Лали, — Даниэль ответил мне прямым честным взглядом, а потом слегка улыбнулся повернул голову и поцеловал мою ладонь. — Просто поистратился. Очень энергоемкие заклинания. А вчера ты тоже “просто поистратился”? А до этого? В ту ночь, когда я нашла тебя в коридоре?.. Противоречивые эмоции и не думали утихать. Меня швыряло от вины к обиде, от любования к раздражению, от невыносимого желания встать и уйти до вцепиться и… все позволить. Вообще все. Уже вечер, уже поздно, уже стемнело. А здесь, под деревьями, темнота еще гуще и мне едва видно, как блестят его глаза. И тело, когда зрение подводит, переключается в режим иных ощущений. И я чувствую, как у меня меняется дыхание. И сердцебиение. И губам становится горячо и сухо. Я знаю, что нужно сделать, чтобы избавиться от этого ощущения. Но медлю. Медленно и осторожно провожу кончиком носа по его переносице, ловлю губами прерывистый вздох, трусь ими о щеку. Вспоминая, как он дразнил меня, двигаюсь дальше, к виску, зарываюсь носом в короткие волосы, вдыхаю запутавшийся в них травяной запах. Выдыхаю — и знаю, что мое дыхание щекочет ему шею. Даниэль запрокидывает голову, и я следую за приглашением. Если лизнуть солоноватую кожу — это не уймет мою жажду и сухость, но зато от этого Лагранж снова сдавленно выдохнет, дернется кадык… Наверное, Мирей права, я правда стала наглее. Потому что прежняя Лали никогда бы не подумала: “Интересно, насколько правдивы его слова о “сексуальной безопасности” во время истощения?” Я снова возващаюсь к губам. И снова не целую, а прихватываю нижнюю зубами, слегка тяну на себя, а потом провожу языком, будто зализываю укус. Откуда-то из глубины поднимается осознание, что мне уже мало — мало просто поцелуев. Поцелуи — это хорошо, но мало. А хочется больше, полнее, острее. Темнота скрадывает выражение глаз и лиц, ветер, наводящий шорох в ветвях, глушит прерывистое дыхание… Лагранж — не неопытная девочка, которая в ответ на провокации злится, стесняется и пытается убежать. Он вдавливает меня в себя до предела, и целует сам. И за этим поцелуем мне мерещится что-то отчаянное. Будто он пытается мне что-то сказать, но не может никак иначе. Прямо сейчас я готова принять это “объяснение”, пожалуй. Только ты знаешь, Лагранж, мне ведь его тоже потом станет мало? Мои ногти, царапнувшие по ткани рубашки, задели пуговицу. Задели — и выковырнули из петельки. Одну, вторую, третью. В конце концов, какая разница, он столько раз уже передо мной раздевался… Да и темно. Ничего же не видно. Даниэль подался вперед, помогая мне вытянуть рубашку из-за пояса, а потом откинулся назад, привалился спиной к древесному стволу. Я распахнула слабо белеющую в темноте ткань и, закусив губу, положила ладони на часто вздымающуюся грудь — гладкую теплую, твердую. Погладила — сначала кончиками пальцев, потом всей ладонью. Сверху — вниз, на живот, провела по напряженным рельефным мышцам, чувствуя, как у меня у самой внутри все точно так же напряглось. Кажется, я могла бы вечность просидеть так и просто с упоением его наглаживать, пока Даниэль выцеловывал мне ухо, шею, губы, снова шею… И я настолько увлеклась, что даже не испугалась, когда верхнюю пуговицу и моей блузки сковырнули наглые пальцы. Это ведь… справедливо, пожалуй. Даниэль расстегивал блузку медленно, чувственно, неторопливо. Пуговица за пуговицей, вдоволь смакуя мое молчаливое согласие. А когда ткань разошлась — не торопился прикасаться. Просто смотрел, как тогда, в массажном кабинете. Он загорелый, смуглый. А у меня светлая, белая кожа, которая почти светится в темноте. И грудь, прикрытая плотным белым кружевом часто вздымается, выдавая мое состояние, а вместе с ней приподнимается цепочка с кулоном-бабочкой… Да, я носила ее. Пряча от чужих глаз под одеждой. Это украшение было для меня, а не для других. Ну… и для Даниэля тоже. И он смотрит. Мне стыдно и горячо от этого взгляда. Хочется прикрыться. И не хочется. В поиске компромисса между этими двумя желаниями, я потянулась к Даниэлю за новым поцелуем. Так у него не получится глазеть! И вздрогнула — но снова не от страха, а от прикосновения кожа к коже, без тканевой преграды. А когда на мою обнаженную талию легли чуть шершавые ладони… Даниэль сжимал меня, гладил. Большой палец скользнул по выемке пупка, другая ладонь поднялась выше и сжала грудь, как тогда, на чердаке, в шутку, только уже без всяких шуток. И движения уверенные, а в то же время, как будто просящие — а так можно? А так? “Можно”, — беззвучно шептала я, жмурясь от острого, невыносимого удовольствия. ...а про сексуальную безопасность он не соврал. Я не совсем поняла, в какой именно момент напряжение между нами достигла пика, а в какой — начало спадать. И на этот раз не из-за того, что я зажалась и запротестовала, нет. Я полностью отпустила контроль и пошла туда, куда ведут. И даже не поняла, когда жаркие, страстные прикосновения и поцелуи сменились мягкими и невесомыми, осторожно возвращая нас к исходной точке. Хотя я все же растерялась, когда теплые ладони покинули мою талию, а потом и вовсе стянули полы блузки, возвращая их на место. Над ухом прозвучал какой-то тяжелый. мучительный вздох. Но в ответ на мой осоловевший и непонимающий взгляд, Даниэль только улыбнулся, наградил меня долгим вдумчивым поцелуем, а потом принялся застегивать рубашку, будто подавал пример. С возвращением в двойственный мир, Лали! То ли возрадоваться, то ли обидеться… — Кстати, твой подарок. Лагранж терпеливо дождался, пока я дрожащими пальцами победю пуговицы, то и дело норовя их застегнуть не в те петли, и выудил непонятно откуда сумку. Кажется, она все время и висела у него через плечо, он только перед тем как сесть на землю снял… Из сумки показался сверток, упакованный в нарядную подарочную бумагу и украшенный кокетливым розовым бантиком. Сверток был довольно крупным и увесистым, правильной прямоугольной формы… книга, что ли? Я принялась осторожно разворачивать, чувствуя пристальный взгляд Даниэля и то, как его руки ненавязчиво поглаживают мои голые колени, доходя до края юбки, и возвращаясь назад.