– Хорошо, – легко говорит она. – Хочешь чашку чая? – Да, пожалуйста, – говорит он. – Спасибо. Люблю тебя, мам. – Я тоже тебя люблю, – отвечает она. Ее сердце немного болит при мысли о нем. Ее ласковый мальчик, с его бесконечной любовью и воспаленным, наголо выбритым затылком. 27 Услышав, как лопасти вертолета шумно рассекают воздух над домом, Оуэн открывает окно своей спальни и выглядывает как можно дальше. В это время года, прежде чем деревья снова зазеленеют, ему хорошо видна часть большого пустыря рядом с их домом. Раньше там был особняк под названием Уинтерхэм-Хаус. Десятилетиями он стоял с разбитыми окнами, ненадежными балконами, накренившимися каминными трубами, изрисованными граффити стенами, увитый плющом и весь заросший травой. Когда Оуэн впервые переехал в квартиру Тесси, до приказа о сносе дома оставалось два месяца. Оуэн с замиранием сердца наблюдал за тем, как здание сносили, разбирали по кирпичику, все более-менее ценное увозили в фургонах и продавали в качестве вторичного сырья по сильно завышенным ценам. Кирпичи забирали, чтобы снова отправить на склад, а все остальное было разбито на куски, довольно мелкие, чтобы они поместились в задней части пикапа. Процесс занял около трех месяцев. Затем люди, занимавшиеся сносом дома, ушли. Внезапно пыль улеглась, шум прекратился, и сквозь деревья в комнату Оуэна стал проникать свет, запели птицы, стали появляться лисы, и каждое лето цвели луговые цветы. Иногда теплыми вечерами Оуэн слышит, как там собираются подростки, и до его комнаты доносится запах марихуаны. Однажды снаружи появилось объявление, в котором говорилось, что кто-то подал заявку на строительство на этом участке пяти роскошных таунхаусов. Разумеется, весь район дружно восстал против этой затеи, пытаясь добиться запрета строительства. В конце концов застройщик, купивший этот участок, пошел на компромисс, предложив построить относительно небольшой жилой дом, таким образом сохранив максимальное количество зелени и свободного пространства. Решение было одобрено четыре года назад, но с тех пор ничего не сдвинулось с места. Открытый, зеленый вид из спальни дарил Оуэну ощущение, будто он живет один в лесу. Из его окна видны только деревья, и никаких признаков городской жизни. Но, выглядывая сейчас из окна спальни, он видит, что этот тихий оазис кишит людьми. Голоса окликают друг друга, слышен треск раций. Оуэн видит человеческие фигуры, снующие по открытому пространству. Стрекот вертолетов над головой то затихает на миг, то делается громче. Оуэн предполагает, что это как-то связано с пропавшей девушкой, о которой вчера его расспрашивала полиция. Ему кажется, это его вина, что они здесь. Это он имел глупость упомянуть о девушке в толстовке с капюшоном у дома напротив ночью в День святого Валентина. И он даже не совсем уверен в том, что видел ее. Тот вечер – размытое пятно, ускоренный фильм, который иногда замирает на случайном кадре, а затем вновь крутится дальше на высокой скорости. Оуэн едва помнит, как лег той ночью в постель, а проснулся в рубашке и одном носке. Оуэн выходит в коридор. Тесси и Барри уже там, стоят у входной двери и наблюдают за происходящим. – Они что-то нашли, – говорит его тетка. – Что-то, связанное с той девушкой, о которой тебя спрашивали, той самой, что была на листовке. – И что они нашли? – Они мне не сказали. Но они намерены на весь день перекрыть дорогу. И еще они попросили доступ к внешним участкам. – Это к каким? – Вокруг дома. Я, разумеется, согласилась. Оуэн моргает. – Ты ведь не возражаешь? – спрашивает Тесси, прищурившись. – Нет, – говорит он. – Почему я должен возражать? – Я не знаю. Вдруг ты воспримешь это как вторжение в твое личное пространство. Или что-то вроде того. – Но ведь это не мой сад? Он общий. – Да, – говорит Тесси, – верно. Общий. Сейчас в их саду за домом полиция, ковыряется в кустах, среди куч ржавого садового инвентаря, которым никто никогда не пользуется. Некоторое время Оуэн наблюдает за ними, пытаясь услышать, что они говорят. Он улавливает лишь отдельные слова, но их недостаточно, чтобы понять, о чем они могут говорить. Похоже, небольшая группа полицейских что-то ищет под окном его спальни в задней части дома. Его внутренности тотчас пронзает вспышка тревоги. Оуэн возвращается в свою спальню и закрывает за собой дверь. Он слышит рядом с окном мужской голос, и этот голос зовет кого-то еще. – Вот, смотри. Принеси фонарик. Оуэн переводит дыхание, становится сбоку от окна, прижимается спиной к стене и