Как, как такое могло случиться? В это невозможно было поверить. Ведь только что в офисе… «Я соскучился», и гладкая щека под губами, и кольцо сильных теплых рук. И синие-синие глаза, полные смеха: «Моя секретарша – бесстыдница, я ее уволю!» И моя ладонь в его руке… А теперь я тут, а он там. И ничего нельзя сделать, ни-чего. Господи, нет ничего страшнее бессилия и невозможности помочь… И я не знала, что будет дальше, и, кажется, никто не знал. Я спрашивала у врачей, хватая их за рукава белых халатов, но они отводили глаза и говорили: – Пока ничего нельзя сказать, мы делаем все, что можем… Секунды сливались в минуты, минуты в часы, долгие часы ожидания в больнице. Чудовищная неизвестность и одиночество. Страх и отчаяние – такие сильные, что невозможно даже заплакать, невозможно поверить и представить себе, что все это происходит со мной, с ним, с нами. И мысли, рвущие душу, бесконечные, безжалостные… Стреляли… Это было чем-то нереальным, киношным, такого просто не бывает в обычной жизни обычных людей. Нет, я, конечно, видела в сводках новостей сообщения о выстрелах, но оно было какое-то далекое, чужое. И не могло коснуться меня или моих близких. И все-таки коснулось… Мужчины, которого я люблю. Которого не могу потерять. Потому что нельзя оторвать полсердца и остаться в живых. Я не знаю, сколько прошло времени. Здесь оно текло как-то иначе – вопреки физическим законам. Знаю только, что на улице давно стемнело, и больничный коридор стал совсем пустынным. Немолодой врач вышел из-за полупрозрачной двери, почему-то вытер рукавом лоб. Я вглядывалась в его лицо с надеждой и ужасом, пытаясь прочитать там ответ. И не могла. Подскочила с кушетки и сделала несколько шагов ему навстречу, а потом остановилась, неожиданно поняв, что больше всего на свете сейчас боюсь именно его ответа. – Что с ним? – прошептала я помертвевшими губами. – Вы кем ему приходитесь? – устало спросил врач. В глазах потемнело, и нечем стало дышать. Обычно такое спрашивают, когда новости плохие. – Я его невеста, – едва слышно выдавила я. Внутри – словно туго натянутая струна, готовая лопнуть со звоном и в ошметки разнести мою жизнь… – Ранение тяжелое, – сказал врач, – все, что можно, мы уже сделали, дальше все зависит от него. Будем надеяться, что выкарабкается. Я наконец-то заплакала. Потому что поняла: он жив. Дышит. И надежда все-таки есть. – А можно мне к нему? – спросила я. Врач посмотрел на меня и сказал со вздохом: – Вообще-то нельзя. Вам здесь находиться-то нельзя в такое время… Но вы же все равно не уйдете? – Не уйду, – помотала я головой. Мне нужно было самой его увидеть. Самой услышать его дыхание. Самой коснуться руки и почувствовать тепло кожи. Чтобы поверить: он действительно жив. Врач сделал знак медсестре: – Лена, отведи девушку, пожалуйста. Вторая «А», реанимация. – Потом покосился на кровавые засохшие следы на моей одежде и добавил: – Только дай ей халат. И недолго там. * * * Я сидела на корточках у кровати, гладила сильную мужскую кисть с широким запястьем и плакала. Потому что кисть была бледная, неподвижная. И сам Руслан, забинтованный, опутанный проводами и трубочками капельниц, тоже был бледный и неподвижный. Под глазами залегли синие тени, в губах ни кровинки, в нос вставлена трубка. Даже волосы потускнели и бессильно разметались по подушке. От щемящей нежности и какой-то дурной жалости заходилось сердце. Только теперь до меня окончательно дошло то, что сказал доктор. «Теперь все зависит от него, будем надеяться, что выкарабкается». На мгновение стало страшно, как никогда: а ведь может и не выкарабкаться… Я целовала тыльную сторону его ладони, капая на нее слезами, и тихонько шептала: «Только живи, пожалуйста… Я люблю тебя… Ты только живи». И от всей души надеялась, что он меня слышит. Глава 30 Потянулись долгие дни, наполненные тяжелым, мучительным ожиданием. Надежда сменялась отчаянием. Отчаяние – надеждой. Но теперь я была не одна. Я позвонила Марианне сразу же, как только вместе с другими вещами мне отдали телефон Руслана. Выхватила ее имя из длинного списка – и не было ни малейших сомнений: ей нужно знать. Следующий звонок я сделала заму Руслана – сообщить, что босса пока не будет и «рулить» компанией теперь ему. Немного подумав, набрала еще один номер. Тот, что был подписан просто именем «Леха». Они ведь вместе начинали. И Руслан говорил, что вовсе не против, чтобы старый приятель вернулся в компанию. Сейчас самое время. А ферма подождет. Марианна примчалась в больницу сразу после звонка, взглянула на меня и заявила: – Сейчас же домой! Есть, спать, приводить себя в порядок. А то Руслан очнется, увидит перед собой такое… привидение и тут же со страху отключится обратно. Будем дежурить по очереди! Возражений она не слушала, пришлось подчиниться. Правда, домой я ездила лишь для того, чтоб помыться и сменить одежду. Еду покупала в ларьке возле больницы (никогда, никогда больше