прислушивается. – Найдите начальника, – говорит мужчина. Оуэн слышит, как кто-то бежит по траве и по гравийной дорожке, зовя инспектора Керри. Через мгновение слышится женский голос. – Что там у вас? Оуэн осторожно выглядывает в окно. Он смотрит вниз и видит макушки трех голов. В луче фонарика в траве что-то светится, что-то розовое и блестящее. Он видит руки в перчатках, осторожно раздвигающие травинки. Он видит, как из травы выдергивают чехол для телефона и бросают в протянутый пластиковый пакет. Воздух как будто наэлектризован. Что-то вот-вот должно произойти. Что-то экстраординарное. Что-то ужасное. Лопасти вертолета, вращающиеся над головой, грохочут, как копыта огромного стада тяжеловесных животных, с топотом мчащихся в облаке густой черной пыли. Оуэн отворачивается от окна и сползает по стене на пол. 28 Сафайр Сына Роана зовут Джош. Джошуа Форс. Его имя следует произносить с шиком, иначе оно звучит глупо. Он ходит в школу напротив моего дома. В тот осенний семестр я время от времени видела его. Раньше я бы никогда не выделила его в толпе – типичный долговязый белый чувак в куртке «North Face» и черных кроссовках. У него был друг. Как ни странно, у этого друга были рыжие волосы и лицо с острыми чертами, и казалось, что друг и тот лис каким-то образом взаимозаменяемы, как будто Джошу нравилось то, что было похоже на лисиц. Той осенью я несколько раз шла за ним следом до самого дома. Он плелся медленно, как черепаха. Если Джош хотел что-то посмотреть в телефоне, он просто останавливался посреди тротуара, не обращая внимания на тех, кто шел позади или рядом с ним. Иногда он без видимой причины переходил улицу, а потом снова возвращался обратно. Он мог остановиться и заглянуть в витрину магазина, который не был похож на те, что ему интересны. Иногда мне казалось, что он просто тянул время, пытаясь идти домой как можно медленнее. Возможно, он вообще не хотел идти домой. Он довольно часто юркал сквозь кусты на тот пустой участок, чтобы покурить «травку». Однажды вечером он пришел вместе с тем рыжим мальчишкой. Я слышала, как они смеялись, и мне было приятно, что у него есть друг, с которым можно посмеяться. Затем однажды, в конце сентября, первые несколько недель в шестом классе я стала ходить на занятия в додзё по четвергам, а он, нервный и зеленый, брал там пробный урок. Я пришла на занятие на несколько минут раньше, поэтому сидела и смотрела, как Джош заканчивает свое. Он был на фут выше остальных. Это был класс для начинающих, поэтому в основном это были дети. Я ломала голову, что он там забыл, этот неуклюжий, курящий «травку» мальчик, болтающий с лисами. Он смотрелся здесь белой вороной. На последние упражнения его поставили в пару с маленькой девочкой. Он выглядел смущенным. Она – несчастной, но покорной. Потом все закончилось, и их научили, как завершать урок: – Кам са хамнида. – Эе сан. Он неуклюже прошаркал в раздевалку и вскоре появился снова в школьной форме, куртке «North Face» и со школьным рюкзаком. Он заметил, что я смотрю на него, и я кивнула. Он покраснел и отвернулся. Казалось, это что-то значило, что этот мальчик был там, в моем додзё. Я на мгновение задумалась, замечал ли он, как я слежу за ним, и пытался ли обратить ситуацию в свою пользу, например, давая мне понять, что знает, чем я занимаюсь. Но он как будто никогда не замечал меня там. По крайней мере, у меня не было впечатления, будто он замечает мое присутствие. В третий раз, когда он был там, я опоздала и оказалась с ним в раздевалке. Занавеска была задернута. Два маленьких мальчика сидели на полу, скрестив ноги, и завязывали на школьных туфлях шнурки. Я сняла пальто и толстовку и повесила их на крючок. Затем повернулась к Джошу и спросила: – Как тебе здесь? Он посмотрел на меня так, будто я была первой, кто заговорил с ним за всю его жизнь. – Что? – Я спросила, как тебе здесь? Ты новенький, да? Он кивнул. – В целом нравится. – Какова твоя цель? – Не понял? – Какова твоя цель? Я занимаюсь этим с шести лет. Хочу, чтобы никто на улице не мог меня устрашить, запугать. Просто интересно, что ты от этого ждешь? – Думаю, то же самое. – Для самозащиты? – уточнила я. – Ага, – ответил он. – Что-то вроде. На меня напали. – Боже мой, – сказала я. – Когда? – Несколько недель назад. – Вот дерьмо. Не было печали. – Я взглянула на маленьких мальчиков на полу и сказала: – Извините. – Затем, повернувшись к Джошу, уточнила: – Они сделали тебе больно? Он пожал плечами. – Нет. Не совсем. Я не особо сопротивлялся, ну, ты знаешь.