не посмотрю на чизбургеры, хотдоги и расфасованные салаты!) и спала на кушетке в коридоре (ну не могла я находиться далеко от Руслана, физически не могла). Остальное время проводила в палате. Держала его за руку, такую родную и такую… неподвижную, и разговаривала, разговаривала, разговаривала… Как радио, у которого сломался выключатель. Рассказывала обо всем подряд. О делах фирмы, о себе, о своем детстве, о том, что происходит вокруг, о том, как я люблю его и как мы будем жить, когда он очнется… Почему-то я верила, что он меня слышит. Во всяком случае, очень надеялась на это. На второй день нашего пребывания в больнице приходили полицейские, расспрашивали, что я видела и кто, по моему мнению, мог стрелять в босса. Но я мало чем могла им помочь. У Руслана не было врагов (или я о них не знала), а сам момент выстрела остался в памяти мутным пятном, мешаниной звуков и образов, залитой кровью белоснежной рубашкой… Розе Георгиевне решили пока ничего не говорить. Скажем, когда уже точно будет что-то известно. Когда будут хорошие новости. Да-да. Хорошие. Других мы по молчаливому соглашению не ждали. Но иногда накатывало такое отчаяние, такой дикий, нечеловеческий страх, что Руслан может уйти из моей жизни, что я цепенела, не в силах сделать очередной вдох. И тогда теплые девичьи руки обнимали меня, гладили, как ребенка, по голове, а над ухом раздавался сердитый голос Марианны: – Ты же не думаешь в самом деле, что он не справится? Она сильная, сестренка моего Руслана. А я… Я не думала, я надеялась, что вот-вот, возможно в следующую минуту, он придет в сознание и усталый доктор Владимир Семенович скажет: «Все отлично, теперь полное выздоровление только дело времени». Но дни шли за днями, а доктор ничего обнадеживающего не говорил. Зато у меня состоялся другой разговор – с грузным усатым полицейским. Или следователем? В общем, с тем, кто искал преступника, стрелявшего в Руслана. И начался этот разговор странно: – Василиса Викторовна, вы знакомы со Стариковой Кариной Ивановной? Я уже хотела сказать, что таких не знаю, но в последний момент выхватила знакомое имя. Карина. Поэтому пожала плечами и ответила не слишком уверенно: – Кажется, да. Но я не знаю ее фамилии. Следователь достал из папки и показал мне фотографию, большую, но явно переснятую с паспорта. На ней Карина была почти не похожа на себя – может быть, потому, что ее губы не кривились в презрительной усмешке? Но почему о Карине спрашивают у меня? С ней что-то случилось? – Да, знакома, – сказала я полицейскому. – Это бывшая девушка Руслана. Он кивнул. Следующий вопрос удивил меня еще больше: – А она вам когда-нибудь угрожала? – Угрожала? Да вроде бы нет… – озадаченно протянула я. Конечно, я помнила нашу встречу и то, как она с ненавистью прошипела «ты еще пожалеешь», перед тем как выскочить из приемной. Но многие так говорят в сердцах. И все-таки я рассказала о ее словах следователю, хотя совершенно не понимала, почему это его так интересует. Очень скоро я узнала почему. Стрелявшего в Руслана нашли. Им оказался бывший охранник, который раньше работал на отца Карины, но был уволен за какую-то провинность. И вроде бы даже она крутила с ним шуры-муры. Последнее время его дела шли неважно, и поэтому, когда Карина снова появилась в его жизни и предложила хорошо заплатить за одну небольшую работенку, он согласился. Видно, терять ему совсем было нечего. И совесть не донимала его по пустякам. Почему бы не урвать легких деньжат? Всего-то и нужно было пристрелить одну девицу, которая мешает Карине жить. Меня. Когда я поняла, что пуля, которую «поймал» Руслан, предназначалась мне, то едва устояла на ногах от обрушившегося невыносимого чувства вины… Сразу вспомнилось, как он толкнул меня себе за спину, прикрывая своим телом… И вот теперь лежит там, в палате, обмотанный бинтами и трубками, бледный и неподвижный, такой непохожий на самого себя. Смеющегося, белозубого, синеглазого, полного сил и потрясающе обаятельного. И все из-за меня. Господи…. Если бы я тогда как-то иначе поговорила с Кариной! Если бы оставила ей хоть какую-то надежду… Если бы вообще отказалась с ней обсуждать Руслана и отправила бы ее к нему. Если бы, если бы… – Чушь! – отрезала Марианна, когда нашла меня, ревущую в укромном уголке, и не отступилась, пока не вытрясла всю правду. – Не ты наняла того бандита. И не ты стреляла… Виноваты те, кто это сделал! И вообще, мне та стервозная Карина никогда не нравилась! А теперь посмотри мне в глаза! Она дождалась, пока я подниму голову, и заговорила, четко чеканя каждое слово: – Руслан поступил так, как считал нужным. И это его право! Он бы никогда себе не простил, если бы не смог защитить любимую девушку. Даже таким способом! – Марианна вздохнула и уже мягче продолжила: – Он всегда выкарабкивался из любых передряг – и сейчас выкарабкается. Так что даже не сомневайся, он точно нас не оставит. Он просто не может.